ТЕТРАДЬ БОРИСА
Посвящается Нине Григорьевне Шелановой,
вечно любимой жене и соавтору, с которой
мы вместе работали над книгой «О жизни»
«Мы из поколения, опоздавшего на войну»
Ю. Визбор
Детство
Начну с очень кратких биографий родителей. О них следовало бы писать подробно, так как они создавали климат в семье, под влиянием которого закладывался характер их детей, развивались заложенные в них природой возможности. Именно семья была основой того, что было во мне положительного.
Отец из мещан. Родился в городе Сарапуле в семье кожевенника. По роду своей деятельности он колесил по Уралу и Западной Сибири и возил с собою свою семью. Приобщившись в своих странствиях к определённой цивилизации, Тимофей Иванович понял важность грамотности и отдал единственного сына (дочерей не учил) в церковно-приходскую школу. Двенадцатилетним подростком, в 1910 году, Александр окончил её. Работал по найму учеником столяра- краснодеревщика, затем учеником портного и так до восемнадцати лет, когда его досрочно призвали в царскую армию. Октябрь 1917-го встретил будучи учеником писаря Главного военно-санитарного управления.
Затем судьба носила его по России, в основном, по Сибири. Дважды дезертировал, первый раз из царской армии, второй – из «народной». В общем, судьба Бумбараша из одноименного фильма. Судьба многих солдатиков того времени. В конце ноября 1919 года вступил в Красную Армию. Служил в управлении 79-го артдивизиона писарем, вступил в ряды компартии.
Демобилизовался в декабре 1921 года, жил и работал в селе Шереметьево. В 1927 году, уже с семьёй, переехал в Ижевск. Работал портным по пошиву мужского платья. Учился в коммунистическом университете. Был руководителем швейных мастерских, работал в Наркомате местной промышленности.
В1942 году из Наркомата был призван в армию. Служил политруком роты. Под Сталинградом был ранен. Демобилизовался в 1945 году. Работал по специальности. Дожил до ста лет.
Мать, Шеланова Ольга Семёновна, родилась в селе Шереметьево Чистопольской волости. В детстве, оставшись без отца, батрачила у купца, делала всякую чёрновую работу по дому. В 1920 году была слушательницей краткосрочных курсов при Чистопольском высшем институте народного образования.
По рассказам родителей, в селе Шереметьево культурная жизнь била ключом. Они с удовольствием вспоминали участие в народном самодеятельном театре, в котором даже ставились оперы. В переложении на местные события мать частенько напевала на мотив из оперы «Русалка» песни Леля «… Мой миленький дружок не выучил урок, тебя мне очень жалко, на то ведь я шпаргалка…». Кстати, как не подумать о связи жизни родителей с судьбой детей. В нашем случае: родители активные участники театральной самодеятельности и мой старший брат с детства мечтал быть артистом, участвовал в драмкружках и стал актёром драмы.
Уже в Ижевске мать училась в русском педагогическом техникуме. Всю жизнь проработала в детских учреждениях, вышла на пенсию с должности начальника дошкольного подотдела 13-го отдела Ижевского машиностроительного завода. Её трудовая деятельность отмечена рядом поощрений: почётными грамотами, медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». В войну получила звание «Почётный донор СССР». Я очень хорошо представляю, что такое донорство во время Отечественной войны. Об этом мне рассказывала моя жена. На фронте они получали кровь из тыла в специальных упаковках, на которых обозначались имена и фамилии доноров, а иногда в упаковках встречались и письма. Так, один раненый узнал в спасшем его доноре свою жену, с которой он перед войной разошёлся на почве семейных конфликтов. Прочитав её письмо незнакомому солдату, где она писала и о том, что её любимый муж воюет, и она, сдавая кровь, думала о нём, этот боец разрыдался и заявил: «Если останусь жив, вернусь к жене и никогда с ней не расстанусь. Буду на руках носить».
Нас было трое детей. Брату Александру война помешала окончить Ижевское театральное училище. Не имея специального образования он работал во многих драматических театрах страны (СССР). Умер в 1980 году имея звание Заслуженного артиста РСФСР.
Сестра Зоя, с детства бойкая девчонка, спортсменка, получила высшее физкультурное образование. Вышла на пенсию с тренерской работы. Живёт в Москве.
Мою биографию я изложил в частушке, которая родилась у меня на праздновании Дня Победы в 2003 году, когда на званом обеде в столовой МВД ветераны распелись. Под баян пели – кто во что горазд, в том числе и частушки. Я по своей скромности и слабости голоса молчал, но частушка в голове закрутилась. Сейчас она приняла, на мой взгляд, законченный вид:
Я ижевский мальчуган,
Колтоминский хулиган.
