И СНОВА ПЛАЧЕТ ПЬЕРО

Инка проснулась от беспокойства. Всю ночь сквозь сон она ощущала какой-то смутный страх проспать что-то очень важное, быть может, самое главное в своей жизни. Словно маленький упорный червячок в течение всей ночи вгрызался в Инкино сознание, не давая ей полностью предаться сладостной власти Морфея, и наконец вынудил ее совсем распрощаться с объятьями сна. Солнце уже заливало всю комнату ярким светом и ласково прикасалось к Инкиному носу и бледным щекам своими лучами — за окном стояло июльское утро во всей его юной прелести.
С полминуты Инка лежала в кровати, глядя в потолок заспанными глазами, а затем нехотя высвободила одну ногу из-под одеяла, собираясь встать и, как обычно, направиться в ванную, но тут же снова резко откинулась на подушку, потому что вспомнилось давно решенное: «Боже мой, я же сегодня еду! Еду в Москву!» Это и не давало ей покоя всю ночь. Именно сегодня, в такой прекрасный июльский день, она, то есть Инна Александровна Сергеева, семнадцати с половиной лет от роду, приступала к исполнению своей самой заветной, самой большой мечты: ровно в двадцать ноль-ноль по местному времени скорый поезд должен был навсегда увезти ее в Москву. В столице Инка собиралась поступать в театральное училище.
Разные мысли, полные надежд и сомнений, вихрем проносились в Инкиной голове: «Неужели я, Инка Сергеева, стану настоящей актрисой, буду играть в театре и сниматься в фильмах?» Она представляла себе полутемный партер, огни рампы, суфлера в будке и ярко освещенную сцену, уставленную красочными декорациями. И она, она на этой сцене. Одна. Лишь на нее одну устремлены взгляды сотен людей, следящих за каждым ее движением, ловящих каждое ее слово. «Быть может, какая-нибудь маленькая девочка, посмотрев на мою игру, тоже захочет стать актрисой. Как и я когда-то», — Инка зажмурила глаза, пытаясь вспомнить тот день до малейшей точности.
Вот она, первоклассница Инночка Сергеева, с огромным ярко-красным бантом на макушке, вцепившись в мамину руку, входит в полутемный зал детского драматического театра. Это был ее первый поход в настоящий театр. Идти туда беззаботной семилетней девчонке вовсе не хотелось, но, узнав, что будут показывать пьесу «Золотой ключик» по сказке А.Толстого, которая в Инкиной жизни была первой большой самостоятельно прочитанной книжкой, она не задумываясь согласилась. И вот сидит Инка, изо всех сил вжавшись в сиденье кресла, лишь красный бант торчит из-за спинки, и огромными серыми глазами просто пожирает сцену. Забыты дурацкие примеры, не желающие решаться, забыта кукла Дашка с оторванной накануне головой и потому находящаяся сейчас под шкафом, подальше от маминых глаз, забыт и рыжий Вовка из соседнего подъезда, дразнящий Инку «избушкой на курьих ножках» за ее тонкие ноги (кстати, на данный момент один из ее закадычных друзей).
Инка вся внимание, Инка вся слух и зрение, Инки нет. Она растворилась в том действе, которое происходило на сцене. Больше всего ее поразил Пьеро. Длинный и нескладный, в белом балахоне с нелепыми рукавами до пят и высоком колпаке с забавной помпошкой, он оказался чем-то удивительно близок Инке. Из его больших глаз цвета пасмурного неба лились и катились по бледным щекам настоящие слезы (настоящие, а не искусственные, как у клоунов — их Инка давно раскусила), и помпошка вздрагивала каждый раз, когда глупый Арлекин награждал Пьеро подзатыльниками. Вокруг весело хохотали дети, а Инка вдруг некрасиво искривила рот и разрыдалась во весь голос. Это был первый случай, когда Инкины слезы лились во славу театральных муз. Но далеко не последний.
Много-много слез пролила Инка и тогда, когда не удалось достать билет на очередную театральную антрепризу, гастролирующую по городам и весям и собирающую аншлаги, и когда не приняли с первого раза в театральную студию (сказали, слишком маленькая), и когда уже приняли, но давали эпизодические роли, и когда Инке не удавалось выразить свою сценическую героиню в полной мере — так, как хотелось ей. Вот и шла по жизни Инка, словно Пьеро, проливая горькие слезы из-за своей безумной жажды играть и жить в перевоплощениях. Театр был ее страстью.
А теперь, вдобавок ко всему этому, она «ломала себе жизнь из-за своего глупого упрямства» — так говорила Инкина мама. Сегодня, в восемь часов вечера Инка сядет в поезд и унесется к исполнению своей мечты. «Ура!» — заорала Инка по поводу этого печального, с точки зрения мамы, события и вскочила с кровати. За дело! Нужно еще успеть собраться, попрощаться со всеми и купить билет.
Ах да, билет! Инка подбежала к книжной полке, сняла томик Дюма-сына, открыла заветную пятидесятую страницу и пересчитала хранимые там сбережения. Не густо. Как раз только на билет в один конец. А ведь нужно еще и на что-то жить в Москве. Придется занять у мамы, с грустью подумала Инка. Да, было от чего грустить. Инкина мама была отчаянным противником как Москвы, так и театрального училища. «Дочка, пойми, тебя там никто не ждет с распростертыми объятьями. Всё же известно заранее», — говорила она.
Больше всего на свете мать Инны хотела, чтобы ее дочь пошла по стопам отца и стала врачом. Его Инка почти не помнила. В памяти осталось лишь ощущение спокойствия и защищенности, которое владело ею всякий раз, как только отец усаживал ее на колени и ласково гладил по голове своей большой теплой ладонью. А еще Инка навсегда запомнила вечер, когда мать, отвечая на телефонный звонок, вдруг резко вскрикнула и рухнула на пол без чувств. Александр Дмитриевич Сергеев, военный хирург, погиб в Афганистане.
С тех пор Инка воспитывалась матерью, для которой Инкино будущее было совершенно ясным: дочь врача-героя без особых затруднений примут в мединститут. Сама дочь героя, свято чтя память отца, о медицинской карьере даже не думала, а все наставления матери пропускала мимо ушей. По биологии в аттестате Инка имела твердую четверку, естественные науки хоть и давались довольно легко, не несли ничего, кроме скуки. Конечно, блат он и есть блат. Даже с четверкой Инку спокойно зачислили бы в мед. Но… она мечтала о другом. Театр, театр и только театр владел всеми ее помыслами. Итак, Инка решилась на самый отчаянный поступок в своей жизни: едва сойдя с любительских подмостков провинциальной театральной студии и сдав последний выпускной экзамен в школе, не имея за душой почти ничего, кроме фанатической любви к театру, она решилась ехать в далекую Москву, штурмовать театральные училища и институты.
Но до этого момента, то есть до непосредственного отъезда, оставалось еще немало часов. Пока же Инка носилась по квартире, складывая вещи в дорожную сумку. Как всегда, это вроде бы нетрудное занятие превращалось для нее в настоящую пытку. По мере заполнения довольно объемистого пространства спортивной сумки с фирменными ярлыками, оказывалось, что в дороге совершенно невозможно обойтись без большей части Инкиных вещей. В итоге, когда сумка уже становилась похожей на бочонок, а самое необходимое еще оставалось за «бортом», Инка переворачивала ее вверх дном и начинала сборы заново. Правда, на этот раз они проходили уже в режиме фильтрации — в зависимости от степени необходимости вещи. Если и тогда не получалось, приходилось повторять всё сначала.
Вот и сейчас Инка стояла над сумкой и раздумывала, положить ли ей любимого мишку, подаренного еще на пятилетие. С этим мишкой под боком она сладко засыпала уже двенадцать лет подряд, и обойтись без него не было никакой возможности.
В тот момент, когда Инка скрепя сердце решила оставить мишку дома, тишину квартиры нарушил телефонный звонок. Инка бросила сборы и взяла трубку.
— Алло.
— Приветик, Инуся. Чем занимаешься?
— Привет, Жанка. Шнурки вот замочила, стирать собираюсь.
— Ну тебя, Инка, я серьезно. Я почему звоню-то. Надеюсь, ты знаешь, у кого сегодня день рождения?
— Сегодня… Подожди, сейчас вспомню… Так, у кого же день рождения в июле?.. Катька, Танька… Нет, Жанка, не знаю — сдаюсь.
— Стыдно, милочка, не знать такие вещи! Сегодня день рождения у Лёшечки… да-да-да, того самого Лёшечки, сама понимаешь какого.
