СТРАСТИ АЛЁШИ

 

Девятилетний Алёша сидел на кровати, на которой умирала его бабушка.

Она не вставала уже несколько дней. Только её добрый взгляд, последний луч уходящей жизни, ещё имел возможность скользить по детскому лицу, на котором время от времени блестели слезинки. С тех пор, как она перестала двигаться и говорить, Алёша будто впал в гипноз: никаких признаков интереса к жизни, лишь молчаливое и унылое существование рядом с родителями. Пропал аппетит. Школа, друзья ушли на задний план. Никаких желаний, кроме одного – лишь бы поправилась бабушка. Да и как можно было хотеть чего-то другого, когда средоточие всего самого лучшего и волшебного в его жизни вот-вот могло исчезнуть навсегда и оставить его наедине с его страхами. Кто ещё, если не она, будет дарить ему радость существования и ощущение нужности? Родители, которые всегда на работе, всегда уставшие и чем-то встревоженные, всегда занятые своими делами и потому неспособные от них оторваться, чтобы уделить ему внимание и дать чувство сопричастности к их жизни?

Алёша нежно поглаживал её бездвижную морщинистую руку в надежде на то, что она ответит ему взаимностью, пошевелит хотя бы пальчиком. Бабушка спала каким-то потусторонним возвышенным сном, словно вела немой разговор с кем-то, не поддающимся описанию. Прошло три часа, а Алеша всё сидел подле неё и ждал, когда она откроет глаза.

Дверной звонок вырвал детский разум из тягостного оцепенения и заставил его зашевелиться. Алёша посмотрел на часы, показывающие два часа дня, но не двинулся. Звонок прозвучал во второй раз. Алёша поднялся и медленно направился к выходу: он знал, что гость не уйдёт и потому не торопился.

На пороге появилась семидесятилетняя Вера Григорьевна, подруга и ровесница бабушки. Она обняла мальчика. Прижавшись к ней, Алёша случайно заметил три зеленоватых тоненьких свечки, выглядывавших из её маленькой сумки, и они пробудили в нём интерес. Они были необычными. «Зачем кому-то понадобилось делать такие непрактичные свечи, которые могут быстро сгореть, – подумал он. – Разве они делаются не с той целью, чтобы гореть как можно дольше?». Все свечи, которые Алёша видел до этого момента, были как раз именно такими, они были толстыми, и их хватало надолго. А эти казались какими-то уродливыми, в них не было и намёка на полезность, словно они были сделаны только для того, чтобы гореть.

– Что это у вас? – Алёша взглядом указал на свечи.

– Это? Это свечи, – ответила Вера Григорьевна, не сообразив, почему мальчик интересуется.

– А почему они такие?

– Какие такие?

– Странные.

– А-а, – догадалась гостья, – это потому, что они церковные.

– Церковные?

– Да, Алёшенька, церковные. Их зажигают для Бога, чтобы он помогал людям.

– Помогал в чём? – спросил Алёша после недолгого раздумья.

Вера Григорьевна задумалась над тем, как ответить мальчику так, чтобы он понял.

– В познании Бога, в поиске счастья, в делах… в здоровье.

Последнее слово пробудило мальчика от туманного состояния, и он, с надеждой посмотрев в глаза Вере Григорьевне, переспросил:

– В здоровье?

– Да, Алёшенька, в здоровье.

– А бабушкиному здоровью они помогут?

– Не знаю, – тяжело вздохнув, ответила Вера Григорьевна.

Спустя некоторое время они сидели на кухне и пили чай. Вера Григорьевна открывала Алёше азы Православия.

– Сегодня Великий четверг. В храме будет проходить вечернее богослужение. По традиции люди приносят из церкви огонь. Считается, что он очищает жилище от скверны и даёт благополучие.

– И здоровье? – В Алёше снова заискрилась надежда.

– И здоровье, милый мой… и здоровье.

– А как они приносят огонь?

