ШАПОЧНЫЙ РАЗБОР

История закрутилась непоздним февральским вечером, когда Паша Печников с тренировки шел. Настроение было радужное, тренер Кочуров после спарринга сказал, что берет Печникова в обязательном порядке на зональные, а это уже сборная, а это уже другой уровень. Подъем душевный распирал, к тому же то, что спортсмены называют мышечной радостью, мешало идти спокойно, хотелось бежать вприпрыжку и орать, а лучше отметелить кого от души, человек двух-трех сразу.

Паша ловко, словно циркач на проволоке, балансировал по ледяному желобу, в который за зиму превратился тротуар, отмечая попутно отменную работу своего опорно-двигательного аппарата. Фонари горели через раз, освещая только собственный столб, что создавало дополнительные трудности.

В родном же дворе оказалось довольно светло от окон, за которыми горел свет, а в общаге, расположенной напротив Пашиного дома, зажжены были абсолютно все осветительные приборы — там царил вечный праздник, и разноголосая музыка пробивалась наружу сквозь двойные стекла.

Печников преодолел три бетонные ступеньки, рванул на себя тугую дверь, выпустив на свободу облако вонючего подвального духа и успел только вознегодовать, что опять какая-то падла лампочку выкрутила. То, что произошло после, он в четкой последовательности не запомнил. В глаза ударила едкая струя газа, еще он почувствовал несильный толчок в грудь, загреб темноту руками, стараясь сохранить равновесие, и сполз спиной по стенке на кафельный пол. Зажмуренные глаза жгло неимоверно, текли слезы, в горле першило и никак не удавалось прокашляться. Паша на ощупь выбрался во двор и стал прикладывать к лицу грязный снег. Когда наконец веки разлепились, никого он не углядел, даже собак никто не выгуливал как обычно. Пусто было во дворе, лишь общага плыла в ночи, полная жизни, как «Титаник», полыхая всеми огнями.

Голове сделалось холодно, и Паша вернулся в подъезд поискать свою шикарную меховую кепку. Чиркнул зажигалкой и обежал взглядом грязный пол. Кроме раздавленных окурков ни хрена, пусто. Кепка исчезла напрочь. Он еще и на лестницу как дурак заглянул и, конечно, ничего не обнаружил. И только тут до него медленно начало доходить, что его вроде обокрали, ограбили, увели головной убор. Крапивой хлестанула жгучая обида и злость. Урою гада, буйствовал в душе Паша, поймаю этого суку-химика и порву как старую галошу. Вот же ж невезуха. Паше стало нехорошо, поскольку выходило чревато по всем позициям.

Злосчастную зимнюю кепку, снятую только что прямо с макушки, подарил ему на день рождения шурин, брат жены, Славик Шуйский. Будучи уже в легком подпитии, вручил презент со словами ехидными и подковыристыми, которые Паша не хотел да запомнил:

— Поздравляю, ага, желаю и так далее и в том же духе, как положено. При сем прилагаю меховое кепи на вырост. Репа, понятно, у тебя едва ли вырастет. Я в том смысле, что по Сеньке, то есть по капитанскому твоему званию, полагается тебе заяц или сурок, и не более того. Я же дарю мех невиданного зверя неблюя. Поди и не слыхал? Из беременной оленихи вынимают олененка, сдирают шкурку, выделывают. Это он и есть. Гляди…

Славик поднес кепи ко рту и дунул. Волна блестящая, играя, прокатилась по нежному меху цвета кофе с молоком.

— Всасываешь? Соболь рядом не пляшет. Генеральского уровня изделие. Мастер Зиновий Срулевич Шпитбаум лично проектировал, кроил и шил. Скорняк Божьей милостью, но с такой фамилией, не говоря про имя-отчество, жить можно только у нас в поселке или в Штатах. Там он махом сделал бы состояние при своем таланте, но, говорит, стар я для переездов, а дети у него сдернули на историческую родину и даже делают бизнес на папашиных мехах. Нутро глянь какое, а? А крой какой? Все эти Гуччи и Версачи сопляки перед Зиновием Срулевичем. Но главная фишка в другом. Представь только: заходишь ты в неблюе в любимую ментовку, и все менты в пасе, все с ходу просекают — Печников-то не прост, Печников высоко метит, расступись грязь, говно плывет. Так что соответствуй и неблюй тебе в помощь.

Шуйский хлопнул Пашу по плечу и бережно, как корону, водрузил кепи ему на голову.

К сожалению, родню не выбирают, а то бы Паша поменял Славика на кого поприличнее. Но Славик был единственным и ближайшим родственником жены, и души она в нем не чаяла. Закон он не больно уважал, и это еще мягко сказано. Шел Славик по жизни браконьером: добывал всё, что бегает, летает и плавает в любое время года, что составляло лишь малую часть его хищнических интересов. А ведь имел он почетную профессию хирурга. Но однажды вынул из одного мужика пулю на дому и жизнь ему спас, но профессии лишился. Нельзя у нас пули частным порядком из людей извлекать. Спасенный от смерти мужик оказался не простой, а из деловых, и он помог Славику начать новую, веселую жизнь. А теперь Славик вроде как барон поселка под названием Пятый леспромхоз. Держит несколько звероферм, разводит песца, нутрию, чернобурку. Открыл фирму под названием «Furry Gold», которая сбывает за бугор меховые изделия. Запустил жадные щупальца в национальное богатство — лесные просторы. Поселковые валят лес на экспорт под чутким Славиковым руководством и радуются жизни. С таким родственником, думал Паша, в любой момент из милиции могут выпереть. И вообще, каким ветром занесло царскую фамилию Шуйских в затерянный в лесах угрюмого Прикамья леспромхозовский поселок? Пути Господни неисповедимы.