— Ты серьезно? Откуда же я могла знать?
— Ну ты, Инка, даешь! Сохнуть по Лёшке столько времени и не знать о нем почти ничего!
— Да, кстати, а ты откуда знаешь?
— Ленка сказала.
— Она же в Сочи укатила.
— Не мели ерунды, мы не в каменном веке, она позвонила и к слову вспомнила.
— Что ж, в таком случае очень рада за Лёшу. И вообще, при чем здесь я?
— А при том, Инночка, что сегодня у него на хате намечается шикарная вечеринка. Народу придет куча. И ты, то есть мы, в их числе.
— Да ты что, Жанка, «колес» наглоталась? С какой стати я пойду к нему на день рождения, если мы даже почти не знакомы?
— За то, что наркоманкой обозвала, спасибо, я всегда знала, за кого ты меня принимаешь. А пойдешь ты туда с той стати, что именно ты, Инна Александровна Сергеева, — званый гость.
— Жанн, может, хватит шутить! Знаешь, это уже не смешно.
— Да я и не шучу.
— Тогда говори толком.
— Понимаешь, Инка, всё дело в принципе.
— В каком еще принципе?
— В моем главном и единственном принципе. Известно, конечно, Инуся, что шибко принципиальная у нас ты. Никто не спорит. Но дело в том, что этих самых принципов у тебя слишком много. И они тебе жить мешают.
— Ничего подобного!
— Мешают-мешают, сама ведь прекрасно знаешь.
— Жанна, ты совсем меня запутала. В философы решила податься?
— Да нет. Просто и я не совсем бесхребетная. Знаешь, Инна, в отличие от тебя я не верю в чудеса, их я организовываю себе сама. Собственными ручками.
— Слушай, девушка — организатор чудес, может, прекратишь говорить загадками?
— В общем, узнала я про день рождения и решила тебе помочь, подружка. Чудо для тебя устроить. Конечно же, Алексей Арланов не приглашал Инну Сергееву на день рождения.
— Я так и знала, что всё это глупый розыгрыш.
— Именно поэтому я взяла телефонную трубочку, набрала один до боли тебе знакомый номер и сладким таким голосочком сказала: «Алле, Лёша? Лёшенька, это Жанна. Как, ты не помнишь меня? А как же тот вечер в “Пантере”? Ты же сам мне дал свой номер?»
— Да ты что, Жанка, он же мог тебя раскусить.
— Неужели ты думаешь, твой Арланов сущий ангел? Да он совершенно не помнит, с кем, когда и где провел большую часть своей жизни. Сегодня — там с одними, завтра — здесь с другими. Да еще далеко не на свежую голову. Как же он всё запомнит?
— Ну ладно. А что было потом?
— Потом всё пошло как по маслу. Я напела ему, что он произвел на меня огромное впечатление, то да се. Естественно, сказала, что вот случайно вспомнила про его день рождения и решила поздравить.
— Ну, а он?
— Ему, естественно, неудобно, да и как-то невежливо меня не помнить, если я даже знаю его телефон и когда он родился. И чтобы загладить свою вину, из чувства такта, он пригласил меня на свой день рождения. А мне-то только того и надо.
— Ты согласилась?
— Ой, не задавай глупых вопросов. Ради чего я тогда звонила? Кстати, это еще не всё. Одна же я не пойду, мне-то твой Арланов и даром не нужен.
— И что?
— А ничего. Стала я юлить, что вроде бы кроме него у меня на вечеринке не будет знакомых и потому одной ходить нет смысла. Короче, я напросилась взять с собой подругу, то есть тебя. Так что, Инка, собирайся, ты должна быть сегодня просто отпад.
— Ты, Жанн, уже совсем с катушек съехала. С каким лицом я туда заявлюсь? Нам же с тобой всё время придется врать и выкручиваться.
— Ну, во-первых, врать нам не придется, потому как в разгар вечеринки Арланову уже будет всё равно, пила ли ты с ним когда-то на брудершафт или же даже парой слов не перекинулась ни разу. А мы с тобой, согласись, хоть и незваные, но очень даже симпатичные гостьи, так что твой Лёшенька будет нам рад. А во-вторых, даже если придется слегка соврать, ты ведь у нас актриса, Сергеева, сыграешь. (Тут Инку словно током шибануло. За разговором она совсем забыла главное.) Так что дуй в парикмахерскую, делай прическу.
— В общем, Жанн, спасибо тебе огромное за всё. Ты самая лучшая подружка на свете. В другое время я бы обязательно пошла. Но сегодня не могу, я уезжаю.
— Да ты что, куда?
— В Москву. Помнишь, я говорила?
— Слушай, так ты серьезно собралась поступать в театральное? Думала, ты шутишь, Инка.
— Ты же меня знаешь. Как я могла шутить такими вещами?
— Нет, Инна, ты извини, но с катушек съехала не я, а ты. Тебя же запросто примут в наш мед. Чего тебе еще надо?
— Вот и ты туда же. Совсем как моя мама. Вы что, все спите и видите, чтобы я стала врачом?
— Да пойми же, дурочка, ведь это верняк. Тебе нужно просто прийти туда и поморгать глазками обалдуям из приемной комиссии: «Здравствуйте! Я — дочь такого-то». И всё. Твое имя в списках, и никаких хлопот. А в Москве… ну кому ты там нужна? Неужели до сих пор не ясно, что в этой жизни ничего не делается за просто так? И вообще, думаешь, одна ты такая таланная-расталанная на всю страну?
— Ну и что! Жанн, ты же моя лучшая подруга, пойми меня хотя бы ты. Я хочу играть, и хочу, чтоб по-настоящему. Ты представляешь: полутемный партер… огни рампы… суфлер в будке… и я. Я на сцене в роли Чайки или Анны Карениной. У меня получится, Жанка, я знаю. А ты говоришь — медицинский. Это же скука смертная!
— Ну хорошо, к черту мед. А как же твой Лёша Арланов? Ты готова пожертвовать им?
Инке показалось, что у нее разом заболели и ноги, и руки, и голова. Лёша… Это имя было для нее куда дороже студенческого билета мединститута.
— Да, Жанка, даже им.
Эти слова самой Инке показались чистой воды кощунством. Губы не слушались, но она все-таки заставила их выговорить, эти слова, не для Жанны, а для себя:
— На Лёше свет клином не сошелся, ведь так?
— Знаешь что, дорогая подруженька, бросай-ка ты свои глупости и без разговоров ровно в пять у меня. Нам еще подарок идти выбирать.
— Но, Жанна, я…
— И слушать не хочу.
В трубке послышались резкие гудки. Инна отошла от телефона и опустилась на пуфик перед трюмо. Жанка словно обрезала ей крылья и опустила с неба на землю. То, что прежде казалось таким легким и вполне достижимым, сейчас, под натиском Жанкиных аргументов, превратилось в нечто жалкое, глупое и ничтожное. Только теперь Инна по-настоящему осознала, что она первый раз в жизни окажется далеко от дома, практически без денег и даже не зная толком своих московских троюродных или четырехъюродных родственников, у которых хотела остановиться.
Лишь в одном Инка была уверена, как в своем собственном существовании, — в том, что она обязательно поступит. Поэтому-то все эти, в сущности временные, трудности не пугали ее. Инку останавливало другое. Это «другое» являлось обладателем пронзительно-зеленых глаз и русых, слегка вьющихся волос, зачесываемых на прямой пробор. Лёша Арланов — так его звали.
Так получилось, что в жизни Инки было две самых главных страсти — театр и Лёша. Одна из них манила Инку в далекую столицу, другая же просто приказывала оставаться в родном городе. Эти страсти устроили сейчас в ее душе настоящую схватку, и Инка сама не знала, какая из них победит. С одной стороны, «полутемный партер, огни рампы, суфлер в будке и я на сцене», а с другой — зеленые глаза, прямой пробор, сильные руки, уверенный голос.
Именно в Лёшин голос Инка и влюбилась, когда увидела его впервые. В тот вечер у нее было плохое настроение, и Жанка, чтобы хоть как-то развеселить подружку, позвала ее с собой в ночной клуб «Пантера», который облюбовал себе довольно уютное местечко в центре города. Настроение, правда, лучше не стало, и поэтому, когда Жанка со своей сестрой Ленкой присоединились к толпе танцующего и вовсю зажигающего народа, Инна села у стойки бара и заказала какой-то коктейль с красивым названием, на вкус оказавшийся настоящим пойлом. Так и скоротала бы Инка этот вечерок, сидя, нахохлившись, у стойки и досадуя на себя за то, что, вместо того чтобы остаться дома и посмотреть хороший фильм по телеку, потратилась на клуб да еще и на дурацкий напиток, стоявший перед ней почти нетронутым, если бы не вмешалась королева Судьба.
