ET URBI ET ORBI

(И городу и миру)

1
Дождь незаметен, но земля в глазах
Темнеет между взглядами от Марка,
И в форточку, отверзнутую так,
Как если чуть отклеенная марка,
Доносит шум, обещанный с утра,
Но явленный неспешно по карнизу,
Как слезы вверх несомого ведра,
Как смех ведра спускаемого книзу.
Сквозь толщу вод куда как донесешь!
Коль в дверь битком, тогда раскрыли кровлю
И опустили на постели дождь,
Расслабленный потерянною кровью.
Скажу тебе не так, как встань, ходи,
Возьми постель, скажу тебе иное,
Хоть мог бы так, но будет впереди,
Чем это изречение земное,
А потому восстань, возьми постель,
Ходи по водным улицам, но где бы
Ты ни ходил, пусть световой туннель
Над головой скитается сквозь небо,
Сквозь город, что, как ветхие меха
Вином бурлящим, надвое распорот,
Как хлебы предложения, стиха,
Неубранными съеденные в голод.
Скажу тебе не так, хоть мог бы так.
Продай, что есть. Раздай другим и следуй,
Как выше и предложено в строках,
Но ни суму, ни сменную одежду,
Ни медь с собою не бери за страх.
А все напластования сетчатки
Течением отмоются, как прах
И как на месте мести отпечатки.
Судьба есть суд. Судьба есть суть. Тебе
Не знать ли это — дикий мед, акриды,
Но не оглядывайся при ходьбе,
Коль за тобою вслед кариатиды,
Как за царицей-маткой пчельный рой,
Как прокаженные, как божьи силы
И как бомбардировщиков пристрой,
Как кладбище, влекущее могилы;
Как окон быт несущие дома
Под веками тяжелыми — в секрете —
Так под стекло, под землю, в закрома
Сокровища упрятывают дети
И то и дело ходят посмотреть,
Но трудно отыскать расположенье,
Коль головокружительно из жизни в смерть
И невменяемо сопровожденье.
Стоишь, не зная, изнутри, извне
Ты смотришь, с той иль этой половины,
За мальчиком, маячащим в окне,
Держащимся оконной крестовины,
Как центра мироздания всего,
За мальчиком, по своему хотенью,
Иль просто кто-то там позвал его,
Уже скользящим немощно — за тенью.

2
Долженствующее произойти
Происходило непрерывно,
И ощущенье взаперти,
Как будто бы в утробе рыбной,

Сопровождало через весь
Палящий город, через сумрак
Потусторонний и, бог весть,
На протяженье скольких суток,

На протяженье скольких снов
Одна и та же все сначала,
Хотя могла бы и без слов,
Словами к жизни возвращала.

3
Кенотаф*
Morituri te salutant

Растратив нить сурово, как иголка,
Измученная плотным полотном,
По истеченье данного мне срока
Я возвратился в позабытый дом,
В котором не был уж не знаю сколько.

Привет тебе, ижевская хрущоба,
Идущие по Пушкинской тебя
Приветствуют гортанно и особо,
Как в водосточную трубу трубя,
И эхом отзывается утроба.

Как хорошо, что выжили две вербы,
Посаженные бабушкой моей,
А в комнатах так вкусно пахнут хлебы,
Как трапеза полуденных теней,
И мне бы с крупной солею, и мне бы…

Но, господи, но что это за морок!
В моем углу обожжена стена,
И к ней земля, наверно, ведер сорок
Заботливой рукой принесена
И аккуратно сложена в пригорок.

Замшелый камень врос до половины
В него, как будто память обо мне,
Пропавшем без вести главой повинной
В чужой гиперборейской стороне,
Где дни неторопливы, как пингвины.
Такие камни воздвигают с воем,
Чтоб наконец гонимая душа,
То южными с душистым их упоем,
То северными бурями дыша,
Забвением смирилась и покоем.

4
…И каждый час уносит…
А.С.Пушкин

Живу в чужом столетии, в чужом
Отрезке времени и провожу ножом
По голове, и падают на землю
Отросшие частички за неделю.
Здесь дерево потом в палящий день
Поднимется — спасительная сень,
И сядем мы в тени увидеть, что случится
С гордыней города, торчащим, как ключица,
Воспонимая каждый об одном,
Ты в том столетии, а я в другом.
Когда ж в историю прорвется истерия,
Я обниму крылом тебя, Мария.
Вот именно, что «Ма» и «ри» и «я».
Во время разложенья бытия
Ты тоже напоследок помяни мя,
Как я твое под спудом неба имя.

5
Слова

Когда язык народа моего,
Не растворяя уст, в моем подобье ходит,
И дом вечерний пуст, и я забыл его,
И ничего уже не происходит,

И вижу я, как видящий во сне,
Холодный город, весь в огнях пчелиных,
И, словно слово устаревшее, оне,
Как призраки, несут прозрачные личины —

Как дороги тогда случайные звонки,
Попавшие неведомо каким же.
Куда их занесло? Какие позвонки
И крылья исполинские все ближе!

И, ощущая, как неодолим
Поднявшийся над головою ветер,
Я отвечаю голосом другим
На имя чуждое, на «добрый вечер»:

Положишь трубку, я тебя убью
И кожу разрисую, как папирус.
Я терракотовую армию свою
Пущу в тебя, как атипичный вирус.

Внемли моим. И к черту прикуси
Свой надоедливый, свой комариный.
Anathema тебе. И боже упаси.
Не говори. Не трогай Камарины.
Куда как низко ты способен пасть!
И так твои шевелятся, как мухи,
И делают зловонной эту масть,
Которой дышат царственные духи.