Красивый и богатый неблюй Печников на работу ни разу не надевал, как жена Зинаида ни настаивала. Его вполне устраивал черный полушерстяной гондончик с надписью «Reebok», который был удобен в любой обстановке. Надевал он меховую кепку исключительно на тренировки да в магазин, и сегодняшний раз оказался седьмым по счету и последним. О реакции жены и думать не хотелось — глаголом она жгла не хуже Славика, одна же порода, Шуйские. Даже по мелочам до костей пробирала, а тут такой случай. И Паша, поднимаясь в свою квартиру на четвертый этаж, решил молчать. Твердо.

Когда он вошел, Зинаида гладила постельное белье, посматривая в телевизор, где показывали бразильский сериал. Увидев слезящиеся и покрасневшие глаза мужа и грязные разводы на щеках, Зинаида воскликнула совсем как в телевизоре:

— Паша, что случилось? Ты выпил?

— Дура ты, — моментально сорвалось с языка у Печникова, о чем он в ту же секунду пожалел.

Много ли надо огня, чтобы занялся маленький семейный скандал. Препирались уже на кухне в полголоса, боясь разбудить дочку Дашку, спящую в соседней комнате. И десяти минут не прошло, как Паша выложил всё, жена расколола его, как сырое полено. К нам бы ее в розыск, подследственных потрошить, мелькнуло у Паши в голове.

На время повисла гнетущая тишина, а потом Зинаида захихикала.

— Что смешного? Объясни, что смешного? — спрашивал Паша, ничего не понимая.

— Сам подумай: с тебя, — сквозь смех говорила она, — с тебя кепи сняли.

— Так получилось, со всяким может случиться, и юмора не вижу. Наоборот. Вот брательник твой ненаглядный…

— А причем тут Славик, его не касайся, ты на себя посмотри, — и Зинаида вновь залилась смехом.

— Ну? — осторожно спросил Паша.

— Гну! В тебе восемьдесят пять кило веса, рост под сто девяносто, шифоньер ходячий, не укормишь, один почти цельного лося умял, что Славик привез. Силы на троих хватит. Неужели не догоняешь?

— Так он же газом, и лампочку, гад такой, выкрутил.

— Вовсе ты валенок, Паша. Ты у нас ведь и мастер спорта по боксу.

— Бокс тут не при чем. Любого можно в темноте достать, а если еще и газом, то…

— Таки не доходит, — Зина вздохнула. — Кем ты у нас числишься?

— Ну, типа опером, в угрозыске типа. По-твоему, милицейского не могут ограбить? Тем более в штатское одет. В жизни всякое случается. У нас вот один в изоляторе сидел…

— Не хватает у тебя в башке шариков. Дуб дубом, а еще в угрозыске работаешь, капитан хренов. И как вас таких там держат. Два и два сложить не можешь. Ладно. Уголь, серу и селитру смешать, что получится?

— А что получится?

Когда жена таким манером задавала вопросы, Паша с трудом следил за ходом ее мысли и предпочитал поддакивать.

— Порох, балда, получится, порох. Взрывчатка! У здоровенного мужика в его собственном подъезде запросто забирают меховое изделие, дорогое между прочим. Раз. Причем мужик — мастер спорта по боксу. Два. Мало того, этот мужик капитан милицейской службы, работает в уголовном розыске и ловит грабителей. Три. Разве не смешно? Вот завтра пойдешь утром в свою контору и скажешь: ребята, а с меня шапку сняли. Посмотришь, что будет.

Сказать, догадка молнией сверкнула в его мозгу, — не про Печникова. Про него скорее так: темны тучи собрались, стороной прошла гроза. Тугодум он был, а не быстрый разумом Невтон. Но вот что занятно. Тренер Кочуров считал его боксером думающим на ринге быстро и верно. И не подсказывал, как надо вести бой. И когда секундировал, то между раундами молча водой брызгал и пот с лица вытирал — знал, что Паша и без него сообразит, как выиграть.

Представил Паша сцену, которая произойдет в отделе, когда узнают про меховое кепи и как он его лишился, и дурно себя почувствовал. Как пить дать, вповалку все лягут от хохота, прохода не дадут, изгаляться станут, год самое малое конфуза не забудут. Такой народ безжалостный, одно слово — менты со своим тупым и грубым ментовским юмором.

Зинаида с кухни вышла и тут же вернулась, держа в руках сложенную раскладушку, произнесла с расстановочкой:

— Так что, Печников, думай, если есть чем, как дальше жить собираешься. И сбрей наконец свои поганые усишки. Они свидетельствуют о том, что у тебя, лба такого, комплекс неполноценности.

Паша ошеломленно уставился было на жену, но она уже из кухни вышла. Подумал: про усы она совсем не в тему. Усы совершенно не при чем в данной ситуации, а про неполноценность, это она в своей аптеке нахваталась, провизорша несчастная. Раскладушка же означала, что Печникова отлучают от супружеского ложа на неопределенный срок. И тут непруха.