– В специальных фонариках. Это такие баночки из красного стекла с крышкой. В крышке есть отверстия, чтобы огонёк не задохнулся.

– А сколько они стоят?

– Рублей 100-150.

Когда Вера Григорьевна ушла, так и не дождавшись пробуждения своей подруги, Алёша, заторопившись, чтобы не опоздать, стал собираться в церковь, до которой было полчаса ходьбы быстрым шагом. Он достал из копилки 200 рублей, оделся, поцеловал бабушку. О его плане знал только он один.

Улица встретила его порывистым весенним уральским ветром, а церковь – пятичасовым колокольным звоном, причудливым для Алёшиного слуха. Он с интересом и впервые в жизни наблюдал другую, незнакомую ему сторону человеческой жизни: к церкви подходили люди и, прежде чем войти в неё, совершали непонятный ему жест рукой (осеняли себя крестным знамением) и кланялись. Озираясь по сторонам, он поднялся по ступенькам, с трудом открыл большую тяжёлую дверь и вошёл внутрь. Действия его были неуверенными и осторожными.

В храме вперемежку с незнакомыми ему запахами пахло страхом. Люди передвигались очень осторожно, словно боялись привлечь к себе внимание. Говорили очень тихо. Увидев очередь, собравшуюся возле церковной лавки, он подошёл к ней и стал искать глазами фонарик.

– Мне нужен фонарик, – сказал он немолодой женщине в платке, когда подошла его очередь, и протянул две сторублёвые купюры.

Женщина с умилением улыбнулась ему, взяла деньги, подала фонарик и жестом сообщила о том, что он стоит в шапке. Алёша снял её. Увидев, что ему улыбнулись, он почувствовал облегчение. Фонарик действительно, как и говорила Вера Григорьевна, был сделан из красного стекла и был очень красивым. Алёша отошёл в сторону и залюбовался им. По виду он был похож на пузатую баночку, закрытую металлической крышечкой с боковыми отверстиями. Внутри фонарика находилась свеча – белая, толстая, такая, которая могла гореть столько, чтобы быть уверенным, что её можно донести до дома горящей. Исследовав волшебный предмет, он стал вопросительно озираться, в надежде узнать, куда теперь следовало идти, и заметил, что все поднимаются на второй этаж. Он последовал их примеру.

Наверху ему открылся просторный зал с обилием золотых предметов, отчего окружающая обстановка показалась Алёше волшебной. Он словно попал в сказку, в которой вот-вот должно было произойти чудо. Обратив внимание на то, что люди собираются в конце зала, в месте, где пол поднимается, образуя подобие сцены, он направился туда и встал в первом ряду, чтобы иметь возможность видеть происходящее. От волнения он крепко сжимал фонарик и нервно потирал его. Откуда-то сверху доносился колокольный звон. Как только он занял удобную для обзора позицию, робкий мужской голос из-за каменной перегородки начал говорить незнакомые ему молитвенные слова. Слушая их, Алёша способен был только понять, что владелец голоса что-то у кого-то просит и в то же время очень боится, что может остаться без того, что просит.

Потом началось действо, полное таинственности. Был хор, от которого у Алёши по коже бегали мурашки. При его пении он испытывал страх, смешанный с любопытством. «Наверное, им больно», – подумал он. Были волшебники в необычных расписных одеждах, похожих на мантии. Они торжественно появлялись на сцене из другого зала, в центре которого возвышалось что-то очень важное для них, настолько важное, что их лица, хоть и деловитые, выражали трепет, а потом вновь удалялись. И был огонь, несущий надежду, тот самый огонь, за которым Алёша пришёл и который должен был дать его бабушке чудесное исцеление. Один из волшебников зажигал большую свечу и подносил её к прихожанам. Они зажигали от неё свои свечки и поворачивались к стоявшим позади, чтобы те тоже могли получить огонь. Алёша тоже участвовал в передаче огня, делая это очень старательно. Свечи зажигались и вновь тушились. При каждом горении свечей самый главный волшебник скорбно пел непонятные песни. Когда Алёша в третий раз потушил свечу, подув на неё, стоявшая рядом бабушка подала ему маленький кусочек тряпочки.