Короче говоря, дело обстояло так. Сидела себе Инка, вся из себя красивая и печальная незнакомка, у барной стойки, попивала коктейль (чего не сделаешь от скуки) и вдруг услышала рядом сильный уверенный голос, который был так притягателен, что не обернуться на него было просто невозможно. Оказалось, что рядом за стойкой сидел потрясающе красивый парень. Он панибратски поздоровался с барменом, заказал коктейль и в свою очередь весьма заинтересованно посмотрел в ее сторону. Что приятно всколыхнуло Инкину самооценку, но она всё же отвернулась, продолжая киснуть и стараясь сделать вид, что ей в общем-то всё равно, кто сидит с ней рядом. Тут вдруг Жанка в пылу дискотечного драйва вспомнила о подруге и махнула ей рукой из толпы: «Иди сюда, хватит, насиделась уже!». Но Инка в ответ только покачала головой.
— В первый раз вижу такую грустную девушку, — прозвучало за спиной.
Она обернулась. Пронзительно-зеленые глаза, светившиеся веселыми искорками, смотрели прямо на нее:
— Ты что, всегда такая?
Инка не нашлась, что сказать, и только улыбнулась в ответ, хотя улыбка у нее получилась какая-то жалкая.
— Загадочная девушка с грустной улыбкой… Хочешь, я тебя развеселю?
Инка кивнула. Красивый обладатель красивого голоса тут же начал рассказывать до ужаса глупый анекдот, но ей отчего-то он показался очень смешным, и она внезапно расхохоталась во всё горло, начисто забыв о причинах своей недавней грусти. Инка была так увлечена, что даже и не заметила, как к ним подошла крашеная блондинка в неимоверно короткой юбке.
— Лёш, — нудно протянула она, окинув Инку негодующим взглядом. — Ну ты идешь или нет? Сколько можно ждать?
— Конечно, крошка, уже бегу.
Парень с красивым голосом, который оказался Лёшей, подмигнул Инке на прощанье, обнял блондинку за талию и исчез за спинами танцующих.
Только потом от Ленки Инка узнала, что Алексей Арланов был ее сокурсником, сынком довольно обеспеченных родителей и мечтой всех девчонок института. Оказалось, он не так уж редко бывал в «Пантере». С тех самых пор и Инка стала частенько туда захаживать. Пару раз она видела Лёшу. Он сидел за столиком в большой компании и обнимал за талию теперь уже брюнетку. На Инку, прошедшую мимо, он не обратил никакого внимания. Наверно, не заметил или не узнал.
А Инка? Она его не забыла. Вокруг было немало симпатичных парней, но в Лёше ей нравилось всё: походка, взгляд, жесты, голос. Скорее всего, он стал для нее тем самым прекрасным принцем, что в свое время бывает почти у каждой девушки. У такой девушки, как Инка, его просто не могло не быть. Она даже раздобыла Лёшин телефон. Хотя для чего он ей? Не могла же Инка позвонить и сказать: «Здравствуй! Я — девушка с грустной улыбкой…». И на что вообще надеялась? Сама не понимала. Видела ведь, что он меняет девушек как перчатки, по паре за сезон. Наверно, думала, что, узнав ее поближе, он полюбит Инку за ее увлекающуюся душу так сильно, что не сможет позабыть никогда. Верила в любовь с первого взгляда.
Инка страдала по нему полгода. А потом начались выпускные экзамены, затем был первый в жизни Инки бал — выпускной вечер. Вся эта канитель так завертела Инну, что ей уж было не до тусовок в «Пантере». Лёшин образ как-то стерся и потускнел, но не забылся. Он лишь отодвинулся на время в самый потаенный уголок девичьей души. И теперь, после Жанкиного звонка, стоял перед глазами так же ярко. Лёша стал сейчас вполне досягаем. Хотя бы на один вечер. Но за это Инка должна была заплатить очень дорогую цену — предать свою мечту, погубить свое я, как думала она. Откладывать поездку было уже некуда, Инка рассчитывала приехать в Москву в последний день приема документов в театральных вузах и сразу приступить к прохождению отборочных туров.
Инка вспомнила, как долго к ним готовилась. Выбирала произведения, которые будет исполнять перед приемной комиссией, консультировалась у режиссера театральной студии, репетировала тайком от мамы. Она даже пробилась к режиссеру городского драматического театра после предварительного трехнедельного «террора» телефонными звонками, чтобы он высказал свое мнение о степени ее подготовленности. Когда, уже отчаявшись достучаться в «черствое» сердце постоянно занятого режиссера, она в очередной раз набрала его номер и, как всегда, услышала в трубке усталый голос, неожиданно сообщивший, что в ближайшие полчаса он свободен, Инка была еще в ночной рубашке, а на плите ласково пофыркивала манная каша, предназначенная на завтрак. Неясно, погиб ли в ней великий спасатель или пожарный, работающий именно в таких экстремальных условиях, но уже через десять минут полностью экипированная Инка неслась в такси в направлении городского драмтеатра, оставив дома недоваренную кашу. Пожилой режиссер, попыхивающий сигаретой, встретил Инку довольно холодно (что было вполне понятно) и, не приглашая присесть, попросил сразу же приступить к тому, ради чего она, собственно, пришла.
Поначалу Инка так растерялась, что даже позабыла слова одной из басен Крылова, той самой, что готовила для приемной комиссии, и вместо нее неожиданно начала читать отрывок из любимой поэмы Анны Ахматовой «У самого моря». Знакомые строчки, заученные в раннем отрочестве, когда Инка просто зачитывалась Ахматовой, и с тех пор часто повторяемые в трудные минуты как молитва, подкрепленные собственными переживаниями, были Инке куда ближе назиданий баснописца:

…Долго я верить себе не смела,
Пальцы кусала, чтобы очнуться:
Смуглый и ласковый мой царевич
Тихо лежал и глядел на небо.
Эти глаза, зеленее моря
И кипарисов наших темнее, —
Видела я, как они погасли…
Лучше бы мне родиться слепою.
Он застонал и невнятно крикнул:
«Ласточка, ласточка, как мне больно!»
Верно, я птицей ему показалась…

Она читала и с радостью чувствовала, как всё ее существо опять пронизывает то сладостное, неповторимое, наверно одним только актерам знакомое чувство, испытавши которое хоть раз, хочется испытать его вновь. Ему нет названия, его невозможно передать словами. Просто в такие минуты Инке казалось, что она ощущает всю полноту жизни, в этих минутах и была жизнь, короткая, но яркая, каждый раз новая, особенная. Проживая ее снова и снова, Инка хотела отдать этой крохотной жизни всю себя, лишь бы только прожить ее в полную силу, и было уже всё равно, что ожидает там, за ее пределом. В такие минуты и настоящая, большая жизнь имела значение лишь потому, что без нее не состоялась бы эта, маленькая, и Инке, если честно, вторая была куда дороже. Всякий раз входя в образ, будь то чтение стихов перед классом или участие в очередной постановке театральной студии, Инка волновалась страшно, потому что предстояло прожить еще одну маленькую жизнь, и отчего-то казалось, что, выговорив последнее слово, она и вправду рухнет мертвая на землю…
Закончив читать стихи, Инка вопросительно взглянула на режиссера. Тот же, будучи сначала настроенным весьма скептически, сейчас, казалось, был приятно удивлен. Он, слегка подавшись вперед, внимательно смотрел на Инку.
— Сколько тебе лет, девочка? — неожиданно спросил он.
— Семнадцать, — робко ответила Инка.
— Так, значит, ты всерьез собралась поступать в Москву, в театральное училище?
— Да, это моя самая большая мечта, — сказала Инка.
Режиссер встал из-за стола, подошел к окну и, вглядываясь куда-то вдаль, наконец проговорил:
— Знаешь, девочка, ведь ты не первая, кто пришел ко мне с подобной просьбой. Немало юношей и девушек, больше, конечно, девушек, обращались ко мне, чтобы я, так сказать, определил, есть ли у них талант или нет. Не знаю, может быть, я и разбил чьи-то детские мечты и был причиной слез, но чаще всего я говорил им горькую правду. Я пытался убедить их, что гораздо лучше быть хорошим учителем или врачом, чем бездарным актером. Многие потом благодарили меня за то, что когда-то я помог им сделать правильный выбор.
