О РОДИНЕ ВРАТЬ НЕ УМЕЮ…
(о стихах Ольги Денисовой)
На очередном собрании писателей Удмуртии автор этих строк заявил, что лишь в последние годы он открыл для себя современную русскую поэзию Удмуртии как феномен. Речь идет не об отдельных ярких именах, привлекавших постоянно, а некоей целостности, в которой каждый поэт символизирует один конкретный «цвет радуги». Но многоцветная радуга – это нечто больше, чем совокупность отдельных цветов. Важно, что на формирование наших субъективных взглядов оказали влияние М.В. Серова и И.С. Кадочникова, которые в своих в публикациях раскрывают наш поэтический регион все новыми и новыми гранями. Благодаря двум их монографиям и я начал по-другому смотреть на творчество Владимира Фролова, Сергея Жилина, Вячеслава Шихова, Александра Корамыслова, Марата Багаутдинова и ряда других. Серию своих субъективных впечатлений я решил открыть с обращением к творчеству Ольги Денисовой. Возможно, потому, что именно в ее лирике я нашел дух традиций 1960-70 годов, городской поэзии Владимира Соколова и Давида Самойлова (время аспирантских увлечений!) и еще того, чего не смог передать в свое время в своих собственных стихах.
Для меня Ольга Денисова – первая городская поэтесса Удмуртии. Несмотря на то (а может, благодаря тому), что по специальности она биолог и эколог, в ее поэзии самоощущение человека в урбанизированной среде становится незабываемым объектом художественного анализа. Герасим Иванцов справедливо пишет, что «…ответы на вопросы своего времени Денисова ищет, опираясь на опыт классической поэзии, на звучание голосов Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Федора Тютчева, Николая Заболоцкого, Николая Рубцова». И все же автору данных строк на первое место хочется поставить имя Д. Самойлова. Или В. Соколова? Нет, Самойлов ближе. Как и он, Ольга Денисова создает неповторимый городской пейзаж, ощущает поэтически-географическое дыхание планеты, запечатлевает городской быт, освещает вопросы поэтического мастерства и отношения к Слову.
Прежде всего, хочется подчеркнуть тонкую инструментовку стиха О. Денисовой.
Осенью на листьях
прилетают истины.
Звукопись «с – т – и» создает своеобразную музыку, что закрепляется и оригинальной рифмой «литья – истины». Примеры легко умножить: будущее – будут еще, под ноги – подвиги и т.д. Ольга Денисова чувствует, когда нужно сбивать правильный ритм и перейти к дольнику («Я – летом дерево»), когда от рифмы нужно вообще отказаться, чтобы не нарушить интонацию («Хиросима», «Любовь – бездомная птица»).
Мастерство О. Денисовой выражается и в создании поэтического образа. В стихотворении «Моя душа оделась в это тело…» показана вполне привычная триада «тело – душа – платье». Но посмотрите, как виртуозно играет автор данными образами, что заблудиться в данных «трех соснах» – одно удовольствие:
Моя душа оделась в это тело.
А тело – в платье, что душа велела.
А тело в полночь одевало стул –
висело.
А моя душа,
не знаю, где была. А мое тело
душило душу, чуть дыша…
(«Моя душа оделась в это тело…»)
Тем не менее, для меня в этом образном узоре значимо не только переплетение тела, души и платья, но и неприметная фраза «не знаю». И дело даже не в том, что если бы «знала», то притягательность мысли бы ослабла. В словах «не знаю» для меня обнаруживается так называемая темная, незримая, неуловимая материя, на которую ложится материя светлая, видимая, осязаемая. О сущности «темной материи» сейчас много говорят физики и астрономы, но очевидно, что подобная субстанция существует и в поэзии (не путать с литературным подтекстом или контекстом). В связи с этим вспоминается другое стихотворение О. Денисовой: «Зимние грезы», в которой причудливо переплетаются всего два образа – Приуралье и Африка. Вначале кажется, что перед нами вариация на тему знаменитого восьмистишия Г. Гейне / М. Лермонтова «На севере диком…» Да, отзвуки найти можно, но обращает на себя внимание то, каким образом наслаиваются друг на друга у О. Денисовой африканская жара и уральские морозы: «Волшебница джунглей мурлычет свое, / лежа на печи раскаленного юга. / А в небе играют котята ее, / и воет от страха на севере вьюга». Такое соединение несоединимого трудно назвать традиционной антитезой или оксимороном, и субстанцию, связывающую эти стихии, поневоле приходится признать темной.