Рос в войну, как все трудился,
В школах вечером учился.
Уличную жизнь познал,
Выучился, следователем стал.
Почему Колтоминский? Потому, что очень слабо помню жизнь нашей семьи на улице
М. Горького, в подвале, на квартире у частного хозяина. Но более или менее основательно помню дошкольную жизнь, которую провёл в Колтоме в служебной комнатушке детского сада, где мать работала заведующей. Жили впятером в одной комнате. Хулиганом я, конечно, не был, но «жуланом» (кличка Колтоминских жителей) всё равно считался. Какой хулиган в семье порядочных родителей? Пай мальчик, отличник, да и с улицей я в силу возраста был мало связан. Хотя проводить время на улице никогда не запрещалось. Поэтому были и уличные забавы, и знакомства, и приключения. Со слов родителей, рано научился читать и пристрастился к этому на всю жизнь. Помню, читал всё подряд. Когда заканчивались свои книги, хватал взрослые.
В 1939 году мы получили комнату в коммунальной квартире Соцгорода. Этот район Ижевска заселялся пролетариатом из Колтомы, Зареки, Горы. То есть районов, которые между собой соперничали. Известны драки между их жителями, поощряемые дореволюционными властями. Слухи о них доходили и до детских ушей. Я наблюдал драки на льду Ижевского пруда. Что-то подобное происходило и в Соцгороде, но притёрлись друг к другу быстро. «Помогла» в этом и начавшаяся в 41-м война. А пока дети притирались свойственным им образом. В первый наш с сестрой выход на крыльцо дома нас окружили «чапаевцы» во главе с Витькой Шиповским. «Чапаев», опираясь на деревянную саблю, грозно спросил: «Кто такие? Почему не знаю?»
Сестра что-то дерзко ответила и получила оплеуху. Она не стерпела, убежала и вернулась с собакой на поводке. «Чапаевцы» ретировались, успев пару раз поразить меня своим деревянным оружием. Позднее Витька стал добрым приятелем нашего старшего брата. Во время войны он приезжал в отпуск – в белом полушубке, опоясанном портупеей, со штурмовым ножом в ножнах на поясе. Рассказывал о своих подвигах, пленении, геройском побеге из плена, житии в партизанском отряде.
Рядом с нами жил Толька – «Тарасик». Один сын у матери, как сейчас говорят, одиночки, которая работала уборщицей. С Толькой было интересно. Он подрабатывал чистильщиком обуви. Иногда и нам доверял свой ящик и щётки. С ним я впервые ощутил вкус и запах папирос.
Толька погиб в первый месяц войны.
Из Соцгорода я стал осваивать территорию Ижевска. Родители никогда не ограничивали свободу нашего передвижения. С улицы Коммунаров мы бегали на пруд по переулку Широкий. Иногда мать брала нас собой полоскать бельё, где я научился плавать с наволочкой. Хлопнешь ею по воде, образуется воздушный пузырь-поплавок. Остаётся только ногами работать. Зимой эти два переулка, Широкий и Узенький, были отличными естественными горками для катания на санках и самокатах, вот только забыл, правильно ли называю устройство из двух досок, соединённых буквой «Т», на концах которых закреплены коньки, а поперечная доска выполняет роль рулевого устройства.
Мы продолжали бегать на пруд на водную станцию «Зенит», где прыгали с вышки. Начали с двухметровой и дошли до последней, если не ошибаюсь – семиметровой. Освоили речку Позимь от Кабанихи до Костиной мельницы. Незабываемы переходы от города до реки по торфяному болоту. Во время войны там были разработки торфа и уже не для развлечения, а за топливом – брикетами торфа, которые выкапывали из мёрзлых буртов, ходили мы на любимую речку. А подводное плавание из одного омута в другой! Нырнёшь, быстрое течение тащит тебя, а перед глазами заросли подводные, травы опоясывают тело, разбегаются косячки рыбной мелочи. Осенью – туда же, на Позимь, на коньках.
Всё это происходило стихийно. Школы нашим досугом не занимались. Разве только направляли в пионерские лагеря. Зато в школьных кружках мы сдавали нормы ПВХО (Противовоздушная и химическая оборона), БГСО (Будь готов к санитарной обороне). В старших классах изучали военное дело. Я с интересом зубрил по тетрадям брата знаки различия военных.
А приближалась война настоящая. К её началу мне было двенадцать лет и пять месяцев.