– Дуть не надо, милый мой, – сказала она заботливо. – Если каждый будет дуть, мы здесь угорим от дыма. Ты лучше тряпочкой огонёк гаси, чтобы дымка не было.

Алёша благодарно принял тряпочку и далее всё делал по её совету.

За окном стемнело и в церкви тоже стало темно. Особенно мрак остро чувствовался, когда все гасили свои свечи. Но темнота была для Алёши не страшной, напротив, она казалась ему успокаивающей. Из неё он с трепетом взирал на обряд, совершаемый в метре от него, чувствуя себя частью неизвестного ему общества.

Фонарик был зажжён в последний раз. Алёша понял это, когда увидел, что люди начали расходиться. Он тоже направился к выходу. На улице он увидел, что из-за ветра не так-то просто будет донести огонь до дома. Баночка нагрелась, поэтому держать её обеими руками так, чтобы закрыть отверстия крышки от ветра ладонями, было больно – она обжигала. Тогда Алёша прижал фонарик к животу, держа его одной рукой за негорячее дно, а другой – закрывая от ветра. Так он шёл почти всю дорогу, не сводя глаз с фонарика и лишь изредка поглядывая вперёд, чтобы не сбиться с курса. В одном месте его пути перед ним возникла дилемма: идти короткой дорогой через тёмный парк или длинной – по освещённому тротуару. Он выбрал первый вариант: нужно было спешить, ветер мог задуть огонь в любой момент. К тому же в парке ветер был слабее благодаря деревьям, в отличие от того, который дул между бетонными многоэтажками.

Алёше оставалось до подъезда его дома всего около пятидесяти метров, когда подлый ветер, подстерегавший его за углом, выскочил внезапным толчком и затушил огонь. Алёша беззвучно заплакал – присутствие прохожих не позволяло дать волю эмоциям. Ему потребовалось около пяти минут, чтобы успокоиться и взять себя в руки, но чувство досады не покинуло его, оно жгло мальчика злостью на самого себя. Если бы кто-то из торопливо проходивших мимо прохожих был более внимательным, то он увидел бы ребёнка, который одиноко стоит возле угла одного из домов и едва заметно сам себе на что-то жалуется.

Что делать дальше? Пойти домой, смириться, принять случившееся как неизбежность, признать свою слабость, слабость ребёнка, успокоиться, уткнуться в своей комнате в подушку и тихо плакать от невозможности что-либо изменить? Или попробовать ещё раз? Алёша взглянул на окна своей квартиры. В них горел свет и манил к себе уютом домашнего тепла. Он представил бабушку, которая безмолвно ждёт его спасительный огонь, представил, как он приносит его домой, как бабушка поправляется, как все радуются и благодарят его, гордятся им, как он находится в центре внимания взрослых, как отец гордо жмёт ему руку. Представил, а потом пошёл прочь от дома, в темноту безразличного к нему вечернего города.

Церковь величественно стояла посреди городской суеты, и никто не видел, как по её ступеням поднимается маленький мальчик. «Зачем?» – спросил бы случайный свидетель. «Не знаю. Может быть, от нечего делать», – сказал бы ему другой. И оба никогда бы не узнали, что в то самое время, когда они наблюдают за ним, в душе этого мальчика идёт война, война между страхом и любовью, между правом считать себя слабым и долгом что-то сделать ради любимого человека. В нём решалась его будущая судьба: он зарабатывал право быть человеком. Не просто человеком – таких полно. Но большим человеком. Человеком с большим сердцем. Он творил путь, по которому идут герои.