Инка похолодела. Неужели и она так же бездарна? Режиссер неожиданно повернулся и, смотря Инке прямо в глаза, сказал:
— А тебе, девочка, я советую вот что: если ты уверена в своих силах, если для тебя это всё не шутки — поезжай.
Тот ранний визит к режиссеру еще больше укрепил Инку в принятом решении. Для себя она уже давно уяснила — едет. Но это решение существовало как бы отдельно от мучающейся сейчас сомнением Инки, и поэтому несмотря на то, что всё вроде бы сходилось к нему, было не совсем окончательным. Видно, Лёша тоже имел определенную ценность в ее жизни.
Инка так погрузилась в собственные мысли, что и не замечала, что сидит перед зеркалом. А тут вдруг она подняла глаза и увидела свое отражение. Из полумрака прихожей вырисовывалось бледное лицо с выразительными чертами: серые печальные глаза, темные брови с чуть заостренными дугами, слегка удлиненный нос с четко обрисованными крыльями и тонкие упрямые губы над треугольным подбородком. Инка гордилась и благородной бледностью, и затаенной, никогда не убывающей печалью в глазах, и сдержанным достоинством тонких губ. Казалось, сама природа, еще до рождения, мудрствуя над ее обликом, предугадала будущую Инкину страсть и наделила ее аристократическим типом лица. В актерской среде немало обладателей подобных лиц, потому как, видно, именно такими представляются все Гамлеты и Офелии большинству людей. Так что даже природа была за то, чтобы сегодня ровно в восемь часов Инка села в поезд, который увезет ее в Москву.
Но… Опять-таки но, одно из извечных но, расставленных на протяжении всего жизненного пути человека, словно запрещающие знаки. Лёша был Инкиным но.
Целый вечер рядом с ним стоил многого. Даже не многого, почти всего, что было Инке так дорого.
Она горько вздохнула, взяла пластмассовый гребешок с редкими зубьями и стала расчесывать темно-русые волосы длиной чуть ниже плеч, потом закрепила их заколкой на затылке. Еще немного постояв перед зеркалом в раздумье, достала из шкафчика старую, давным-давно вышедшую из употребления пудру и с помощью кисточки начала покрывать ею лоб, нос и щеки. Когда лицо стало равномерно белым, словно мел, Инка вооружилась отточенным черным карандашом и густо подвела им глаза, пририсовав изгибающиеся к вискам стрелочки. Тем же карандашом выделила брови и расставила черные точки по всему лицу. Затем, используя уже красный карандаш, она нарисовала себе губы, опущенные уголками вниз в грустной улыбке. Теперь из зеркала на Инку глядела уже не она сама, а самая печальная марионетка на свете — Пьеро. Не хватало только высокого колпака с помпоном и длинного белого балахона с нелепыми рукавами до пят. Пьеро в зеркале скорчил кислую мину и затрясся в бурных рыданиях, которые внезапно сменились раскатистым хохотом. Смеялся в зеркале Пьеро, а перед зеркалом смеялась Инка. Словно встретились два старых добрых друга. Инка напоследок еще раз улыбнулась Пьеро в зеркале и побежала умываться. Надо торопиться, до восьми часов оставалось не так много времени.
В ванной, сквозь шум бегущей воды, Инка услышала, как хлопнула входная дверь — пришла мама.
Вытираясь полотенцем, Инка-Пьеро вышла в прихожую. Евгения Николаевна снимала туфли и разминала уставшие ноги.
— Привет, мам!
— Инуся, ты только что встала? Неужели до сих пор не умылась? — увидев полотенце, сказала Евгения Николаевна.
— Да нет, мам, я уже вообще-то давно на ногах.
— Ну, если давно, значит, ты уже ходила в мединститут подавать документы и заявление?
— Нет, мама, не ходила.
— Где же это видано? Чем ты думаешь, дочка? На вот, отнеси сумки на кухню. Видно, придется мне завтра идти с тобой.
— Нет, мам, завтра не получится.
— Это почему же? Осторожно, не разбей — там на дне яйца.
— А потому, что завтра меня здесь не будет, — ожидая грозы, крикнула из кухни Инка.
— А где же ты будешь, позволь спросить? — Евгения Николаевна появилась в проеме кухонной двери, повязывая фартук.
— В Москве, мамулечка, в Москве, — как можно беспечнее пропела Инка, пританцовывая как ни в чем не бывало, и поцеловала мать в щеку. — Кстати, ты не одолжишь мне немного денег в дорогу? А?
— Это еще что за новости? Ты что, и вправду собралась в театральное?
— Ну да, мам. Мы с тобой уже много раз говорили на эту тему.
— Да, говорили. Но разговоры разговорами, а между тем я никогда не воспринимала всё это серьезно. Сама прекрасно знаешь, что я думаю по этому поводу.
— Мама, я всё уже решила. Я не могу жить без театра и… В общем, у меня сегодня поезд в восемь.
— Да какой поезд, дочка? Ты не поедешь! Я тебя никуда не отпущу!
— Нет, поеду! Пойми, я уже взрослая и сама решаю свою судьбу. Всё, что я у тебя сейчас прошу, немного денег в дорогу. Мам, пожалуйста!
— Никаких денег не получишь! И точка. Завтра ты подашь документы в мединститут.
— Мама, но я не хочу!
— Так лучше, Инна. Для твоего же блага.
— Но с чего ты взяла, что это благо для меня? С чего?! Я не желаю быть врачом!
— Ну когда же ты, Инна, наконец образумишься? Ты, наверно, думаешь, что в Москве для тебя красную дорожку расстелили и ждут с пирогами? Да?
— С чего ты взяла, мамочка, что я воспринимаю жизнь так легко? Я уже не маленькая глупенькая девочка и отлично понимаю, что, может быть, мне там придется трудно. Но ведь и тебе в жизни не всё легко далось.
— Поэтому я и хочу, чтоб дочери было легче. Даже если ты и поступишь по какой-то нелепой случайности, всё равно всю жизнь будешь жалеть об этом. Актриса — это даже не профессия!
— Да, мамочка, в одном ты права: актриса — не профессия, а призвание. И я в себе это призвание чувствую. И если когда-нибудь и пожалею о том, что совершила ошибку, мне будет не так горько, потому что я стану расплачиваться за собственные ошибки.
— Инна, ну послушай же ты мать хоть раз! Если не ради себя и не ради меня, то хотя бы из уважения к памяти отца. Он же пожертвовал своей жизнью ради…
— Ради чего? Неужели ты и вправду считаешь, что он погиб только за то, чтобы его дочка смогла по блату поступить в мединститут?
— Нет, я так не считаю. Но в первую очередь он думал о тебе, чтобы ты была сыта, одета, обута… Инна, оставь эту глупую затею, я тебя умоляю!
— Мама, позволь мне самой распоряжаться своей жизнью! Я ухожу, нет, не ухожу, а уезжаю! В Москву!!!
Инка схватила почти собранную дорожную сумку, переложила деньги из книги в карман джинсов и, громко хлопнув дверью, выскочила из квартиры. Вслед ей неслись грозные окрики матери, но она их уже не слышала.
Очутившись на улице и дойдя до автобусной остановки, Инка задумалась: куда теперь? Без денег уехать она не могла. На мгновение даже засомневалась, не вернуться ли назад? Но тут же решила: ну уж нет. Назад ни ногой. Конечно, жаль оставлять мать одну. Инка понимала, что все-таки она желала ей только добра и, может быть, по-своему в чем-то права. Но Инна была упрямой. Если она не сдавалась в течение стольких лет, неужели отступит сейчас? Поеду к Жанне. Одолжу денег у нее, решила Инка. Она села в нужный автобус и, заняв одно из мест в полупустом салоне, погрузилась в раздумья. Да, Жанка вполне могла одолжить, деньги у нее водились всегда. Впрочем, это было вполне объяснимо, у нее отец работал в весьма преуспевающей частной фирме. Жанка одевалась модно и со вкусом, вызывающе вела себя на публике и обладала невероятным зарядом энергии и оптимизма. Наверно, именно это ее отличительное качество больше всего и нравилось Инке. «Моя заводная подружка» — говорила она о ней. Они дружили с самого детского сада. Кроме того, жили в одном доме, учились в одном классе и сидели за одной партой. Даже когда три года назад Жанкин отец устроился в престижную фирму и их семья переехала в центр города, поближе к его месту работы, а Жанка перешла в другую школу, они остались близкими подругами и продолжали перезваниваться, вместе ходили по магазинам и на дискотеки. И теперь Инка с грустью думала, что им придется расстаться: Жанка поступала в городской финансовый колледж, а она вот уезжала в Москву.