22 июня 1941 года. Воскресение. Жаркий летний день. Мы с сестрой весело бежали по улице Советской. Возле кинотеатра «Одеон» у репродукторов группки народа. По радио то и дело звучит слово «ВОЙНА», лица озабоченные, у кого-то на глазах слёзы. Мы бежим вместо кино домой. Позднее таких светлых солнечных дней не помню. Они, конечно, были, но память сохранила другое…
Началась военная жизнь в тылу. Городские квартиры без света, без тепла – экономия электроэнергии, запасов топлива нет.
На стёклах окон бумажные полосы. По слухам бомбили Горький, Казань. В подъездах, да и в квартирах синие электрические лампочки – светомаскировка.
В 1942 году отец был призван в армию. Так что войну мы жили без него. Все мы, дети, пошли работать.
Отрочество
«Опоздавшие на войну», – сказал Ю. Визбор. Я бы сказал: «Опоздавшие на фронт», ибо войну мы захватили. Точнее, она нас захватила, каждого по-своему.
Я не очень люблю рассказывать о военном периоде моего детства, точнее отрочества, кое-что и вспоминать не хочется. Но считаю, из биографии, как из песни, слова не выкинешь.
На нашей семье, как и на других, не имевших личного подсобного хозяйства, в первую очередь отразилось исчезновение с прилавков магазинов продуктов первой необходимости.
Горожане шерстили свои носильные вещи, отбирали те, без которых можно обойтись, собирались компаниями в несколько человек и везли их в деревню обменивать на картошку и другие продукты.
Позднее, когда люди стали заниматься посадками картофеля на выделенных земельных участках за городом, на улицах, во дворах коммунальных домов голод уже не так ощущался.
Война отразилась не только на материальном положении. Из прекрасного здания школы нас перевели в неприспособленное для учёбы здание. В школе разместили госпиталь. В седьмом классе я перешёл в вечернюю школу рабочей молодёжи и пошёл работать на завод.
Пошёл – не то слово. Не мог ребёнок решать такие вопросы. Хочу ли я работать? Это меня ещё спрашивали, и то – так, для формальности. Мать знала, что я не откажусь. Отца уже с нами не было. С едой, одеждой было неважно. Мать и решила меня «устроить» в «хлебное» место на фабрику №2 Машзавода – поварёнком. Но тут я был категоричен. Разве мог человек с такими героическими мыслями, как у меня, работать на кухне?! Мечтал быть моряком, полярником. Согласился работать, хоть и там же, но в группе механика учеником электромонтёра. И верно, место было хлебное, повара подкармливали «механиков» кашами.
Я быстро освоил работу в пределах, по-моему, четвёртого разряда, которого мне хватило на всю жизнь. С удовольствием вспоминаю дежурку на чердаке фабрики с окном на пруд, с мощными электромоторами, вентиляторами, вентиляционными каналами, верстаком, с запахами машинного масла, солидола, канифоли. Вспоминаю мастера Мерзлякова Семена Никитича. Это был высокий мужчина с бородкой клинышком и худощавым лицом, он чем-то напоминал иконописного Христа. Немного заикался. Всегда спокойный. Не ругался, не приказывал, а как-то веско говорил, что нужно делать, и не приходило в голову ослушаться его или сделать что-нибудь не так. После учителей начальной школы я считаю его своим первым учителем на производстве. Хотелось походить на него степенностью, знанием дела.
Через какое-то время я перешёл работать на завод № 622 в отдел главного технолога, затем меня перевели в цех.
О причине перевода следует рассказать подробнее. Хотя я и числился чертёжником и иногда даже что-то чертил, в мои обязанности также входило «подносить, уносить», подшивать чертежи, писать какие-то реестры и ходить на территорию завода, где я получал спирт для нашей светокопии.
И вот копировальщицы стали замечать, что спирт разбавлен. Подозрение пало на меня. Меня спросили, каким образом я получаю спирт от кладовщика? Я рассказал, что он мне наливает не из крана цистерны, а из ведра, стоящего под краном. Что там показала проверка, я не знаю, но меня перевели в цех на более «ответственную» работу, не связанную с материальными ценностями. Я, естественно, подчинился, даже с радостью, всё-таки цех – это уже непосредственное производство.