Алёша потянул за массивную дверную ручку. Дверь церкви не поддалась, она была заперта. Не может быть, он просто слабо потянул, нужно попробовать ещё. Нет, она действительно закрыта. Что делать? Алёша пошёл вокруг церкви, в надежде найти другой вход. Обнаружив две двери, одна из которых была чёрным ходом, а другая вела в подвал, он постучал в них. Ему никто не открыл. Тогда он вновь вернулся к главному входу и стал стучать; что-то подсказывало ему, что внутри кто-то есть. Прошло около десяти минут, прежде чем за дверью послышись звуки. Это были звуки надежды.

Алёша услышал стук отпирающегося засова и увидел в пространстве за открывшейся дверью лицо охранника, которое настороженно уставилось на него. Алёша смутился: он не ожидал увидеть то, что увидел; он думал, что дверь ему откроет один из волшебников.

– Тебе чего, малец? – спросил мужчина.

– Здравствуйте. Можно огня? – неуверенно сказал Алёша.

– Времени сколько, знаешь?

– Нет. – Алёша заволновался. – Я уже был здесь… Просто у меня ветер фонарик задул.

Взгляд охранника подобрел, но не настолько, чтобы у Алёши появилась уверенность в том, что он пойдёт ему навстречу.

– Заходи, – сказал он, заметив в выражении лица мальчика, насколько важным для него был огонь.

Охранник впустил Алёшу в храм и задвинул засов. Алёша вошёл внутрь и остановился в ожидании указаний. Охранник жестом руки пригласил его идти за ним. Они поднялись наверх, в зал храма, и подошли к изображению Христа, перед которым горела лампада. Охранник зажёг от неё где-то взятую им свечу и протянул Алёше. Фонарик вновь засветился красным светом, а мальчик – радостью и надеждой.

– Спасибо, – сказал Алёша, светясь счастьем.

– Это не мне спасибо. Ему. – Охранник указал на икону.

Алёша взглянул на задумчивый и понимающий лик Христа и сделал головой благодарственный поклон. Он чувствовал, что должен сделать гораздо больше, но не знал как. Увидев смущение мальчика, охранник сказал:

– Пойдём.

Второй маршрут Алёши был аналогичен первому, за исключением участка, где фонарик был потушен огнём. Учтя предыдущий опыт, он пошёл самым, по его мнению, безопасным путём. Ветер в том месте, правда, тоже присутствовал (в тот вечер он был везде), но там его направление можно было предугадать, подготовиться к его нападению. Но он не был готов к другому: на неосвещённом промежутке дороги лежала старая, изрядно искрошившаяся бетонная плита, из которой торчал арматурный прут. Об него-то Алёша и запнулся, потеряв бдительность, которую он отважно сохранял всю дорогу из-за скорого приближения к дому. В момент падения он испытал ужас.

Алёша лежал на животе и боялся подняться. Он боялся убедиться в том, что звук разбившегося стекла, который он услышал при падении, был звуком разбившейся баночки. Надежда оставила его. Он медленно встал. Первым, из-за чего действительность придавила его тяжестью безысходности, – было отсутствие огонька, вторым, более страшным, – то, что фонарик разбился. Он ощупывал холодный бетон и собирал кусочки ещё тёплого стекла, не видя ничего вокруг из-за обильных слёз, сделавших изображение окружающего мира сплошным размытым пятном.

Уничтоженный осознанием того, что всё потеряно, что он не справился с делом, что только сегодня можно было осуществить задуманное, он поднимался по ступеням подъезда, преодолевая одну лестничную площадку за другой, а в его карманах лежали осколки баночки, осколки его надежды, дававшей ему на протяжении последних часов смысл жизни. Теперь её нет, она ушла, оставив вместо себя черноту наступающей ночи, полной слёз и отчаяния. Вместе с огнём фонарика погас и свет его души.