Очень важное качество стиха О. Денисовой – его импрессионистичность, попытка схватить мгновенное чувство в его неповторимости:
Еще смотрю в твои глаза –
но лист сорвался с ветки.
(«Еще смотрю в твои глаза…»)
«И вот она промчалась
мимо магазина
из опавших листьев
облако подняв»
(«Белая машина»)
В умении схватить и передать мгновение автор сродни Д. Самойлову и В. Соколову. В этом плане «полутона» Денисовой примечательны не только при изображении городского пейзажа, но и при восприятии музыкальной стихии («Музыкальная школа», «Музыка была зеленой…» и др.). В некоторых случаях читателю сложно воссоздать или, словами Р. Ингардена, конституировать заданную импрессионистическую картину, например: обруч «…глядь-поглядь: засеребрился, / синим пламенем сгорел». Образно говоря, светлая и темная материи в данном фрагменте, на мой взгляд, оказались не взаимосвязанными друг с другом.
На протяжении всей своей жизни Ольга Денисова верна одной композиционной модели, создающей ключ к пониманию эмоционального тона ее лирики. Как бы ни менялась быстротекущая эпоха, вспыхивали и угасали моды, эта композиция превалирует в разные периоды творчества О. Денисовой. Суть модели в следующем: изящно воспроизведенная реалистическая картина в три-четыре четверостишия завершается неожиданной концовкой, поворотом, переворачиванием изображаемого на противоположное.
Вот, например, наступление зимы в Ижевске. Удивительно чистый снег идет «по оврагам, / по небритому лицу, / по задворкам и дворнягам, / по трамвайному кольцу, / по заклеенным окошкам, / приунылым невпопад, / по зажмурившимся кошкам – / по всему, всему подряд». И неожиданный финал:
Мир – белее не бывает!
Но безмолвствует народ.
Белый снег не удивляет,
пока чёрный не пойдёт.
(«Снегопад»)
Такой прием в своем стихотворении «Как сладко пахнет мертвая трава…» автор обозначает словом «поворот». Как бы городская трава ни была привлекательной махаону, кузнечику и шмелю, ее ждет неизбежная гибель – безжалостная коса:
Звенит коса, мужик стирает пот
линялым рукавом простой рубашки.
Устал косить. Вот это поворот!
Пока цветите, милые ромашки.
(«Как сладко пахнет мертвая трава!)
И только теперь начинаешь осознавать истинный смысл первого стиха («Как сладко пахнет мертвая трава»), в котором «мертвая» и «сладко» изначально как бы противоречили друг другу. Возможно, через пару минут мужик начнет косить снова, но эти минуты – своеобразный дар судьбы, которого не повторить.
Неожиданным своим финальным поворотом подкупает стихотворение «У президентского дворца». Красота площади и вокруг площади, привлекающая людей, имеет, оказывается, другую свою сторону:
Гуляет праздный здесь народ.
И я бы праздновать хотела,
когда б не замкнутость ворот,
не зона ближнего обстрела.
Еще раз подчеркнем, перед нами отточенная «денисовская» модель, по которой строятся многие стихотворения. Это не исключительные случаи. Когда начинаешь осознавать ее, в пылу первых впечатлений иногда хочется изменить или даже поправить ход мыслей автора. Так, под впечатлением стихов, эпиграфом которых являются строки из Д. Бесогонова, сразу же напрашивается: но кто же тебе мешает придумать себе такого друга, которого нет и не будет?!
Может, небо меня не забудет,
эту рану в душе залатает.
Друг, которого нет и не будет,
как тебя мне сейчас не хватает!»
(«Кто заглянет ко мне внеурочно…»)
Но дело не в друге или его отсутствии, а в передаче чувства, силе сиюминутного моментального переживания.
Или «Согдиана», посвященная одному из центров цивилизации (середина первого тысячелетия до н.э.), которого уже нет на карте планеты:
Помню я о тебе, Согдиана!
Только ты меня не позабудь.