Я знал причину некачественности спирта, но промолчал. Всё было просто. Работал в светокопии парень, талантлив он был безмерно – например, начертил пистолет собственной конструкции, и конструктора отдела довольно серьёзно обсуждали его достоинства и недостатки. К талантам можно отнести и его мастерство художника. Он постоянно оформлял здания отдела к праздничным дням, а также мастерски подшивал и ремонтировал обувь всем работникам. Кроме того, он был большим любителем выпить, нечистым на руку и умел проникать в закрытые помещения, даже если на замке была контрольная бумажка с подписью начальника светокопии. Ромка (назовём его так) меня почему-то не стеснялся, более того, однажды пригласил вечером в отдел. Сторож, охранявший светокопию, внутрь помещения нас пропустил (похоже, он делал это не первый раз). Ромка проделал операцию с замками на двери светокопии, с контрольным подписанным листком и мы, втроём, под кусок чёрного хлеба и луковицу (ночной обед сторожа) насладились девяноста пяти градусной жидкостью, естественно, разбавив её водой из-под крана.
От работы в отделе главного технолога у меня остались в памяти мои первые шаги в комсомоле. Сбор тёплых вещей для фронта, составление и переписывание длиннейших списков на получение продовольственных карточек. На рабочего 800 граммов хлеба, на служащего – 500, на иждивенца – 400. Существовали и дополнительные талоны, но только для рабочих военных заводов ГКО (Государственного Комитета Обороны) – от Сталина. Хорошо помню утрату комсомольского билета. Протискивался я к кассе кинотеатра «Колосс» за билетами. Очередь. Теснота. Кто-то лезет в задний карман моих брюк. Я хватаю эту руку – она вырывается, я лезу дальше. Потный, но довольный выползаю из очереди с билетами в руках. Друзья говорят: «Проверь карманы гимнастёрки». Проверяю, они застёгнуты, но содержимое исчезло. Тут вспомнил наглую морду парня, который помогал мне проталкиваться к кассе и своей рукой устраивал перед моими глазами «ширму». Друзья помогли мне вернуть записную книжку, профсоюзный билет, ещё какие-то документы. Вернули всё, кроме комсомольского билета и, конечно, денег. За что я и получил первый в своей жизни строгий выговор.
В отделе я имел дело с чертежами оружия: противотанковые ружья, ПТРС, наганы, пистолеты ТТ; в цехе, соответственно, с инструментарием для изготовления этого оружия. А когда ходил к друзьям в другие цеха, имел счастье держать оружие в своих руках. Тяга, даже любовь к оружию, осталась у меня на всю жизнь.
С четырнадцатилетнего возраста мы проходили всеобщее военное обучение. Военно-учебный пункт находился в бараке на Ключевом посёлке. Мы находились на полуказарменном положении. Охраняли склады с японскими тяжеленными ружьями. Изучали материальную часть трёхлинейной винтовки, автоматов ППШ, ППД, силуэты своих, а в основном – немецких самолётов – «Мессеров», «Фокке-Вульфов», «рам». Я гордился пятёрками по стрельбе и военному делу. Мы всерьёз готовились заменить павших на фронтах. Похоронки-то были почти в каждой семье.
Моя трудовая деятельность на двух оборонных заводах отмечена правительственной наградой – медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне1941-1945 гг.». Горжусь этой наградой, хотя считаю, что получил её не за личный подвиг, а как винтик той большой машины, которая обеспечила фронт. Мы, подростки, заменили взрослых, ушедших воевать. Но поведение наше было, мягко сказать, не всегда героическим, хотя патриотическим оно было всегда. По малолетству мы не сбегали на фронт. Хотя были и такие, но не добегали они до цели и бесславно возвращались милицией к своим родителям. Знаю только один случай, когда наш ровесник прошёл от Ижевска всю страну на запад, дошёл до передовой, где солдаты оставили его у себя. Он прошёл с этой частью всю войну, заслужил награды и сейчас является, наверное, самым молодым участником Великой Отечественной войны.
За движением наших войск мы следили по сводкам информбюро и по карте, которая занимала у нас всю стену в квартире. Помню, какое двойственное отношение было у подростков к сообщениям о творимых фашистами зверствах. С одной стороны, ненависть, желание побежать – отомстить. С другой – неясное ещё осознание возможности человека властвовать над себе подобными при помощи физической силы, холодного или огнестрельного оружия.
Нас было трое в классе – озорная тройка, но все отличники. Белорус Володька Иваньков, который оказался в Ижевске, потому что его брат служил в военном городке. Он привёз мать и Володьку, а места в городке для неё не оказалось, поэтому их устроили в комнате коммунальной квартиры. Игорь Драч, украинец. Семья его задолго до войны приехала в Ижевск, и они жили в отдельной двухкомнатной квартире. И я – русский. Война разогнала нас по разным заводам в разные компании.