На работу он явился злой и решительный и принялся наводить порядок, насвистывая сквозь зубы нечто неразборчивое. Хорошо, Гришку Чушкаева, напарника, с кем он делил кабинет, в командировку послали — тот сразу бы раскумекал, что Печникова обидели, причем сильно обидели. Разложил документы по папкам, лишние листки выбросил в корзину, выковырял карандашом окурки из цветочных горшков на окне, а растения полил; не просто сменил воду в графине, а прежде накрошил туда бумаги и яростно прополоскал, чтобы уничтожить зеленый налет на дне, в котором зарождалась неведомая жизнь. И только тогда окунулся в нудные будни уголовного розыска.

Перед обедом заглянул к Валере Сушкову, который сидел на мелочевке. Между делом закинул вопрос о шапках, как часто срывают в нынешнем сезоне, не пользуются ли ухари газовыми баллончиками.

— Установки, что ли, не знаешь, Печник, футболим граждан с такой ерундой. Это же у нас традиционный вид спорта — сдернуть шапку и слинять, чтоб не догнали. Со времен Вани Грозного, если не раньше. Я прикидываю, по району фактов сто наберется, а может, двести, если не триста. Так ведь каждый год так.

Сушков, старлей, конопатый лицом и щуплый телом, курил, пуская клубы дыма, и имел вид человека до крайности угнетенного делами.

— Нет, для порядка с пяток заяв от потерпевших имеется, от настырных самых. Да и там, — Сушков катнул глаза к потолку, — не поймут, чтоб зимой и шапки не снимали, не поверят, что заявлений совсем нет. Могут и по ушам нащелкать.

Сушков быстро листал бумаги, бегло пробегая их взглядом.

— Пожалуйста, вот даже два случая с применением газа. На Заводской и на Айвазовского, не так далеко от трамвайного кольца, но в разные стороны. А тебе зачем, они что, и в квартиры вламываться с баллончиками начали?

Печников не ответил, с трудом разбирая от руки написанные заявления. Ничего ценного не выудил. Картина в обоих случаях одинаковая. Темный вечер, позади неожиданно возникает некто, пшик в лицо, пока жертва трет глаза и приходит в себя — никого рядом и шапка исчезла. Глухо как в танке, подумал Печников. Концов нет, зацепок нет, голяк полный.

— Херово, Сушков, действуешь, тебе только кибитки красить. — Он вернул бумаги и поднялся уходить. — Твой клиент, рывошник, товар должен где-то сбывать, должен. Ты поискал скупщика по пушнине? Хоть единожды на барахолку в выходной съездил? Там в базарный день шапок немерено выставляют на продажу. Реально, что грабитель через барахолку товар может сбрасывать, приметы украденных вещей указаны. Еще ход: он срывает исключительно новые и дорогие шапки, значит, толк в них понимает. Ты к спецам пробовал толкнуться? Рогом надо шевелить, а ты сачкуешь.

— Где ж его найдешь? Ничего же нет, ни примет, ни свидетелей, а газ — ерунда, у каждого второго для самообороны. Помнится, в прошлом годе один дрыном шапки сбивал, развлекался по пьянке. Эффект от дрына не хуже, чем от «черемухи». Повязали, когда он бабе одной черепушку пробил. И этого возьмем, если попадется на горячем. Хотя этот, похоже, на трезвую голову стопорит публику, засранец. Советую у соседей поспрашивать, за трамвайным кольцом их территория.

Сушков прикурил очередную сигарету и участливо глянул на Печникова:

— Всё же твой-то в чем интерес?

Паша не ответил, тяжело и прицельно, словно прикидывая, куда лучше ударить, посмотрел на Сушкова. Тот невольно съежился.

Вернувшись в свой кабинет, Печников позвонил Сергееву, знакомому оперу из соседнего райотдела, который обещался помочь и «простучать» тему. Вечер надвигался стремительно, пространство за окном будто подернулось густым табачным дымом, а он всё сидел и прикидывал, с чего начать, бесцельно водя карандашом по листу бумаги. В городе, допустим, проживает тысяч семьсот человек. Две трети откидываем: женщины, дети, старики и шушера, на разбой не способная. Криминал мараться не станет, а молодого хулиганья в городе наберется тысяч на сорок, если не больше. По району — тысяч около девяти. А найти среди них нужно одного, который выходит на охоту с газовым баллончиком в кармане. К тому же жить он может где угодно, а сюда только за шапками приезжать. Ищи ветра в поле.

Сергеев не подвел, вышел на связь в конце дня и сообщил: да, имеют место аналогичные факты в количестве семи. Потерпевшие описать грабителя не сумели, поскольку ослеплялись газом типа CS или CN, они же «сирень» или «черемуха». Точнее установить не удалось. Головные уборы срывал только из ценных мехов. Точка. Ничего нового коллега не добавил, а круг поиска расширялся. Печников пасовать не собирался, бычье упрямство поможет добраться до суки-химика, и кепка уже не при чем, вопрос принципа важнее.