Инка очнулась — чуть не пропустила нужную остановку. Дойдя до магазина бытовой техники, располагавшегося на первом этаже Жанкиного дома, завернула в подъезд и, поднявшись на шестой этаж, нажала кнопку звонка.
Пара секунд — и дверь распахнулась.
— Привет! — Инку окутало ароматом дорогой парфюмерии.
— Привет, — сказала она в ответ, вступая в темную прихожую.
— Что-то ты рано. Мы ведь в пять вроде договаривались. А, понятно, тебе, наверно, не терпится… Проходи в мою комнату. Я сейчас.
Жанна исчезла за дверями кухни. Инка же, оставив тяжеленную сумку в прихожей, протопала в «апартаменты» подруги. Жанна напомнила о том, что не выходило у нее из головы весь день, но после ссоры с мамой и отчаянного побега из дома отошло куда-то далеко, в подсознание. Возможно, это самое подсознание и сделало свое «черное дело», приведя ничего не подозревающую Инку как раз туда, куда она именно сегодня и не хотела попасть. Знала же, что Жанка опять начнет уговаривать, словно змей-искуситель, приводя мыслимые и немыслимые доводы, прельщая разными удовольствиями, которые можно получить на вечеринке, и Инка не устоит. Что-что, а добиваться своего подруга умела. Какой-то ловкий чертяка жил в этой невысокой девчонке с невинными небесно-голубыми глазками.
Инка огляделась. В комнате всё свидетельствовало о праздничных сборах. Дверцы гардероба распахнуты настежь, половина его содержимого валялась то там, то здесь, даже на полу. Всё это так похоже на Жанку. Готовясь идти на дискотеку или вечеринку, она всегда перемеривала кучу одежды, не удосуживаясь повесить обратно на плечики не подходившую вещь, а просто кидая ее куда придется. В итоге всё кончалось тем, что Жанка покупала себе что-нибудь новенькое, а на следующий день, ворча и злясь на саму себя, долго убиралась в комнате. Но сейчас, по-видимому, она уже выбрала, что надеть, потому что нечто шелковое и ярко-красное аккуратно висело на спинке стула.
— Слушай, Инн, прежде чем отправиться в гости, мы с тобой это дело непременно отпразднуем, — весело прощебетала Жанка, входя в комнату. В руках у нее были бокалы и бутылка шампанского. — У нас всегда в холодильнике стоит — для торжественных моментов. По-моему, такой момент наступил. А то шампанское только зря киснет.
Тут Жанка наконец-то посмотрела на Инку, и ее лицо просто перекосилось от удивления.
— Ты что, так собралась идти? — особенно нажимая на слово так, провозгласила она.
Инка на самом деле была одета весьма повседневно — футболка и джинсы. Она ведь собиралась в дорогу, потому и одежда была соответствующая. Чего же удивляться? Но ведь Жанка не знала.
Инка, чувствуя себя почему-то круглой дурой, несущей несвязный и глуповатый бред, робко проговорила:
— Я, конечно, понимаю, что ты для меня стараешься и всё такое. Но я пришла совсем не за тем, чтобы вместе идти на Лёшин день рождения. Я же тебе говорила — у меня поезд в восемь. Может быть, одолжишь мне немного денег? Я обязательно верну. Просто, понимаешь, мама не хотела меня отпускать, и мне пришлось убежать. Ну а деньги у меня только на билет и…
Всё это время Жанка молча смотрела на Инку взглядом, говорящим, что события, которые с Инкиной точки зрения полны драматизма, на самом деле сущие пустяки и пропускать из-за них вечеринку было бы верхом глупости.
— Знаешь что, Инка, — прервала она ее монолог, — мой размерчик, конечно, тебе не подойдет, но у Ленки есть одна кайфовая вещица — просто отпад! Сейчас покажу.
Она мгновенно улетучилась. Инка же, совершенно растерянная, осталась стоять посреди комнаты. Что-то словно надломилось в ней. Сейчас, в обществе уверенной в своей концепции простого взгляда на вещи Жанки, ей отчего-то тоже захотелось относиться ко всему проще. Наверно, она просто устала. Устала всё время чего-то добиваться, что-то кому-то доказывать, за что-то так ревностно бороться. Это что-то было таким далеким и таким ненадежным, в то время как здесь, с легкой подружкиной подачи, ее ждала заманчивая вечеринка с Лёшей Арлановым в качестве главного блюда. Эта предпраздничная, радостно-суетливая атмосфера, полная сладостных предвкушений, закружила голову, и в Инке теперь уже не было столько решимости куда-то ехать, чего-то добиваться, как тогда, когда она позвонила в Жанкину дверь.
Жанка влетела в комнату, держа в руках нечто невероятно яркое и красивое, переливавшееся сверкающими стразами.
— На, примерь.
Инка мысленно отговаривала себя, но уже расстегивала молнию на «кайфовой вещице», оказавшейся потрясающим платьем. Вскоре она стояла перед зеркалом и с восхищением разглядывала себя. Платье на ней сидело как влитое, открывая стройные ноги и нежно-белые плечи.
— Я же говорила, вещица — блеск! Отец привез Ленке из Москвы. Купил в дорогущем магазине на Арбате. Лёша просто умрет! — Жанка стояла рядом и красила ресницы. — Теперь осталось сделать прическу и макияж.
Тут Инка опомнилась:
— Нет, Жанн, я не могу, мне надо ехать.
— Ну вот, здрасьте, я ваша тетя, — возмутилась подруга. — Ты хочешь лишить и себя, и меня такой вечеринки? Там же будет Лёша! И вообще, прекрати заниматься мазохизмом!
Тут она неумело откупорила бутылку шампанского, так что пробка ударила в потолок, а добрая часть густой белой пены повалила на пол, а точнее, на новый ковер. Не обращая на такие пустяки никакого внимания, Жанка разлила шампанское в бокалы по самый край и протянула один из них Инке. Несколько поколебавшись, уже почти сломленная, Инка взяла бокал.
— За тебя! За исполнение твоей самой большой мечты! Сама знаешь, что я имею в виду, — заговорщически подмигнула ей Жанка, поднимая свой бокал навстречу Инкиному. Раздался звон соприкоснувшегося хрусталя. С отчаянием падающего в пропасть Инка осушила бокал до дна. Шампанское вскружило ей голову, помутило скребущееся сомнением сознание, заглушило голос рассудка. Все прежние намерения показались Инке глупыми и ненужными. Будь проще, Инка, мысленно сказала она себе, а вслух произнесла совсем другое:
— Жанн, я позвоню маме, предупрежу, что приду поздно.

Где-то около семи часов Инка, которая благодаря дорогой шведской косметике стала выглядеть старше года на три как минимум, едва ступая на высоченных шпильках, вслед за подругой вошла в подъезд Лёшиного дома. В руках она держала подарок для именинника, на приобретение которого было потрачено около часа драгоценного времени и деньги на билет. В отличие от Жанки, казавшейся совершенно невозмутимой, Инка жутко волновалась. На ватных ногах она поднималась по лестнице на второй этаж. Они без труда нашли нужную дверь. Даже не зная номера квартиры, можно было легко распознать, где именно живет Лёша, — грохочущие звуки музыки пробивались даже сквозь металл и кожу. Похоже, вечеринка была в самом разгаре.
— Вперед и с песней! — кивнула Жанка на кнопку звонка. Непослушными пальцами Инка коснулась кнопки и стала ждать с замиранием сердца. Дверь приоткрылась, и из-за нее высунулся парень с бритой головой и десятком сережек в ухе. Не выразив особого удивления ни по поводу их опоздания, ни самого факта их появления, он обернулся и, стараясь перекричать музыку, заорал кому-то в квартиру:
— Эй, Лёха, еще гости.
И тут же исчез, оставив дверь открытой и не удостоив их даже словом.
Через несколько секунд Инкино волнение достигло предела, потому что она услышала, как за полуоткрытой дверью знакомый уверенный голос громко поинтересовался у кого-то, скорее всего у бритого парня, кто там пришел. Судя по всему тот лишь пожал плечами, потому что ответа не последовало.