Володька работал на мелькомбинате электромонтёром. Попал в компанию воров. Смотрим – Володька зажил. Матери купил пуховую шаль. Себе – вожделенную тогда для мальчишек кубанку с модным жёлтым мехом, бушлат с таким же воротником и сапоги. Повезло парню – не успел попасть в поле зрения милиции – его взяли в армию. Но не повезло матери – в первый же месяц на него пришла похоронка.
Игорь работал слесарем-лекальщиком. Мы ходили на танцы в клуб «Двадцатый» по номеру дома. В клуб «1 Мая» ходили редко, он был «оккупирован» ранеными из госпиталей. Интересная была картина: танцоры в белых кальсонах и рубашках, в больничных халатах пользовались большим успехом, чем гражданские, то есть мы, мальчишки.
Игорь собирал два пистолета – для себя и для меня, но об этом в компании не знали. Как-то я зашёл к Игорю в цех, а мне говорят: его забрали в милицию. Сделали обыск в его тумбочке – нашли пистолеты. Я бегом к нему домой, знал, где он хранил патроны, унёс и спрятал в сарае. У Игоря дома делали обыск. Ко мне не догадались прийти.
Игоря продержали в КПЗ три дня и выпустили. Чем бы всё это закончилось, не знаю. Ничего конкретного мы не планировали. Но и здесь, как в случае с Володькой, Игорю повезло. Наши войска освободили родные места старшего Драча, и он увёз семью на родину.
Володька и Игорь учёбу бросили, а я учился в вечерней школе. Там появились новые друзья. Они, кстати, чуть ли не за уши привели меня в школу, когда я, запустив учёбу, бросил её. Сейчас я говорю им спасибо. Также благодарен директору школы Власовой Галине Николаевне, учителям, которые меня просто вытянули и выпустили из десятого класса с аттестатом, хотя и без достаточных знаний.
Я здесь не рассказываю о многих встречах, знакомствах, увлечениях, так или иначе повлиявших на превращение подростка в мужчину.
Завершив своё среднее образование и попытки (безуспешные) поступать в высшие учебные заведения (сидеть на шее родителей я уже не мог), чтоб иметь зарплату и спокойно обдумать своё будущее, поступил на работу в подвернувшееся, по совету какой-то знакомой матери, учреждение. Им оказался областной комитет Красного Креста. С этого момента началась моя взрослая жизнь с её заботами, интересами, ответственностью. Но сначала я влюбился.
На перепутии
…Но сначала я влюбился. Это, наверное, тема для отдельного повествования, а пока, как смогу, коротко.
Когда я беседовал с председателем обкома Красного Креста о приёме меня на работу, в кабинет вошла жгучая брюнетка с ярко-чёрными большими глазами. Девушка поразила меня своей красотой, но главное, она оказалась моим начальником, и мне предстояло всё рабочее время сидеть с ней в одном кабинете, видеть её смуглое лицо, широкие брови, чувственные губы и стройные в наимоднейших, телесного цвета, чулках ноги, выглядывавшие из-под канцелярского стола. Наряжаться она любила и умела. Одевалась соответственно средствам и моде. На работе в скромном жакете с орденской планкой на груди. Иногда в платье цвета хаки военного образца с той же планкой. В жаркие дни – в цветастом, как правило, платье со свободным лифом и широкой юбкой «солнцем», если мне память не изменяет. Со своими густущими чёрными волосами она творила неимоверные вещи. То придёт с пышной головокружительной причёской. То вокруг головы появится валик типа шапки «боярки». То головка гладко причёсана с аккуратнейшим пробором чётко на середине головы. Была всегда деловита, энергична. Умела пошутить, посмеяться.
Очень любила работать с таблицами, графиками. В отсутствии компьютеров это выглядело так: склеивались большие листы бумаги в ещё большие и линовались в нужные клетки. В них заносились тонко очинённым карандашом нужные цифры из различных книг, сводок. Цифры потом пересчитывались, перепроверялись и суммировались. Подводились итоги и окончательно переписывались уже чернилами. Я любил эти часы и минуты и добровольно вменил себе в обязанность перед её приходом на работу чинить карандаши, что она принимала как знак уважения и внимания. С цифрами и составлением графиков работал, конечно, под её требовательным оком. И мне было приятно слышать её голос, выполнять её приказания, слышать запах её духов, пудры, помады, волос. Ощущать рядом это чудо, которое постепенно завладевало всем моим существом. И я никого не видел и не слышал. Хотя вокруг было, жило и двигалось не менее десятка женщин и девушек моложе её.
Такого соседства хватило на полгода, после чего по страстной обоюдной любви, преодолев всевозможные препоны, мы пошли в бюро ЗАГС.