Паша особых розыскных способностей в себе не ощущал. Спорт двигал его по службе. Начальство посчитало: лучше всего определить его в угрозыск, боксер-оперуполномоченный — звучит к месту и кучеряво. Впрягся и потянул лямку не хуже прочих. Дадут задание — свидетелей там опросить, показания у задержанных отобрать или документ отыскать — это он запросто, ценили даже за въедливость и исполнительность, но не более того. Да и что взять со спортсмена. Инициативы Печников проявлял мало на службе, не то что на ринге.

Некоторую известность и даже популярность в отделе он приобрел после того обыска у крупного коммерсанта Анпилогова. Бригада, выезжающая на обыск, прихватила его случайно, прямого приказа не получал. Много лишних в ту бригаду затесалось — хотелось поглядеть, как богатые люди живут и как они плачут, когда у них большой шмон наводят. Огромный загородный дом коммерсанта, похожий на крепость, казалось, вопил о деньгах, которые некуда девать. Лепнина на стенках, амурчики и херувимчики с крылышками, расписной потолок с наядами и дриадами, из рук которых текут цветочные гирлянды, мраморный камин и дубовый паркет, а также портрет хозяина всего этого во фраке в полный рост и много разного барахла с позолотой украшало гостиную, в которой Анпилогов принимал милицейских, прокурорских и прислугу, назначенную в понятые.

Бригада разбрелась по дому, шаря то здесь, то там, непонятно что ища. Хозяин хором, амбал, каких мало, смирно расположился на симпатичном диване, сделанном под которого-то из Людовиков, раскидав могучие руки по атласной спинке.Сидел-сидел, вдруг вскочил, выдернул из ножен подарочный японский меч, лежавший в специальной подставке на камине, и, заорав «Не сметь!» понесся на майора Тезикова, главного на обыске, он и ордер предъявлял. Пузатый майор непонятно как забился под журнальный столик со стеклянной столешницей в золотых разводах и всё цопал у себя слева под кителем, пытаясь нащупать табельный «Макаров». Со стороны казалось, что он яростно чешется. Остальные замерли в оцепенении. Лишь Паша, скучавший тут же, сделал шажок влево и засадил коротко правой, никто и не заметил куда. Анпилогов выронил воздетую над головой катану, которая, зазвенев, покатилась по паркету, и грузное тело грохнулось, так что пол сотрясся.

Тезиков, так и не вынувший пистолет, выкатился из-под столика и, брызжа слюной, завопил:

— Нападение на работников органов при исполнении! Хранение незаконного холодного оружия! Срок на свою шею сам намотал, зона тебя, оленя безрогого, ждет-дожидается. Нашелся, понимаешь, новый русский.

Коммерсант не слышал грозных слов, он без чувств валялся, ноги раскинув. В гостиную на шум подтянулась остальная бригада. И все спрашивали Печникова, героя момента, как не растерялся, не спасовал перед японским клинком.

— Так он, мудак, раскрылся полностью, кто ж так делает, ну я и провел типа апперкот.

В результате Печникова чаще стали брать на задержания и те же обыски. Взглядом своим тяжелым, как гиря, он пригвождал подозреваемых к месту, и они лишних телодвижений совершать не пытались.

III

Время между тем бежало, ветреный февраль сменился теплым и мокрым мартом, народ зимнюю одежду спрятал подальше до следующих холодов, и дело с шапками заглохло. Печникова вызвали на сборы, затем он поехал на зональные соревнования. Выиграл все бои, причем один даже нокаутом, лучший результат в команде, впереди светил, по мнению Кочурова, всероссийский ринг. На службе, как бы в награду за успехи, дали отпуск в июне. Зинаида жутко обрадовалась и наметила ехать на родину, в поселок Пятый леспромхоз, спрятавшийся в глуши Прикамья.

Ох как ненавидел Паша поездки в Пятый леспромхоз и всю многочисленную Шуйскую родню. Сильно напрягали визиты. Гуляли в честь приезда городских гостей лихо. Подвыпив, лезли обниматься, а узнав, что Печников из ментов, желали ему срочно рожу начистить. Пришлось одного, вроде бы деверя, нехудо отоварить. Если б не Славик, неизвестно чем бы заваруха кончилась, деверь за топором пополз. Спокон веку лес в этих краях рубили под конвоем, комендатура свирепствовала, так что полную идиосинкразию к власти поселковые впитывали с молоком матери.

Однажды выдался благодатный час: Зинаида умотала к двоюродной тетке, жившей на другом конце поселка, и утянула за собой шлейф из родни. Паша пристроился под навесом в плетеном кресле с журналом «Вокруг света» в руках. Не успел толком пролистать, как нарисовался Славик, слегка подпружиненный алкоголем, и понес околесицу, дичь несусветную. Паша слушал вполуха, изредка не в кон кивая головой.

— … медвежью мои оглоеды разведали. Звоню Дитеру Вассерштейну в Клингенталь, он и подъехал в декабре, тогда еще мороз ударил. Всё путем: собачки, пять карабинов, три вертикалки, вся команда — девять рыл. Медведя подняли. Дитер вперед вышел, фраер с карабином, его снимают с трех камер на видео. Собачки мишку посадили на задницу, немец чпох-чпох, удачно, завалил вторым выстрелом. Ему с охоты кино и шкура, он в спальне ее постелил, оглоедам мясо. В охотничьем клубе фильм произвел фурор, Дитер — король сезона. Ништяк, в общем.

