АРОМАТ СЛОВА

 И/ИЛИ

ПРИБЛИЖЕНИЕ К НЕВОЗМОЖНОМУ

Интервью с Владимиром Бубликом,

переводчиком романа Энтони Берджесса «Человек из Назарета»

— Как получилось, Владимир, что ты взялся переводить Берджесса, писателя для перевода сложнейшего? Он, как хорошо известно, любил заваривать крутую языковую кашу, просто наслаждался тонкой словесной игрой, и не зря считается одним из столпов британского постмодерна. Это видно хотя бы по самому знаменитому его роману «Заводной апельсин», который стал культовым благодаря фильму Стэнли Кубрика.

— Совершенно случайно. Точно так же случайно узнал, что Институт «Открытое общество» Фонда Сороса проводит конкурс художественного перевода. Приятель сказал, что видел объявление о конкурсе в «Известиях» — сам-то я газет не читаю. Чтобы стать его участником, необходимо было сделать пробный перевод на один авторский лист одного из авторов из предложенного списка. Поначалу я не хотел браться, потому как много лет перевожу техническую литературу и с художественной никоим образом не связан. Но тот же приятель сказал: в лоб не ударят, проверишь свои возможности.

Потому и пошел в Национальную библиотеку поискать подходящее произведение, причем условие устроители конкурса поставили такое: чтобы книга никогда ранее не переводилась на русский и чтобы она вышла в свет после 1973 года. Оказалось, что в библиотеку новых книг на языке оригинала давно не поступало, и я нашел только четыре подходящих романа. Выяснилось, что один уже перевели, два не понравились по языку, так и остался один Берджесс. Фактически выбора не имелось, и свернуть я уже не мог, если хотел участвовать в этом авантюрном для меня предприятии. Роман подходил по объему, по исторической основе: эпоха Римской империи, древняя Иудея. Я всегда интересовался древним Римом, читал Тацита, Плиния, Светония и других авторов. Таким образом, неплохо ориентировался в той эпохе.

При внимательном рассмотрении произведение оказалось тяжелым, многослойным. Для перевода я взял ударную главу — сцену распятия. Текст отправил чуть ли не в последний день. Время идет — ни ответа, ни привета. Стал уже забывать об этом деле, но через несколько месяцев раздался телефонный звонок. Координатор проекта сообщила, что я стал одним из победителей. Я не возгордился, нас было много по разным языкам.

— Хорошо, «пробник» ты выиграл, надо приступать вплотную к «Человеку из Назарета». С чего ты начал?

— Интересно, что я и понятия не имел, кто такой Берджесс, и, конечно, никогда не читал его. Три дня убил на то, чтобы хоть что-то узнать о его биографии, произведениях, месте в литературе Англии. Оказалось, классик, автор 57 вещей, на русский же переведено (к тому времени) только четыре романа, возможно, как раз потому, что для перевода он чрезвычайно труден. А может быть, потому, что англоязычная литература в мире самая дорогостоящая. Если покупать на нее права, то приходится платить значительно больше, чем за другие языки.

Когда засел читать скрупулезно, с целью перевести, выяснилось, что Берджесс стилизовал свой текст под староанглийский, под ХVIII век, синтаксис навороченный, обилие причастных и деепричастных оборотов. Словарь открываю, а там пояснения чуть не к каждому слову и обороту — архаичный, устаревший, библейский. А это особые пласты лексики, ушедшие в прошлое и доступные лишь узким специалистам.

И это далеко не всё. Главная проблема в том, что в книге приведено несколько десятков цитат из библейских текстов, причем не прямых, а погруженных в контекст. К примеру, говорит Христос, цитируя Захарию, или Исаию, или иного пророка. Я должен цитату отождествить, определить ее границы, если она сделана скрыто. А цитаты вкраплены то отдельными предложениями, то словосочетаниями, синтагмами. Порой цитаты из Евангелия, Христом произнесенные, не всегда дословны, не всегда совпадают с евангелистскими текстами.

— Выходит, Библию приходилось постоянно держать под рукой?

— Кабы только одну Библию. У меня их было четыре: три на английском — епископальная 1546 года, Библия короля Иакова 1612 года, современная, а также наша, синодальная; плюс четыре библейских справочника, нужных для фоновых знаний; плюс 10 разных справочных изданий.

К тому же я нашел у нас в Ижевске двух американцев: женщину, она преподавала в университете, и мужчину, верующего, знатока Библии. По мере сил они давали консультации. Берджесс работал со всеми английскими Библиями. Я, допустим, отождествляю какой-то фрагмент, нахожу его границы. При этом необходимо знать, какой пророк это сказал, в какой главе, в каком стихе. Для человека нерелигиозного — достаточно сложно. Нужно еще учесть, что в разные эпохи разные народы на свой лад разделяли библейские тексты на главы и стихи, и сейчас они порой не совпадают. В оригинале же были только отдельные книги. Сам Берджесс на зубок знал священное писание, легко в нем ориентировался.