Период с января по июнь 1948 года был самым светлым, хотя и не безоблачным в моей жизни и насколько я знаю, в жизни Нины.
Много позднее, когда мы вместе прожили значительное время, в откровенном разговоре Нина рассказала о своём первом впечатлении обо мне: «Когда ты прошёл в кабинет Горбуновой, я вспомнила молодых лейтенантов, одетых в новенькую форму с иголочки, жизнерадостных, весёлых, а через некоторое время поступающих к нам в госпиталь ранеными, в крови, грязи. Я испытала что-то такое, как на фронте. Чувство жалости».
Наши университеты
Надо заметить, что семья наша была необычной по тому времени. В послевоенный период характерным для семьи было: муж – фронтовик, старше жены лет на пять – шесть, жена, как правило, моложе, с гражданской профессией или вообще без неё. У нас же было наоборот.
Первым совместным нашим решением было получение главой семьи какой-нибудь специальности и как можно быстрее. Я ушёл с работы и поступил на третий и последний курс факультета физического воспитания Ижевского педагогического училища. После года напряжённой учёбы и кусочка интересной студенческой жизни я окончил училище с прекрасными оценками по специальности учителя физического воспитания первых – седьмых классов средней школы.
Два года я работал преподавателем в школе. Что-то было и познавательно, и интересно, что-то давало и удовлетворение, но мы с Ниной понимали, что для меня выбор ещё не закончен. Меня всё-таки тянуло к гуманитарным специальностям. Поэтому до знакомства с Ниной я поступал в пединститут на факультет языка и литературы, откуда «благополучно» после первого же семестра был отчислен, в Ленинградский библиотечный институт им. Крупской, где просто не сдал первый же вступительный экзамен по сочинению, на который, кстати, шёл с полной уверенностью.
Узнали мы с Ниной о наборе в Казанскую юридическую школу. Условия учёбы дольно льготные. Учиться два года, повышенная стипендия, а семейным ещё добавка определённой суммы. Я пошёл в министерство юстиции, сдал документы, получил направление, и всей семьёй мы поехали в Казань. Два года учёбы в Казани были единственными в моей жизни годами очного образования, годами студенческой жизни, со всеми её прелестями и сложностями. В Казани у нас появился второй сын Андрейка.
Сейчас мы с женой на пятьдесят седьмом году совместной жизни, вспоминая Казанский период, удивляемся этому нашему «университетскому» времени. Коротко перечислю, чем мы занимались кроме воспитания детей. Нина работала на двух ставках, была секретарём парторганизации больницы, пропагандистом, редактором стенной газеты. Я подрабатывал в «шараге» грузчиков. В школе был агитатором, участвовал в художественной самодеятельности, выпускал стенную газету группы, изредка ходил на охоту, посещал спортивную секцию. Именно в школе я избрал свою будущую специальность следователя и дальнейшую свою жизнь, за небольшим исключением, не отступал от этого выбора.
Я – следователь
При распределении была возможность выбора по «географии», по ведомству, по специальности. Я выбрал родную Удмуртию, прокуратуру. На приёме молодых специалистов прокурор республики Огнёв Ефим Васильевич спросил, люблю ли я воду? После моего ответа – Ижевском пруде, уточнился: «А Каму?» – и предложил ехать в Каракулино. И уже по привычке – с детьми, женой и одним чемоданом – автобусом до Сарапула, переночевав на дебаркадере, утром колёсным пароходом «Сулейман Стальский» добрались до пристани в селе Каракулино. Тут состоялся разговор с какой-то любопытствующей торговкой. Узнав, кто я, она, увидев наш скарб, сказала: «Все приезжают с одним чемоданчиком, а увозят машинами». Ошиблась предсказательница. Хотя я тогда по своему простодушию и наивности даже обрадовался и приободрил жену, хотя она в этом и не нуждалась. Скорее всего, я себя утешал и как-то оправдывался перед семьёй за предстоящие сложности бытия. А сложности были. Я городской, жена практически тоже с детства деревни не видела. Огорода нет, выделенным участком под картофель заниматься некогда. Завели семейку кур, поросёнка. Куры почему-то яиц не несли, зато у соседки яйценоскость повысилась вдвое. Петухи передрались, одного (нашего) пришлось зарубить, благо необходим был куриный бульон для заболевших ребятишек. Поросёнка не успели вырастить. Но жили интересно.