А по весне Дитер пригласил на сафари в Южную Африку, у него там друган под Йоханнесбургом ферму держит, Хаанс Ван Хаген звать, из буров. Колотухи — как у Шварценеггера, на вид — истинный ариец. Хозяйство у него — что твой колхоз- миллионер, сколько-то там тысяч акров, черные на него упираются в поле. Ага. В доме у этого Ван Хагена оружейная комната стволов на двадцать пять, тут я позавидовал — нам до такого пока далеко. То да се, попили малость, дней несколько, а черные по говну нашли слона-одиночку, у него типа чердак снесло. Посадки разорял — еще терпели, а затоптал мальчонку и старуху, не выдержали, приговорили. Выехали на джипах поутру, потом шли километра полтора пехом. Затаились в кустах с подветренной стороны у тропы, по которой слон топает на водопой. У меня крупнокалиберный английский штуцер, любимое оружие Ван Хагена — не пожалел мужик для гостя. Минут через сорок слышно: туп-туп-туп, прется родимый. Он показался, я паузу держу, смотрю на Ван Хагена, он кивает, целюсь и метров с тридцати шмаляю в левый бок, а вторым выстрелом в ухо. А он не падает! Тогда я еще раз шарах в бок. Ноги у слона в коленках сложились, и он завалился. Черные один бивень вырубили, второй сломан был, мне подают — типа трофей. Я выставляю литр «Столичной» московского розлива, типа вздрогнем за удачную охоту. У Дитера с Хаансом хорошо пошло, а черных в миг развезло. После на антилоп ездили. Ты думаешь, импала — это марка автомобиля, шалишь, это антилопы, шустрые, зараза, такие. Нынешней зимой в Южную Америку собираюсь, у них там как раз лето наступает, на крокодилов.

Паша слушал со всё возрастающим недоверием: ну никак не мог он представить Славика Шуйского в африканской саванне.

— Так ты, ментяра, не веришь, да? — уловив скептицизм в глазах Паши, проговорил Славик.

— Как общался с немцем, ты же в языке ни бум-бум.

— А вот как раз бум-бум. Зинка разве не говорила, я в штутгартском хирургическом центре два года стажировался, наблатыкался. Имею право практики в Германии, не хрен собачий. А саванну покажу.

Он на рысях сбегал в дом и скоро вернулся с пачкой фотографий.

— Разуй, мент, гляделки. Славику врать западло, у Славика всё задокументировано.

Один за другим перебирал Паша цветные снимки. Действительно, лежит туша слона, за ней расположились охотники. Славик в центре в дурацких шортах, руку воздел с ружьем, лыбится. На другом фото на голову слону ногой наступил, попирает добычу. А вот и антилопы, Славик держит в руке бутылку «Столичной».

— Я бы и бивень показал, но он еще не приплыл — питерские мариманы на сухогрузе везут малой скоростью. А лучше зимой подкатывай, увидишь и Дитера и Хаанса, я им лося посулил. У нас бартер, охота на охоту, чистые отношения из любви к искусству.

Славик оскалился и подмигнул:

— Пораньше ложись сегодня, а завтра рванем с раннего с ранья на рыбалку, бужу в полпятого.

Выехали на двух уазиках с прицепами по холодку. Ночью пала роса и теперь посверкивала самоцветами на листьях разнотравья, словно Алмазный фонд в Кремле. Машины трясло и кидало на колдобинах, дороги сбегались и разбегались среди лугов и перелесков. Наконец они выкатились на обширную поляну у излучины реки и остановились. Славик вытянул из-под сиденья старые милицейские брюки со вшитым по бедру красным шнуром и мятую милицейскую же фуражку без кокарды.

— Надень, Пашок, а то прохладно. Посиди тут часика три-четыре, рыбку поуди, а мы по делам кое-куда смотаемся. Тебе подставляться не стоит.

Шуйский достал складную удочку и пакет с едой, сказал «пока», и машины, взревев, крякнули, переключаясь, коробками передач и умчались вдоль реки.

Паша остался один. Тишину нарушало только треньканье пернатых в лесу да жужжанье то ли мух, то ли пчел. На берегу он раздвинул пластиковое телескопическое удилище, скатал из хлебного мякиша шарик, насадил на крючок и закинул удочку в воду. В детстве они так ловили на хлеб рыбешек, похожих на кильку. Течением поплавок снесло и леска слегка натянулась. Долго глядел на небыстрый мутноватый поток, подрагивающий поплавок, разлапистую корягу у берега и незаметно впал в некий транс: мысли улетучились, звуки пропали, и когда в какой-то момент перевел взгляд на заречную сторону, показалось, что берег плывет и сам он движется, а вода неподвижно замерла.

Очнувшись, вытянул удочку, насадка исчезла. Подумал, что надо сменить место, перебраться хотя бы под старую иву, нависшую над рекой. Рыбе, должно быть, там, на границе света и тени, тоже поинтереснее — рядом заводь, где можно укрыться, с дерева жучок может упасть или еще какая живность. Он бы на месте рыбы под ивой бы и окопался и на хлеб не купился.