Дверь распахнулась. Алексей Арланов, облаченный в футболку с собственным изображением на груди: всклокоченные волосы, «фонарь» под глазом и сигарета в наполовину отсутствующих зубах, а также всё объясняющей надписью: «Лёха-выпивоха», стоял на пороге, как бы в подтверждение написанного сжимая в руке бутылку шампанского. Инка буквально онемела, а Жанка с криком бросилась ему на шею:
— С днем рождения, Лёшенька! — звонко чмокнула она его в щеку.
Лёша же ничуть не удивился, как ожидала Инка, а напротив, обрадовался Жанке как старой знакомой:
— А я думал, что ты, Жанна, уже забыла меня.
— Что ты, Лёш, как я могла! Неужели ты так плохо думаешь обо мне?
Со стороны это было очень похоже на встречу старых друзей или, по крайней мере, очень хорошо знающих друг друга людей. Но Инка не успела как следует удивиться, потому что Лёшино внимание уже переключилось на нее. Жанка представила:
— А это моя лучшая подруга, Инна.
Ощущая на себе оценивающий взгляд зеленых глаз и сгорая от смущения, Инка ляпнула:
— Привет!
Лёша улыбнулся Инке той самой лучезарной улыбкой, что сводила с ума столько девчонок:
— Очень и очень приятно. Лёша. Можно сразу на ты.
Сделав рукой приглашающий жест, он сказал:
— Хватит стоять на пороге, пора веселиться!
Жанка подтолкнула растерявшуюся Инку и прошла первой. А Инна, вдруг вспомнив про подарок, протянула его Лёше:
— Чуть не забыли, это тебе. С днем рождения.
Лёша принял подарок, одарив Инку пронзительным взглядом зеленых глаз, и слегка дотронулся до ее руки:
— Спасибо, Инна.
Подруги очутились в гуще веселья. Из динамиков на всю мощь долбила зажигательная музыка, у стены стоял большой «шведский» стол с разнообразными напитками и закусками, и в просторной, казалось бы, комнате было тесно — столько званого, а может, и чуть-чуть незваного народа пришло отметить Лёшин день рождения. При его появлении кто-то сразу заорал:
— Лёх, ты куда пропал? Иди сюда!
Несколько девчонок с бокалами в руках с визгом бросились ему навстречу, наперебой поздравляя с днем рождения и желая с ним непременно чокнуться. Затем затеяли качать именинника. Лёша, как всегда, находился в центре внимания. Инка поняла, что всё будет не так, как она себе представляла. Ей тут же стало грустно. Весь былой настрой куда-то улетучился. Жанка, заметив кислое выражение на лице подружки, сердито шепнула:
— А ты думала, что Арланов сядет около тебя и станет преданно заглядывать в глазки весь вечер: «Ах, я еще не встречал такой девушки…». Не одной тебе он снится по ночам.
Жанка, похоже, ощущала себя на вечеринке вполне в своей тарелке. Она по-хозяйски налила себе колы (Инка отказалась) и предложила ей присесть и осмотреться, тем более что Лёше пока было явно не до них. Инка же, вспомнив про странное поведение Лёши при встрече с Жанкой, спросила:
— Послушай, ты говорила, что Лёша тебя ни разу не видел? Как же он тогда узнал тебя?
Но та только отмахнулась:
— Ой, не задавай глупых вопросов. Наверно, догадался по голосу. Главное, что всё обошлось, не надо «париться».
Инна мало поверила отговоркам. Всё это было так странно. Как он мог запомнить незначительный разговор по телефону, если даже Инку, с которой все-таки пару минут общался, не узнал? К тому же телефон слегка меняет голос. Да уж.
Тут к Жанке подошли двое парней, с которыми она, по-видимому, была знакома. Это показалось Инке еще более странным, ведь Жанка говорила, что никого здесь не знает. А если Лёша и Жанка общаются с одними и теми же людьми, не означает ли это, что… Нет, не может быть. Инка старалась гнать прочь дурные мысли: они ведь знают друг друга с детства, подружка не станет вытворять что-то за ее спиной.
Тем временем Жанкины знакомые, весело чирикая с ней о том о сем, обратили внимание на скромно сидевшую рядом Инну. Жанна тут же представила подругу. Инка втянулась в общий разговор и сразу забыла о всяких сомнениях. Один из Жанкиных друзей, оказавшийся будущим юристом, поинтересовался у нее, чем она собирается заниматься, не махнет ли к ним — на юрфак.
— Нет, она у нас будущий медик. Так ведь, Инусь? — не дав ей даже рта раскрыть, Жанка еще и потребовала подтверждения.
Инкино оживление угасло. Желая закрыть неприятную тему, о которой не хотелось даже думать, она кивнула:
— Да, я поступаю в медицинский.
Парень, учившийся на юридическом, тут же начал вспоминать разные смешные истории из своей студенческой жизни: красочно обрисовал преподававших на факультете профессоров и доцентов, каждый из которых имел свои причуды (можно подумать, что они обретают их заодно с ученой степенью), весело рассказал, как однажды во время сессии «завис» с друзьями в «Пантере» и как потом выкручивался на экзаменах. Он был хороший рассказчик. Из него бы, наверно, вышел неплохой актер, подумала Инка. В другое время она бы обязательно с интересом выслушала его, но сейчас Инке было не до этого. Во-первых, где-то рядом был Лёша, а во-вторых…
Про во-вторых не хотелось даже вспоминать, слишком больно.
Жанка с друзьями позвали ее танцевать. Чтобы отвлечься от грустных мыслей и не терять времени даром (не зря же она все-таки пришла), Инка живо отозвалась на их предложение. Музыка что надо, компания тоже ничего себе — что еще нужно для полного счастья? Пусть на час. Или больше. О том, что будет дальше, думать не хотелось. Брать от жизни всё, что можно, здесь и сейчас!
Инка крутилась под музыку как заведенная, высоко вздымая руки и отчаянно потряхивая плечами. Лёшино лицо мелькало то здесь, то там, он танцевал то с одними, то с другими. Инка любила танцевать, да и получалось у нее неплохо. Но сегодня она была особенно в ударе. Ведь на нее сейчас смотрел Лёша.
С полчаса Инка, как говорится, зажигала вовсю. Но потом Лёша куда-то исчез, и весь ее пыл угас. Поначалу, лениво передвигая ногами, она лишь делала вид, что танцует, а затем и вовсе, сказав Жанке, что устала, нашла уединенное местечко в небольшой комнатке, выходящей на балкон, рядом с той, большой, где веселились гости. Решив отдохнуть здесь пару минут, она прикрыла дверь и уселась на диван. За стенкой гремела музыка, раздавались веселые крики, а здесь царила относительная тишина. И в этой навалившейся какой-то невыразимой тяжестью тишине проснулось, казалось бы, дремавшее Инкино сознание и вновь заговорило о чем-то трепетном, болезненном и по какой-то досадной ошибке навсегда упущенном. Она машинально взглянула на часы. Стрелка уткнулась в цифру восемь. Горько защемило сердце. Комок обиды на собственное бессилие уже что-либо изменить подкатил к горлу. Неужели всё потеряно, повторяла она мысленно и не хотела этому верить.
Хлопнула балконная дверь. Инка подняла голову. Это был Лёша. Он держал в руках непочатую бутылку шампанского, ящик с которым стоял, как видно, на балконе. При виде Инки, сидящей тут с таким видом, как будто она вот-вот заплачет, он удивленно присвистнул.
— Ты что здесь, одна сидишь?
Инка, никак не ожидавшая внезапного Лёшиного появления, не менее удивленно ответила:
— Одна.
Затем, решив разыграть непринужденность, добавила:
— А с кем же еще я должна здесь быть?
Лёша развалился рядом с ней на диване и, глядя Инке прямо в глаза взглядом уверенного в неоспоримости своих слов человека, сказал:
— Да вот хотя бы со мной.
Инка немного опешила от такой развязности (они ведь знакомы только час, по крайней мере Лёша с ней), но поскольку это был именно Лёша, а не кто-то иной, она не стала показывать вида.
— Кстати, клево танцуешь! — вдруг произнес он.
— Спасибо. — Как и любая девчонка, Инка просто обожала комплименты. — Неужели заметил?
— А как же. Такие красивые девушки сразу бросаются в глаза. — Лёшины комплименты были довольно банальны, но Инка этого не замечала.
— Слушай, а что мы так сидим, — он кивнул на бутылку шампанского. — У нас же праздник!
Лёша, в отличие от Жанки, ловко откупорил бутылку и разлил пенящееся вино в бокалы, стоявшие тут же, на журнальном столике. Один из бокалов он протянул Инке, которая и так уже была пьяна его присутствием.
— За что будем пить? — спросила Инка. — За тебя?