Тогда прокуратуре были подследственны дела всех категорий, от убийств до абортов. И за два с лишним года работы в Каракулинской прокуратуре большинство их мне довелось расследовать. В Каракулино я впервые арестовал человека. По делу о хищениях и злоупотреблениях в системе потребкооперации вызвал по повестке заведующего заготконторой для предъявления обвинения. Санкцию прокурор Матвеев дал заранее. После допроса зачитываю постановление. Милиционер ждал в приёмной. Обвиняемый – довольно пожилой человек, обременённый семьёй, буквально бухнулся передо мной, двадцатипятилетним мальчишкой, на колени, и в слёзы. Я всегда, да сейчас тоже, хотя излишней сентиментальностью не страдаю, чужие страдания понимаю и могу сочувствовать и сострадать. Тогда проявил внешнюю выдержку, но лицо его до сих пор помню. Помню мальчишку Кольку Переверзева, убившего такого же подростка буквально за гроши, которого мы с начальником милиции всю ночь «кололи». А потом этот старый чекист сетовал: «Эх, Борис Александрович, не те времена. В своё время вывез бы я этого Кольку в чистое поле и один на один поставил перед выбором – яма или признание». Это позднее в работе с обвиняемыми я не добивался признания, а оперировал доказательствами. Тратил нервы на женщин, не выдававших «абортмахерш», и «лесонарушителей» – колхозников, сидевших холодной зимой без дров и задержанных при незаконной порубке леса. Выходные дни мы с судьёй Пономарёвым Григорием Наумовичем проводили на охоте. Пономарёв сибиряк, охотник с детства. Он, несмотря на хромоту, был замечательным ходоком.
По семейным обстоятельствам я попросил перевод в Ижевск. Квартирный вопрос я не ставил, и меня перевели в Ижевскую межрайонную прокуратуру к прокурору Роднову И.П. Работа с ним была хорошей школой для многих работников, в том числе и для меня. Мне он напоминал моего мастера-электрика, такой же основательной мужицкой степенностью, таким же отеческим отношением к нам, молодым коллегам. Вскоре меня перевели на должность старшего следователя прокуратуры республики. Я был включён в следственную бригаду по делу о крупном хищении на хлебозаводе. Расследовал уголовное дело об убийстве инкассатором сотрудника линейного отдела милиции Угольникова, интересное с точки зрения психологического отношения действующих лиц к своему поступку и по юридической оценке их действий. Начал расследование уголовного дела по обвинению Хрулёва в убийстве жены.
Сразу после окончания КЮШ я поступил учиться в Казанский филиал Всесоюзного юридического заочного института (ВЮЗИ). В 1958 году меня направили в Харьков на годичные курсы прокуроров и их помощников. Я закончил эти два учебных заведения одновременно. После курсов продолжал работу в должности старшего следователя..
В конце 1959 года Обком ВКП(б) предложил мне работу спецпрокурора в Воткинске. Я смутно представлял, что это такое. Ведь тогда мало кто знал, что производят на Воткинском заводе.
Было интересно, да и от предложений партии не принято отказываться, кроме того, переезд предполагал решение квартирного вопроса, с которым у меня было туговато.
Более восьми лет я проработал в Воткинске. Вёл «громкие», но широко не известные дела. Например, дело о взрыве в одном из основных цехов завода. Как мне в частной беседе популярно объяснил своё заключение эксперт, известный в Удмуртии инженер Камзолов, виновные в результате нарушения техники безопасности «изобрели» «атомную мини бомбу». Тогда погибло пять человек. Пятеро же, в том числе главный технолог завода, были осуждены. Не могу забыть допрос раненой охранницы завода на операционном столе, на который я выпросил разрешение врачей. Она знала нападавшего и назвала его фамилию. В результате, исключительно оперативно, работники Воткинского горотдела милиции задержали преступника, пытавшегося, убив её, завладеть крупной суммой.
Позднее нагрузка увеличилась и штат прокуратуры вырос до пятнадцати человек. Надзор за предварительным следствием был не менее важной моей обязанностью, то есть, специальность я не терял. Другое дело, что в связи с занимаемой должностью мне приходилось решать далеко не следственные задачи. В частности, по различным ходатайствам, в том числе и не оправданным с точки зрения закона. По первому же уголовному делу мне пришлось выдержать такой нажим «ходатаев» различного толка, государственного и общественного положения, что, пережив их, впоследствии в моём журнале учёта жалоб и заявлений в связи с расследованием уголовных дел наступил полный штиль. Единственно, кто продолжал иногда беспокоить меня, используя «телефонное право», – это местные партийные «боссы». Было несколько случаев, когда они выносили решение вопросов в областной комитет. К чести последнего и моему удовлетворению, проблемы не создавались.