Паша оглядел поляну, прошелся и набрел на кочку, обиталище земляных муравьев. Ногой распинал подножие и веточкой выгреб на ладошку десятка два муравьиных яиц. Совсем другой коленкор. Насадил парочку на крючок, поплевал и закинул осторожно, куда наметил. Через пару минут поплавок нырнул, и Паша подсек. Рыба, сверкнув серебром, показалась из воды и плюхнулась обратно. Поторопился чуток, вот и упустил, жаль.

Азарт подхватил его и понес, он нетерпеливыми руками насаживал следующую порцию муравьиных яиц, когда услышал шум автомобиля и увидел высунувшийся из-за придорожных кустов синий капот «Нивы». Машина постояла, не глуша двигатель, и убралась назад. Вот они, Славиковы заморочки, лениво подумал Паша, плевать на них. Забросил наживку туда, где быстрина и заводь сходились, где тень ивы накрывала желтоватую воду. Часа за два он отловил семь окуньков и двух голавликов. Еще раз подъезжала машина, но он даже не оглядывался, не до того. Клев прекратился, когда солнце поднялось над лесом и стало припекать. Паша смастерил куканчик из ивовой ветки и пристроил улов в воде.

Славик с компанией подельников объявился к полудню, брезгливо глянул на рыбешек и произнес:

— Надо же, здесь даже пацаны не рыбачат. Ладно, Бурбон сожрет, ему на раз хватит.

Бурбона, огромного сибирского кота, Паша видел, тот целыми днями дремал на крыше собачьей будки, чем сильно нервировал пса.

В кабине резко пахло свежей рыбой, от пассажиров тоже, при этом багажное отделение сверкало чистотой, чешуйки рыбьей не найти.

— Удачно прокатились, с наваром, — обернувшись с переднего сиденья, сказал Славик. — Я тут конфиденциальную парашу запустил: типа пора рыбнадзор к ногтю прижать, а то, гниды, вконец оборзели. Торгуют изъятым продуктом, сбывают мимо кассы конфискованные сети, лодки, движки, а сами еще держат левые ловецкие бригады. Намекнул, что за хобот ихнюю шайку-лейку брать собрались, серьезный дядя подъехал по их душу. Они, Пашок, на тебя и клюнули. Сидит в старой ментовской спецовке мужик, рыбку ловит, где никто не ловит, но при этом на главной браконьерской тропе. Решили, долбаки, что ты — это он, и зассали, что и требовалось. — Славик довольно заржал. — Мне-то ни к чему, да мужики попросили.

Пассажиры молча покивали.

Покидали уже Пятый леспромхоз, набивая вместительный багажник Славикова «лендровера» дарами леса, когда двое поселковых принесли объемистый бумажный мешок:

— Тута лещ вяленый, сплошь икряной. Доля и благодарность за помощь, от чистого сердца, грех отказываться.

Паша грешить не посмел, тем более все Шуйские смотрели пристально и строго.

Осенью Печников извелся, тепло стояло долго. Только к концу ноября мороз-бездельник обошел владенья свои и распорядился опустить ртуть в градуснике до минус десяти. Горожане в ответ мигом натянули зимние сбруи. Паша заглянул к Валере Сушкову и наказал всех рывошников с газом фиксировать и докладывать лично ему, а если проболтается Сушков про то, то поймает. Что именно, Паша показал: нанес без подготовки Сушкову прямой в нос, не ударил, нет, сымитировал, но так похоже, что увял Сушков на корню, мелко тряся головенкой в знак согласия.

Начало сезона шапкосниматель проспал, проявился в декабре, опылив перцем богатую дамочку в норке, которая не успела дойти до подъезда. В другое время Сушков выставил бы ее за дверь, но маячил в мыслях Печников с кулаками страшными. Дамочку он выслушал, принял заявление и помчался к Паше доложиться.

— Молоток, Валера, продолжай в том же духе, клювом не щелкай, шевели рогом.

Часов в шесть Паша намылился на трамвайное кольцо, задумал поставить себя на место сучонка с баллончиком, влезть в его шкуру. Аукалась рыбалочка. Народу сновало во множестве, еще бы — транспортный узел. Подходили один за другим трамваи, опрастывая туго набитые вагоны, троллейбусы грузили отмеренные порции человеческой массы, проседая на рессорах. Работал на бойком месте мутный рыночек, публика останавливалась, покупала что-то. Паша интересовался только шапками. Оказалось, что горожане носят на головах по месячному жалованию, не меньше. Состоятельные выделялись из толпы благородством мехов, будто породистые собаки среди дворняг. Не заметить трудно. Рывошник, похоже, так и делал, пасся на кольце, выбирал подходящую шапку и шлепал за ней. Выжидал момент и оппа — ваши не пляшут. Может, он и сейчас тут ошивается, высматривает подходящий товар. Печников огляделся: люди суетились, стояли, шли. Искать неведомо кого — бесполезняк, он и не стал. А на ловца зверь не бежал. Мороз пощипывал, и Паша, потуже натянув на уши свой шерстяной гондончик, погнал домой.

Как-то в кабинет Печникова завалился Витек Приволжский по кличке Округ. Одетый в шикарный замшевый куртятник на меху, окутанный облаком дорогого парфюма, Округ закурил «Кэмел» и сказал:

— Слыхал, с тебя, как с лоха последнего, офонаренный кепарь сдернули. Интересно, кто отважился? Не поймал еще храбреца?