Познай, что лучше для тебя и нет
Молчания. Я все тебе прощаю.
Я, мертвых исполняющий завет,
Прощальные проклятые вещаю.

Иссяк источник крови. Съеден мед.
Иссохли горние на древнем древе.
Они теперь пусты. Никто в них не живет.
Никто не носит в материнском чреве.

Никто не знает, что они пусты,
Что ничего уже не происходит,
Что через бесконечность пустоты
До нас последний поздно свет доходит.

6
И осени замешана палитра.
И вечера. И ты уже никто.
И нет тебя. За пазухой пол-литра
Имеется увесисто зато,
И рукава довязанные свитра
Длиннее, чем у старого пальто.

И, словно кисть, воспонимаешь город
Жалчей своих нахлынувших обид.
И, заложив отчаянно за ворот,
Пускай внутри и светит, и горит,
Когда вселенский повсеместный холод
Притягивает верно, как магнит.

Дома стоят — читай, как саркофаги*,
Буквально с греческого, — все в крови.
Какие мы с тобой, душа, варяги!
На урну встань и со стены сорви
Трепещущие траурные флаги,
Сигнальные флажки надежды и любви.

Пусть чудится — народ шумит, как море,
И хлопот парусов, и с мачты ноября
Соленое пропитанное горе,
Как альбатрос над бездною паря,
Участвует, как ровня, в разговоре,
На флажном языке заговоря.

Сквозь острый страх на рострах, через силу,
Сквозь зябкой хляби рокот роковой
Под знаменем сим пой, пойми, поймилуй
И сполохи огня, и волн гортанный вой,
Вселенную и бурю, как сивиллу,
И позабытый голос детский свой.

Пусть этого уже теперь не будет —
Похерить бы, забыться и забыть.
И мама утром сына не разбудит,
Чтоб снова быть, и быть, и быть, и быть.
И с оцтом губка, и уходят люди
Последнее событие избыть.

И ты иди, душа, иди же с миром.
Спустись по трапу молча с корабля.
Пусть пахнет так и ладаном, и мирром,
Пусть принимает мерзлая земля,
Пусть навсегда останется пунктиром
Наш долгий путь на карте бытия.

7
Возможно, где-то существует город,
Как отпечаток Тот на плащанице той.
Там слабое тепло в себя вбирает холод,
Пока еще бредешь по улице пустой.

Покуда издаешь «Теней» за нотой ноту
В произведении забытом и чужом.
И, словно муравей, не сдвинув ни на йоту,
Толкаешься в живот и лезешь на рожон.

И в исступлении ревешь уже не слово,
Уже не знаю что. И отвечает вдруг
В порыве ветра, как осенняя дуброва, —
И вифлеемский свет, и гефсиманский звук.

И видишь, что весь град взошел встречать
на кровли
И в трубы возгремел, ликуя горячо.
И безобразный сын, и темный брат по крови,
И плачешь, не стыдясь, и плачешь, и еще…

8
И мы с тобой в поток переселенья
Вошли и вышли на чужой песок.
Как перепись проводят населенья,
Стирают волны отпечатки ног.

И город преподносит, как гостинец,
На разных языках один ответ,
Что в воздухе темнеющем гостиниц
Для нас свободных мест сегодня нет.

Придется поспешить обратно в сети
Морского берега, пока заря,
И у костра пробыть в горячем свете,
В объятом тьмой кусочке янтаря.

Пусть снова приступы, и пусть химеры,
И глас Его как множества людей.
Что нам до них под плащаницей веры?
Тем более что лучше нет идей.

Ты держишься, хотя дрожат поджилки,
И у детей вопросы без конца.
А я вослед, семейные пожитки
Взвалив на плечи, как Эней отца.
Еще недавно так мы покидали
Родной Ижевск без жестов и без слез.
Что было бы, когда бы не убрали
Его обрезками своих волос!

Когда бы взгляд мой пропустили трубы
В дымящейся кромешной темноте,
Я за гарпун с собой еще тянул бы
Рабочий град, растущий на ките,

И отчие гробы, и в запустенье
Обитель чистых нег, где верный труд
И сны мои — хронические тени,
Летящие, как снег, на ундервуд,

Который бесконечно повторяет
«Переселяйся с места твоего»,
Как будто перст невидимый играет
Шопеновского марша торжество.

Так, видимо, в конце не будет Слова,
Но будет музыка, но так темно,
Что если ты прислушаешься снова,
То прозвучит возвратное оно.

9
По возвращении в места, какие помню
Обрывочно, как сон, расплывчато, как тень,
Как винограда гроздь, я дорогую тройню,
Повисшую на мне, ношу с собой весь день.

По стогнам вековым, по дворикам укромным
Скитаемся, смеясь, сорокоуст ревмя.
Я — словно уносим течением подводным
И бережно храним крылатыми тремя.

Без них бы я сюда явиться не рискнул бы
И, смалодушничав, держался б в стороне;
Грудную клетку рвал; кусал бы больно губы
И, как Сцевола, кисть — на горестном огне.

От призраков устав, разворотив руины,
Я б жадно не искал по косточке скелет.
Доподлинно, что мозг, из самой лучшей глины,
Уподобляется архитектуре лет.

Мы проходили здесь по via dolorosa
Бесчисленное раз, в походную трубя.
Ты жил, Луцилий мой, и, значит, ты боролся,
И значится, что днесь мне плохо без тебя.

Пусть угнетают дух смятение и голод,
Холодной осени вечерние огни,
И успокоиться никак они не могут,
И плачут, уходя, и в ночь идут одни —

Доподлинно, что жизнь из той господней страсти
Беспомощней всего, но вы, любовь моя!
Но, Анна, говори, избавь меня отчасти,
Но, Катя, говори и говори, Илья!