Объём работы спецпрокуратуры возрастал, причём в основном в Ижевске. Мои представления руководству Прокуратуры РСФСР, которой я подчинялся, о передислокации прокуратуры в Ижевск положительного решения не находили. Я, по устному согласованию с П.И. Гудимовым, а по сути на свой страх и риск, перетащил её в Ижевск, чем вызвал негодование начальника спецотдела Прокуратуры РСФСР Г.А Белошапко.
Попытку уволить меня по каким-то порочащим основаниям предотвратил П.И. Гудимов через прокурора РСФСР Круглова. Ко мне стали направлять проверяющих с предвзятыми претензиями и подготовленными решениями, стали предлагать новые места работы.
Не ожидая ничего хорошего в такой ситуации, я написал рапорт об увольнении по собственному желанию, указав, что хочу работать на следствии. Прокурор предложил мне работу в отделе общего надзора.
В 1963 году Президиум ВС СССР разрешил органам охраны порядка производство предварительного расследования и наделил их соответствующими уголовно-процессуальными правами. Вот в этот отдел и направил меня П.И. Гудимов
Так я оказался в системе МВД УАССР. Надо сказать, что работая в спец. прокуратуре, я не терял личных отношений с работниками правоохранительных органов. Так что в следственном отделе, куда меня определили на должность старшего следователя с присвоением звания старший лейтенант, коллектив принял меня как своего. Наряду с территориальным контролем (северный куст) мне вменили в обязанность контроль за расследованием дел о пожарах. В первое время я имел обязанности, плюс ко всему, и следователя-криминалиста. Отвечал за техническую оснащённость работы следователей. «Следственные» чемоданы, фотоаппараты были во всех подразделениях. Внедрялись пишущие машинки, магнитофоны, диктофоны. Пытались внедрять и киноаппаратуру. До этого дознаватели практически не были вооружены научно-техническими средствами. А после создания СО нам, молодым следователям, импонировало то обстоятельство, что за каждым закрепили фотоаппарат «Зенит», выдали «следственную» сумку для следственной группы.
Техника была громоздкой, изобиловала проводами. Вспоминаю курьёзный случай, к счастью, окончившийся благополучно. Расследовал я дело по сбыту наркотиков, по-моему, первое на территории Удмуртии. Сашка Гугнин, отбывающий меру наказания за употребление и распространение анаши в Ижевской колонии, организовал получение из Узбекистана товара, как он шифрованно называл его в письмах – «бабушка», и через освободившихся заключённых продавал его определённым лицам. По делу было много интересного: например, экспертиза изъятого вещества (методики ещё не было, мы создавали свою), изъятие и изучение переписки. Но курьёз с техникой. Обвиняемый, после некоторой работы с ним собственноручно написал признание. Для закрепления я решил допросить его с использованием магнитофона. В одном из кабинетов колонии организовал место, расставил микрофоны, «опутал» столы и себя проводами. Чистый лист будущего протокола и Сашкину писанину разложил на столе и начал допрос. Всё шло как по нотам. Вдруг Сашка прыгнул через два стола, схватил бумаги и бежать. Я, конечно, запутался в проводах… Предусмотрительные оперативники, схватили Гугнина с бумагами в помятом и жёваном виде, и вновь доставили ко мне.
В следственном отделе уже был сформирован коллектив из бывших дознавателей, инспекторов оперативных отделов, участковых. Естественно, в него влились и следователи- «первооткрыватели».
Колоритной фигурой был первый начальник следственного отдела. Уроженец сурового и благодатного Алтайского края Георгий Иванович Карпов был старшим сыном в семье крестьянина-середняка.
В юриспруденцию он пришёл с должности из прокуратуры войск НКВД Читинского погранотряда, затем был военным следователем, прокурором железной дороги. Иногда в шутку он называл себя дважды полковником. В прокуратуре – старший советник юстиции, в МВД соответственно полковник милиции. Как многие физически сильные люди, он был силен и духом. Его заместитель, Упшинский В.В., был самым молодым в то время полковником милиции. Следователь, как говорят, от Бога. Обладал даром убеждения и был большим дипломатом.
Естественно, работа в центральном аппарате не ограничивалась общением только с его сотрудниками. Как я уже говорил, я курировал Северный территориальный куст, а позднее, как заместителю, мне приходилось бывать практически во всех районах Республики.
Работа следователя многогранна. Он – исследователь, оперативник, законник, психолог. Наконец, просто человек.
Сегодня я, как и многие мои коллеги в отставке, но связь со следственным отделом, ныне Управлением, мы не теряем и довольны тем, что по традиции нас не забывают нынешние руководители.