— Не-не-не, за меня уже сегодня пили. Давай лучше выпьем за тебя. За самую красивую девушку Инну и за исполнение ее желаний. — Лёша был чертовски обаятелен.
Инка опустошила бокал. Уже второй раз за сегодняшний день она пила за исполнение своей мечты — которой из двух, не знала сама. По крайней мере, одна из них сидела совсем близко, прихлебывая шампанское и весело глядя на нее. Быть может, именно она и сбудется?
— Знаешь, а я ведь тебя не забыл. Девушка с грустной улыбкой, ведь так? — Лёша торжествующе ухмыльнулся.
— Да, это я. — Сердце радостно забилось. Неужели помнит? До сих пор помнит?
— Вот видишь, наша встреча не случайна. Это судьба. — Он дотронулся до прядки Инкиных волос. — А я так ничего о тебе и не знаю, кроме того, что тебя зовут Инна и ты очень хорошенькая.
— Что же тебе хотелось бы знать обо мне? — Инка ожидала, что он начнет расспрашивать о ее увлечениях, интересах, занятиях, поинтересуется чем-то существенным, но он лишь бросил небрежно:
— Конечно, твой номер. Не черкнешь телефончик? — Что-то не понравилось Инке в этой обычной просьбе. Ей казалось, что знакомство нужно начинать с другого. По крайней мере, серьезное знакомство. Но Инка только кивнула. Как она могла отказать Лёше?
— Без проблем.
Инка написала свой номер губной помадой прямо на стене — Лёша разрешил.
— Ну, а теперь пойдем танцевать, крошка, — он схватил ее за руку.
Последнее слово резануло по ушам. Вырисовывалась неприятная аналогия. Инка вспомнила, как он называл ту крашеную блондинку крошкой, обнимая ее за талию. Но тут же подумала: господи, какая разница! Главное, что он рядом со мной.
Открыв дверь, они снова погрузились в атмосферу беспечного веселья. Лёшу встретили просто бурей оваций. Со всех сторон неслись упреки за долгое отсутствие. Некоторые девчонки сверлили Инку злыми глазами. Жанка, которая не теряла времени даром и, благодаря своей общительной натуре, успела завести новые знакомства, лукаво улыбалась. А Лёша, вдруг сказав Инке, что скоро вернется, прошел в дальний угол комнаты, где сидел странноватого вида паренек в кепке, заведовавший, как видно, музыкой в тот вечер. Лёша что-то сказал ему, тот молча кивнул и, деловито покопавшись в куче дисков, разложенных на столе, извлек один из них. Через пару секунд зазвучала медленная композиция. Все довольно завизжали. А Инка? Она молча стояла и смотрела, как сбывается мечта, заветная мечта: Лёша шел к ней через комнату, не обращая ни капельки внимания на других девушек. Сколько раз и во сне, и наяву Инка грезила подобным сладостным видением, сколько раз представляла, как он подойдет и возьмет ее за руку. Странно, видение, похоже, становилось явью, но Инка вовсе не ощущала себя счастливой. Конечно, она чувствовала нечто, похожее на радость, но радость была какой-то нищей, какой-то убогой. Инка вспомнила, что она решила: брать от жизни всё, что можно, здесь и сейчас. И наслаждаться этим, пусть жалким, но всё же счастьем, потому что больше радоваться нечему. Инка улыбнулась Лёше, когда он подошел. Он улыбнулся в ответ и взял ее за руку. Пронзительно-зеленые глаза, светившиеся веселыми искорками, спросили: «Танцуешь?».

Мерный звук мотора перемешивался с сонным голосом ди-джея, доносившегося из автомагнитолы. Был такой час, когда гулять уже слишком поздно, а подниматься еще слишком рано, поэтому улицы провинциального городка казались пустыми. Инка сидела на переднем сиденье новенькой иномарки, которая принадлежала Лёшиному отцу. Сам Лёша находился за рулем, рядом с Инкой, изредка бросая на нее самодовольный взгляд. Ему казалось, что Инка уже полностью покорена его природным обаянием и умением себя преподнести. Нет такой девушки, которой не понравилось бы, что в первый же вечер знакомства ее провожают домой не на троллейбусе, которые, кстати, в такое время уже не ходят, а на шикарном автомобиле. По крайней мере, так думал Лёша. Но он не знал, нет, не знал того, что Инке было практически без разницы, как возвращаться домой. Больше волновало, с кем. И еще Лёша, пожалуй, не догадывался, даже представить себе не мог, о чем сейчас думала Инка. Разве Алексею Арланову пришло бы в голову, что Инка, сидевшая рядом, вовсе не пребывала в состоянии эйфории от его достоинств, а напротив, ловила себя на мысли, что постепенно в нем разочаровывается. Такое просто невозможно. Первым всегда разочаровывался Лёша, а не наоборот. Инка и сама не хотела верить в то, что Лёша ей не так интересен, как раньше, она даже пыталась убедить себя в обратном (ведь она очень долго ждала этого момента, и теперь, когда всё сбылось, что же?), но всё происходило против ее воли.
Проведя весь вечер с Лёшей, Инка не чувствовала себя счастливой. Пообщавшись с ним некоторое время, она с горечью поняла, что ей просто-напросто… скучно. Поначалу девушка была просто в восторге, что пребывала в его обществе: голова кружилась от красивых слов и внимательного взгляда зеленых глаз. Через час она, правда, уже не вспыхивала радостью от любого сказанного комплимента, через два начала уставать от слишком откровенной лести, а чуть позже поняла одну вещь, в которой и сама боялась себе признаться: Лёша — человек ограниченный во всех смыслах, как умственно, так и нравственно. Он принадлежал как раз к тому типу молодых людей, которых Инка старалась избегать. Они привыкли судить обо всем поверхностно, не вдаваясь в подробности. Они ценили только красивую оболочку, а о том, что внутри, даже знать не желали. А зачем? О внутренней красоте известно только тебе, а внешнюю сразу заметят все, и о тебе заговорят, тебя оценят, ты станешь популярен и удачлив. Важно только это, а остальное — тьфу! — чепуха, мешающая жить красиво. Именно поэтому круг Лёшиных понятий оказался настолько узок, что Инке с ним стало неинтересно. Она терпеть не могла мелочности и погони за престижем и судила обо всем исходя совсем из другого. И вот теперь она сидела рядом с Лёшей и пыталась понять, чем же так привлек ее этот абсолютно чуждый по духу человек. Неужели некая загадочность и романтичность, с которой он появился в ее жизни? Стоил ли он той огромной жертвы, которую она принесла непонятно зачем?
Лёша резко притормозил.
— Здесь? — спросил он, кивая на Инкин дом.
— Да, спасибо, — Инка схватилась за ручку на дверце машины и хотела выйти.
Но Лёша мягким движением остановил ее:
— Стоп. Ты уходишь, крошка?
— Да, Лёша, ухожу. Знаешь, я, оказывается, жутко устала и хочу спать. Так что пока!
— Как же так? Ты оставишь меня без поцелуя?
Инка посмотрела Лёше прямо в глаза. В эти красивые зеленые глаза. Они были совсем близко. Жалкие остатки чувства, которое она уже почти отвергла, снова заговорили в ее душе: «А может быть, он не совсем такой, каким показался сегодня? Вдруг я ошиблась?»
И тут Лёша неожиданно произнес фразу, ранившую Инку, словно кинжалом, в самое сердце:
— Я уверен, что ты целуешься намного лучше подруги.
Инка лишилась дара речи. Такого она не ожидала. Вспомнились былые подозрения. Так, значит, Жанка и Лёша… Но это был еще не факт, а хотелось знать точно:
— А вы что с ней — целовались?
Лёша удивленно вскинул брови:
— Да, и не один раз. А ты что, не знала? Мы же с ней встречались. Да ты, крошка, не волнуйся, она абсолютно не умеет целоваться.
Слова отозвались в Инкиных ушах ударами трехпудового молота. Она задыхалась от грубого цинизма двух дорогих людей — любимого и лучшей подружки. Как они могли, как посмели? Что же сотворили они с ее судьбой? За что так хамски разрушили всё то, во что она верила?
Инка не могла больше сидеть в машине. Ей было противно. Не обращая внимания на Лёшу, который с криком: «Эй, ты куда?» пытался удержать ее, Инка выскочила, громко хлопнув дверцей, и, спотыкаясь на высоких шпильках, быстро пошла к дому. Недоумевающий Лёша прокричал ей вслед:
— Эй, крошка, мне за тобой заехать завтра?