— Больше ничего не слышал? — Паша жег взглядом дырку во лбу у Приволжского, но безуспешно.

— Как не слышал, слышал. Говорят, что Сушкова-сачка подсиживаешь, на тихую должность метишь.

Округ вольно расположился на стуле, пуская дым к потолку колечками.

— Бросай, Печник, эту бодягу, иди ко мне, я договорюсь. Нам крепкие ребятишки нужны, клиент у нас серьезный, в самый раз под твою комплекцию.

Округ, наглый, говорливый и шустрый, как электровеник, гоголем шлялся в последнее время по коридорам ментовки. Фортуна ему улыбнулась. Два года Приволжский в составе специально созданной опергруппы в полной безнадеге бегал за бандой, угонявшей иномарки и убивавшей водителей. Обгоревшие трупы находили, а машины нет.

Раз Витек с приятелями собрался на природу, шашлычков пожарить, водочки попить. За мясом заехал в ресторацию «Кавказ», тамошний повар попал в неприятности по уголовной линии, но Витек всё уладил и имел когда надо халявную паровую баранину. Пока повар набивал трехлитровую банку отборным мясом, Округ лениво оглядывал зал. Пусто было, только в углу за двумя сдвинутыми столами гуляла странная компания — один мужик и шесть девок. Мужик всё наливал водку, хотя на ходу отрубался, девки ржали. А неплохо телок на пикник прихватить, подумалось Округу, всё веселее будет. Он не спеша подошел к пьяному кавалеру и вроде бы неловко приложился локтем к затылку, тот уронил морду в тарелку с жарким и сразу заснул. Так же не торопясь прошелся по карманам дорогого костюма, выбрасывая на стол содержимое. Интерес представлял только тугой бумажник до пухлая записная книжка в кожаном переплете. Бумажник Округ положил в свой карман, а книжку полистал недолго и сглотнул. Спящий перед ним мужик оказался Хомой, бухгалтером банды, которую Приволжский ловил впустую два года. Перво-наперво он позвонил начальнику угрозыска Зуеву. Начальник поматерился вволю, но задницу от дивана оторвал.

Спрятали Хому не в ИВСе, а в трезваке, дежурным ментам приказали поить задержанного водкой до упора, если в себя придет, а Зуев с Приволжским засели изучать записную книжку. Полный расклад оказался в ней — Хома был человеком аккуратным, не зря бухгалтером поставили: даты налетов, вырученные суммы, адреса и телефоны всех членов банды. Выяснилось, что на них работали два гаишника, а главарем был бывший капитан милиции Звонарев. Книжку Приволжский спрятал подальше, а Зуев поднял по тревоге ОМОН, и тем же днем всех повязали, не ожидали хлопцы, что разом накроют. Звонок мирно смотрел с детишками мультики, когда ворвались омоновцы. Кололись бандиты дружно, путались, правда, в количестве трупов, но это всё равно, повесили на них всех, кого можно.

«Пикничок не удался», — весело повторял потом Приволжский. Получил он майора досрочно и возглавил отдел БОП в районе. Стал разъезжать на «ауди», а Зуев на «вольво». Удачно получилось.

— Так пойдешь ко мне, Печник?

— Погожу пока, но иметь в виду буду.

Как-то Паша на работу припоздал, и сокабинетник Чушкаев с ходу ему заявил:

— Где прохлаждаешься, Паша, на ковер Зуй вызывает.

Начальник уголовного розыска Семен Петрович Зуев лелеял мечту — уйти на пенсию полковником, встретить старость в достатке. Отравляла мечту поганая работа, каждый день как на пороховой бочке, того и гляди рванет. Подчиненные ли свинью подложат, уркаганы ли в районе набезобразничают. А ведь уже заложен фундамент двухэтажного домика за городом, денежки в банке лежат и прирастают процентами.

Женщины от Зуева балдели, выглядел он как артист, играющий мента: седой, голубоглазый, говорил веско и убедительно. Начальство ценило за исполнительность, а подчиненные отчего-то не уважали, фамилию неприлично рифмовали и подсмеивались.

В кабинете у Семена Петровича лет пять назад установили компьютер последней модели. Его и включали один-единственный раз при установке. Зуев аппарат не трогал, не знал как, хотя и обучался на компьтерных курсах. Расчухав такое дело, те же ребята из техотдела, что подключали компьтер, извлекли новые платы и поставили устаревшие. Об этом знали все, кроме Зуева.

Когда Печников явился, Зуев, перескакивая с одного на другое, поведал следующее. С одного важного деятеля сняли шапку, пыжиковую, на заказ пошитую. Пышкнули при этом газом в лицо. Хрен бы с ним, с пыжиком, но имелся в шапке потайной карман, и в нем спрятано три с половиной тысячи американских долларов. Чиновник грозился наехать на райотдел по полной программе, он типа куратор, если шапку и вора не найдут. С трудом выведал Зуев, что чиновник дважды в неделю ездил к любовнице-секретарше не на персональной машине, как белый человек (водила мог настучать), а на трамвае, как человек черный, до конечной остановки. Печников, поскольку шапками занимается давно, то ему и карты в руки, и Сушков переходит временно в подчинение. Найти — кровь из носу, а то худо будет всем и Печникову в первую очередь.