Многие исторические реалии нашел в работе Майкла Гранта «История древнего Израиля», ее пришлось тщательно проштудировать. И многие другие исторические труды. Где, к примеру, вы найдете имена британских вождей во времена Нерона и Тиберия? Или название краски. Надо же объяснить читателю, что за краска и для чего служит. Не говоря уже про имена. Английские транскрипции и русские сильно различаются. Бараббас в английском варианте — у нас Варавва. У них Хуббакук — у нас Аввакум, в английском варианте имена ближе к ивриту. На одной странице как-то попалось 19 древнееврейских слов. Их помогли перевести в еврейском культурном обществе. Латинские выражения перевел сам, а с древнегреческими фрагментами помог справиться один парень, он работал в Александро-Невском соборе, самостоятельно изучал древнегреческий.

И это далеко не все трудности, я назвал лишь часть. Мне не нравился Берджесс, не нравилась его книга, не нравилась вся эта затея. Но спасало упрямство.

Я вставал раньше шести утра, выгуливал собаку, выпивал три-четыре чашки кофе и шел на работу, которой тогда навалилось выше крыши. Вернувшись домой после работы, садился за компьютер в половине восьмого и до половины второго ночи мучился над Берджессом. Через пару недель накопилась жуткая усталость, бессонница началась, одолевали сомнения, а еще через пару месяцев открылось второе дыхание. Привык к режиму, высчитал производительность, и дело пошло, хотя и со скрипом.

— Наконец труд завершен, судя по рассказанному, титанический. А что было дальше?

— Дальше началось самое поганое — редакторская правка.

— Почему же поганое? Обычная издательская практика.

— Смотри. Идет, к примеру, слово, которое можно перевести как дуэнья или компаньонка. Но. Компаньонка — это первая треть ХIХ века, Россия, а дуэнья — эпоха Возрождения, Испания. Я иносказательно выразил это понятие, а редактор мне вернул дуэнью в текст. А какая могла быть дуэнья в древней Иудее в глухом городишке? Или: приходит Анна, мать Марии, в мастерскую плотника Иосифа, который говорит: «Госпожа Анна, вы пришли в качестве покупателя?» — так мне редактор поправил. Я же сделал так: «Ты пришла что-то купить или заказать?» Потому что обращение «вы» тоже появилось в эпоху Возрождения, а в том времени и месте даже раб говорил хозяину «ты». Всё это фоновые знания и знаки. Я несколько месяцев погружался в исторический и лингвистический контекст, а редактор скользнул по поверхности, проявил, что называется, механистический подход. Я более 160 совершенно неграмотных правок насчитал. Увидев их в уже изданной книге, две недели матом ругался. Понятно, против меня работала географическая удаленность от столицы, с глазу на глаз всегда можно объясниться, но зачем после драки кулаками махать.

— Может, не повезло с редактором, просто он не включился в конситуацию, проще говоря, не анализировал семантику слова, исходя из условий контекста и неязыкового фона. Поговорим теперь о переводе вообще. Пушкин где-то сказал, что переводчики — почтовые лошади просвещения. Не переведи ты Берджесса, я никогда не узнал бы такого замечательного романа, хотя и сознаю, что прочел не совсем то, что он написал, поскольку не верю в адекватность художественного перевода.

— Согласен. Никакой адекватности и быть не может. Аромат хорошей прозы и поэзии мы можем почувствовать, если она написана на родном нам языке. А в переводе… Переложите «костер рябины красной» или «раскинулось море широко» на другой язык — не получится один к одному, потеряется интонация, исчезнет метафора. Любое слово откроешь в словаре и видишь, что за ним десятки значений, иные ассоциации, иной синонимический ряд.

— А давай проделаем такой фокус ради спорта.

— А давай. «Костер рябины красной» будет «the bonfire of ashberry», «раскинулось море широко» — «the sea spread wide». Делаем сальто назад и получаем: «костер из ягод рябины» и «море разлилось широко». Поэзии по нолям, родного ритма нет, и даже смысл поменялся. А ведь это простые трехсловные синтагмы. Больше слов — больше потерь.

— Впечатляет и убеждает. Но существует же классика перевода с того же английского: Чосер, Вальтер Скотт, Диккенс, Герберт Уэллс, Конан Дойл и т. д. Есть признанные переводчики с английского. Навскидку: Райт-Ковалева, Нора Галь, Голышевы, Кашкин, переводивший Хемингуэя, Хинкис с Хорунжим, которые дали русскому читателю головокружительного, с точки зрения перевода, «Улисса» Джойса, потратив на труд более семнадцати лет. Сонеты Шекспира в переводах Маршака и Пастернака…

— Действительно, Маршак проделал серьезную работу, а вот у Пастернака получилось гораздо хуже. Переводчик всегда в тисках компромисса, стиснут между языком оригинала и родным. Идеальный перевод — адекватный, но поскольку, как мы убедились, его не существует, остается лишь приближение, стремление к нему. И получается, что качество переложения — личное дело переводчика, его мастерства и вкуса.

— Может быть, стремление к точности и не самое важное в переводческом деле, может быть, важнее все-таки дух произведения, его смысл. Тогда так или иначе придется отходить от конкретных слов, написанных автором, а пытаться пересказать по-своему.

— Может быть, но это достаточно спорно. У переводчиков всегда шли дебаты на эту тему: точность или дух. Пока никто не победил.

— Ну и, завершая, закономерный вопрос: будешь еще заниматься художественным переводом, тем более появился практический опыт?

— Никогда. Осталось чувство досады и неудовлетворенности от редакторской правки и организации издания, а также несоответствия затраченного труда и полученного результата.