Родители встретили Алёшу тяжёлым молчанием. Часы показывали половину одиннадцатого вечера, а взгляд отца – мрачное недовольство. Только сейчас Алёша в полной мере осознал всю трагедию своей жизни: он живёт с людьми, для которых он является обузой и которые его не любят. И только в дальней комнате ещё бьётся (может быть, бьётся) бабушкино сердце, любящее его и страдающее вместе с ним. Всю дорогу он гнал от себя мысль об этом моменте, когда ему нужно будет объясняться перед родителями, до конца надеясь на благополучный исход, а теперь время пришло, и нужно было что-то говорить. Зная негативное отношение родителей к религии, он ясно понимал, что не сможет сказать им правду; уже не сможет, из-за неудачи. От этого становилось ещё больнее. Всё дело было в Вере Григорьевне: если он расскажет, отец догадается, что это она стала причиной сегодняшнего приключения, и всё его негодование обрушится на неё. Он не мог этого допустить. Она не должна была пострадать из-за него.

Он стоял на пороге под суровым взглядом отца.

– Где ты был? – сухо спросил отец, в спокойствии которого таилась сдерживаемая злость. Мать молча стояла позади мужа. Её встревоженное лицо выражало то, что она была полностью на его стороне.

– Я… гулял, – тихо ответил Алёша, трогая в карманах остатки фонарика незаметно для родителей.

– Вытащи руки из карманов. Почему телефон не взял?

– Забыл.

Возникло тягостное молчание – отец искал нужные слова.

– Мы… – начала, было, мать, но отец жестом остановил её и спросил:

– Что предложишь?

– Не знаю.

– Не знаешь. Но ты знаешь, как я должен поступить в данном случае?

– Да.

– И что я должен сделать?

– Наказать, – едва слышно ответил Алёша. – «Как там бабушка?» – подумал он.

– Не слышу.

– Наказать, – сказал Алёша громче.

– Мы с тобой неоднократно говорили об ответственности за свои поступки. Помнишь? – Уже решив, что ждёт сына, отец чувствовал желание оправдаться перед ним за своё решение.

– Помню.

– А значит, помнишь, что отсутствие наказания плохо скажется на твоём характере и твоей будущей жизни.

– Да.

– Куда попадают люди, которые не научились слушаться старших?

– В тюрьму.

– Вот именно, сын, в тюрьму. И это ещё не самое страшное. Поэтому если я, пока ты ещё ребёнок, не научу тебя тому, что человека, поступившего неправильно, ждёт наказание, у тебя могут быть в будущей жизни серьёзные проблемы с пониманием, как поступать можно, а как нельзя. И я должен наказать тебя прямо сейчас, потому что завтра уже будет всё иначе. К тому же за ночь у тебя будет время подумать. Ты согласен со мной?

– Да.

Отец жестом пригласил Алёшу в комнату. Тот покорно повиновался.

Мать стояла возле закрытой двери с заплаканным лицом и слушала, как из комнаты доносятся звуки шлепков кожаного ремня. Алёша не издал ни звука.

Глубокой ночью, когда родители уже спали крепким сном, Алёша на цыпочках пробрался к своей куртке, висевшей на вешалке в прихожей. Принеся её в свою комнату, он достал из карманов осколки фонарика, сложил их в мешочек и неслышно прошёл к бабушке. Там он разложил стёклышки возле её недвижной руки и, беззвучно омывая её руку слезами, стал шёпотом повторять:

– Прости меня, бабушка.

Слабое движение её пальчика, скользящего по лицу мальчика, стало единственной наградой за все его страдания, но этого было достаточно, чтобы понять, что она слышит его, благодарит и скорбит вместе с ним о предстоящей разлуке. Под утро она умерла.

Утром родители обнаружили Алёшу в бабушкиной комнате, спящим тяжёлым сном. Его лицо выражало боль. Он спал, стоя на коленях, положив голову на кровать, возле бабушкиной руки, а рядом лежали красные стеклянные осколки как символ разбитой жизни ребёнка и память о его борьбе за свою любовь.