Не получив ответа, он зло выругался: «Ненормальная какая-то!», резко развернулся и уехал.
Инка ни разу не оглянулась. Ей было всё равно. Этот пустой человек стал ей абсолютно безразличен. Дойдя до своего подъезда, она вдруг остановилась и повернула обратно. Вспомнила, что поблизости есть таксофон. Она не могла не позвонить.
— Але. — Трубку сняла Жанна. — Инка! С ума сошла, знаешь сколько времени? Я только начала засыпать. Это же безоб…
— Жанна, скажи честно, зачем врала мне, что не знакома с Лёшей?
— А-а-а, вот, значит, о чем. Совсем уже крыша поехала. Ты что, мне не доверяешь? Если б была знакома — неужели бы я не сказала? Да ты первая бы узнала!
— Тогда скажи-ка мне, давно целуешься с незнакомцами? Или Лёша соврал?
В трубке воцарилось молчание.
— Чего молчишь? — Инка хотела услышать всю горькую правду именно из Жанкиных уст.
Тут, видно, Жанка поняла, что лгать больше нет смысла. Она истерично заорала в трубку:
— Ну да, да! Если тебе так важно — мы встречались! Я же не ты, чтобы тихо чахнуть по нему, как роза майская!
— Как вы познакомились? — каменея, спросила Инка.
— А так. Просто-напросто стало жутко интересно, что за принц такой в доспехах, который никак не выходит из головы дорогой подруженьки. Приехала к Ленке в институт, а он как раз ошивался рядом. Ленка нас и познакомила. А после случайно встретились в «Пантере», и… закрутилось.
— Надолго?
— На два месяца. Да не бойся, Инка, Лёша не скоропортящийся продукт — срок годности еще не вышел.
— Как ты можешь быть такой циничной?
— Огромное спасибо за комплимент, Инуся. Я всегда знала, что не надо делать людям добро, они не только добрым словом не вспомнят, они вдобавок грязью обольют. Ты должна меня благодарить, что я не забыла про свою подружку и рассказала Лёше, как ты по нему сохнешь, бедняжечка.
— Как, разве он всё знал?
— А то. Ты думала, что всё просто: Лёша увидел Инну и сразу же воспылал к ней пламенной страстью. Нет, дорогуша! Без предварительной прочистки мозгов дело не обошлось. Ты понимаешь, Инна, наша с Лёшей сказка продолжалась целых два месяца. Какие это были два месяца, Инка, ты не представляешь! Но всё хорошее, как известно, кончается. Я ему надоела, да и он мне приелся. Решили расстаться по-хорошему, пока не поздно. И вот тут-то я вспомнила о тебе и поведала Лёшеньке трогательную историю о безответной любви. Ему, конечно, стало любопытно, и вот так ты оказалась у него в гостях. Уяснила?
Да уж, куда ясней. Теперь-то стало понятно, и почему у Жанки в последнее время часто болела голова, когда Инка звала ее на дискотеку, и почему Лёша так долго и трепетно «хранил» в памяти воспоминание об их встрече. А она еще сегодня так обрадовалась этому. Глупая, наивная дурочка!
— Как ты могла, Жанна, как посмела? Сама-то понимаешь, что натворила?
— Да успокойся, Инна, не переживай. Я вообще не въехала, в чем проблема. Тебе что, не понравилось, как он целуется?
Не в силах больше слушать, Инка бросила трубку. Всё, хватит. Ее уже мутило от всего этого. Да, Жанка была проста. Слишком проста, чтобы понять, что сейчас творилось в душе Инки. Разве возможно объяснить ей, что дело вовсе не в Лёше (да пусть он катится ко всем чертям вместе со своими поцелуями) и даже не в их с Жанкой дружбе. Всё дело было в том, что Инка не смогла, не сумела сделать то, к чему так долго, так упорно стремилась много лет. И ни Лёша, ни Жанка не были к этому причастны. Она сама виновата. Одна. Испугалась, сломалась, струсила в последний момент. В решающий миг то, что казалось ей прежде таким близким, таким возможным, предстало перед Инкой совсем в ином свете, и она… Она решила сдаться, потому что так было… лучше? Да, так было лучше. Лучше для мамы, лучше для Жанны, лучше для Лёши. Но не для Инки! Вспомнила, как сегодня с пеной у рта доказывала маме, что своя собственная ошибка будет для нее не так горька, как чужая. А теперь, кто разберется, чья это ошибка? В кого можно ткнуть обвиняющим пальчиком: «Это ты во всем виноват! Это ты связал мне руки-ноги, заткнул рот, закрыл на сто замков, чтоб я не могла кричать, бороться, звать на помощь и убежать!» Не в кого. Предъявлять иск некому. Значит, виновата сама.
Инка и не заметила, как очутилась перед дверью своей квартиры. Она ощущала только бесконечную пустоту и больше ничего. Что? Зачем? Куда? Дверь как преграда. Инка вспомнила, что ключи остались дома. Придется звонить и будить маму, а ей так не хотелось сейчас кого-то видеть.
Дверь открылась удивительно быстро. Мама стояла на пороге босиком, в одном халате. Увидев Инну, она охнула и прижала ее к себе.
— Дочка, как я волновалась за тебя! Я уже думала, что ты на самом деле уехала в Москву.
— Ну что ты, мама. Я же звонила тебе.
— Да, но я всё равно не могла заснуть. Я боялась, вдруг ты передумала и всё же уехала.
Инка заглянула в истомившиеся тревогой глаза матери и попыталась, как могла, через силу улыбнуться ей:
— Но я ведь не уехала. Так что, мамочка, ложись спать. Нам с тобой завтра надо идти сдавать документы в мединститут. Хорошо? А сейчас я пойду к себе — сегодня я так устала.
Родная комнатка, баюкающая Инку с пеленок, обняла ее дружеским уютом. В небольшом пространстве три на четыре метра находилось убежище от всех тревог и волнений. Какие бы катаклизмы и катастрофы ни сотрясали огромный внешний мир, они всегда мгновенно отступали от Инки, стоило ей лишь войти в эту комнату. Они просто-напросто оставались за порогом, не решаясь нарушить гармонию, царившую в крохотном мирке, созданном Инкиными руками. Казалось, каждая вещичка здесь таит тепло ее сердца, свет ее души. Здесь хранились самые любимые книги, сувениры, подарки, детские игрушки. А свои любимые фотографии она развешивала по стенам. Инка просто не понимала, зачем прятать их в альбоме, который к тому же надо каждый раз доставать с полки. А тут, если взгрустнется, — взглянешь на стену и вспомнится всё хорошее, что было в жизни. Вот фотография отца, вот она идет в первый класс с огромным ранцем за спиной, а эту фотографию, где они сняты вместе с Жанкой, долой! Ну а вот самая любимая фотография — она в костюме древнеримской богини Дианы. Снимали сразу после спектакля — ее первая серьезная роль в театральной студии. Спектакль удался, да и костюм тоже. Волосы спиралеобразными локонами спадают на шею, на ней легкая туника, за плечом лук со стрелами — просто загляденье. Инка вспомнила, как жутко волновалась в тот день, до дрожи в коленках, но только стоило выйти на сцену, и всё сразу как рукой сняло. Режиссер тогда очень ее хвалил, да и зрители не оставили без внимания. Жаль, но это уже нельзя вернуть.
Инка отвернулась. Слишком больно смотреть на снимок. Спать, спать, спать, немедленно спать и всё забыть. Завтра она поступает в медицинский.
Инка нырнула под одеяло, но уснуть так и не смогла. За окном светало. Она подняла голову, и ее взгляд неожиданно наткнулся на маленькую фигурку Пьеро, подвешенную за нитку на одну из завитушек бра. Эту куклу она купила в сувенирной лавке городского театра и брала с собой в качестве талисмана. А сегодня в спешке позабыла. Она верила, что у игрушечной фигурки Пьеро, сделанной из папье-маше и лоскутков ткани, есть живая душа. Всякий раз, когда ей было плохо, Инке казалось, что уголки нарисованных губ Пьеро слегка кривились, а серые, навсегда широко распахнутые глаза, глядели гораздо печальней, чем обычно.
Инка протянула руку и взяла талисман. Взглянула на маленькое нарисованное личико. О, Боже! Он плакал. Так горько Пьеро не рыдал никогда. Крупная соленая капля скатилась к подбородку, оставив на щеке размазанный след от дорогой Жанкиной туши. Плакала Инка. Плакал Пьеро. Над осколками светлой, хрустальной мечты.