На первый взгляд, перед нами остроумный прием в духе «мама мыла раму, а рама мыла маму». Но дело не в этом. Ведь лирический герой рассказывает не столько о древней Согдиане, сколько о «своей Согдиане», и в этом суть стихотворения и его концовки.
Неожиданные повороты не однотипны, не однообразны, т.е. «угол поворота» в них каждый раз меняется. Концовка стихотворения создает второй лирический сюжет, в результате которого первоначальный ход мыслей и переживаний усложняется, и поневоле приходится перечитывать только что прочитанный текст, чтобы наложить два сюжета один на другой. В этом бесспорный талант Ольги Денисовой. Хочется перечислить еще ряд стихотворений с неожиданной концовкой и двойным сюжетом, который на автора этих строк произвел впечатление: «Так неудача бесила», «Незаметное лето промчится…», «Как странно жить одной в чужой квартире…», «Затмение», «Рысь», «То там, то здесь сверкнет гроза…» «Охотничий сюжет».
Еще несколько слов об образе Ижевска в стихах Ольги Денисовой. Эта тема важна не сама по себе, но в контексте восприятия нашего индустриального города другими современными поэтами Удмуртии. О сложном, противоречивом отношении к современному Ижевску удмуртских поэтов подробно пишет А. Арзамазов: «Ижевские локусы не сопрягаются рефлексирующим этнофором духовной жизни картиной мира удмуртов, здесь не сформировалось фронтальное коммуникативное измерение, в основе которого был бы удмуртский язык». М.В. Серова уточняет эту мысль в статье, посвященной стихам Сергея Жилина: «Обращения к образу Ижевска в русскоязычной поэзии Республики менее частотны, чем в удмуртской. /…/ Ижевск соотносится с представлением о периферийном топосе, о провинции, в условиях которой творческая реализация существенно затруднена». Но обратимся к стихам Ольги Денисовой:
Я войду в нелюбимый свой дом –
в этот омут холодных речей.
В этот дьявольский ящик с окном
для горячих весенних лучей.
(«Зачерствел, надломился февраль…»)
Ещё любили город свой,
не замечая в нём уродства.
(«Безумные друзья мои»)
Ей хочется других столиц,
где нет ни фабрик, ни заводов.
Ей дела нет до встречных лиц,
до этих бань и огородов.
(«Чугунное литье оград…»)
Мой маленький город,
хотя и по виду большой!
/…/ стремишься ты в небо
своей неуклюжей душой.
А хватит ли сил
с коммунально-дорожными ранами?
(«Мой маленький город…»)
Разумеется, в стихах Ольги Денисовой легко найти и «светлый» Ижевск («Улица Пушкинская»), ее героиня искренне говорит «А я – приветствую завод»», но речь сейчас не об этом. А о том, что в метаобразе Ижевска существует какая-то таинственная, страшная сила, противостоящая поэтическому его истолкованию (исключение, возможно, Олег Хлебников, да и там многое не ясно). О городах, сопротивляющихся мифологизации, образно пишет Виталий Кальпиди; он говорит конкретно о Магнитогорске, но на его место можно поставить и другие: «Я, приехавший в Пермь из Челябинска, это сразу почувствовал, потому что мой-то родной город был заполнен тишиной, которая отличается от молчания, как утюг от космоса. Пермь хотела и могла обрести речь. Её просто надо было озвучить. С Челябинском такой фокус не удался бы: он до сих пор биологически лишён речевого аппарата и, как следствие, – слухового тоже» (Избранное. Челябинск, 2015. стр. 4). В. Кальпиди выражается в категорической форме, но понятно, что он имеет в виду сложный процесс поэтического восприятия урбанизированной среды. По сравнению с Ижевском, больше повезло, возможно, Воткинску, но об этом предстоит отдельный разговор.
Итак, Ольга Денисова подкупает современного читателя отточенностью поэтической формы, тонким вкусом, импрессионистичностью чувства, талантом моментальных переживаний, композиционной выверенностью стихов, в которых особо оригинальны двойные сюжеты с неожиданным финалом. Сложный, противоречивый, но интересный образ Ижевска свидетельствует о том, что поэтическая столица Удмуртии оживает, мифологизируется и поистине претендует на роль одного из оригинальных литературных центров России.