Новый год отпраздновали, рывошник продолжал снимать шапки. Печников чуть не каждый вечер мерз на трамвайном кольце, надеялся на случай, пока его не осенило. Твою мать, да, он начинает здесь в большинстве случаев, но с меня-то он кепку снял в подъезде, караулил, знал, куда я зайду и в какое время. Как он это сделал? Следил, понятно, но едва ли специально. Просто попался я ему на глаза. Откуда же он смотрел? Из дома надо в форточку выглядывать, чтобы увидеть, что внизу делается, а вот из общаги весь двор и дом как на ладони. Почему же я, лопух, раньше про общагу не подумал? И ринулся Паша в общагу.

В вестибюле сидела грузная тетка и вязала на спицах какую-то дрянь типа кофточки. Ее окружал высокий барьер, лежал на столике потрепанный учетный журнал, горела настольная лампа.

Паша вынул красные корочки и представился:

— Капитан Печников, уголовный розыск. Нужна справочка, не проживают ли у вас скорняки.

— А кто это? Ничего не знаю, таковских нету.

Тетка решительно помотала головой, продолжая вязать без остановки.

— Мехами кто-нибудь занимается, может, шапки шьет?

— Так бы и сказал. Андрей Воронцов из 317-й комнаты на рынке торгует по выходным шапками в лавке у одного азебаржана. У него машинка стоит, говорит, подгоняет по размеру для покупателей.

— Нельзя ли его повидать, Воронцова.

— Можно, но его нету, ушел с час назад, он всегда об эту пору уходит каждый день, приходит часов в десять.

— Может, комнату его осмотрим?

— А можно ли без хозяина, ему не понравится.

— Уголовному розыску можно, элементарный осмотр, не обыск.

Печников только что копытами не бил в нетерпении.

Тетка спрятала под стол вязание, перекрыла вход дверцей, и они поднялись на третий этаж. Тетка постучала в 316-ю:

— Аннушка, открой, это Валентина Ильинична, — и прошептала Печникову: — Андрюшка у нее ключи держит, и не только ключи, живет с ней.

Комната у Воронцова была стандартная. У окна, оно и выходило во двор, располагалась швейная машинка с ножным приводом, у стены стояла на кирпичах панцирная сетка, ничем не прикрытая, в углу находился большой шкаф, два конторских стула довершали скудную обстановку.

— Воронцов один здесь прописан? — спросил Печников, доставая из шкафа огромную сумку, из тех, какими челночники товар возят.

— Один, плотит регулярно. Раньше-то мы считались общежитием техучилища строителей, а нынче сдаем кому ни попадя, всем подряд, кто плотит.

В сумке были шапки, много шапок, мелькнул вроде и пыжик, но Печников подробнее смотреть не стал, всё будет потом, при понятых. На полу у швейной машинки валялись прошитые атласные обрезки, куски синтепона.

— Андрей и подклады подновляет, ежели требуется. Он в меховом ателье работал, но что-то там не сложилось, недостача обнаружилась, его и уволили. А так парень хороший, здоровается всегда. Случилось с ним что?

— Ничего не случилось. На этом закончим и подождем, когда Воронцов придет. Ключи от комнаты я забираю.

В вестибюле Печников сел на диван, почти укрытый листьями растений, которые росли в крашеных деревянных кадках. Он расслабился, как перед выходом на ринг, но каждый раз поднимал голову, услышав хлопанье открываемой двери. Общежитские шлялись туда-сюда невозбранно, детишки катались на велосипедах. Часам к десяти в вестибюле стало потише, и Печников сказал:

— Слышь, Валентина Ильинична, не вздумай Воронцову знак какой подать, пойдешь как соучастница. Сиди мышкой.

Минуты тянулись, стрелки на часах еле ползли, Печников извелся и устал от ожидания. После одиннадцати зазвонил телефон. Тетка вязание отложила и не спеша подняла трубку:

— Да, общежитие. Да, проживает. Его тут как раз товарищ ждет. Одет он был в куртку синюю, по рукавам белые полоски, ботинки коричневые на толстой подошве, новые. На голове шерстяная шапка, черная, такие молодежь носит.

Потом в разговоре, к которому Печников прислушивался со всем вниманием, возникла пауза и Валентина Ильинична запричитала:

— Ох, Господи, да как же так, что делать, что делать…

Печников спросил:

— Что там вышло?

— Машина сбила Андрюшку, вот что вышло. Улицу перебегал, его и сшибли. Скрылась машина с места происшествия. Так вы, милиция, работаете, а Андрюшка в морге, при нем пропуск был в общежитие, вот они и позвонили. Просят на опознание приехать.

Опоздал, опоздал, билось в голове у Паши, мог бы я его еще в прошлом году поймать, был бы жив парнишка.

— А сколько лет ему было?

— Двадцать три Андрюше года исполнилось недавно. Он и меня приглашал, я рюмку за его здоровье выпила. — Валентина Ильинична в голос зарыдала.

* * *

Через три дня Паша Печников стоял в своем кабинете и смотрел в окно. Чувство утраты и обиды на себя не покидало, хотя и получил он благодарность от начальства и предложение перейти в отдел к Приволжскому с перспективой на повышение.

Зима всё длилась и длилась и в конце концов окончательно выдохлась, сил даже на слабенький снегопад у нее уже недоставало. Городской снег превратился в неопрятную шершавую корку, покрытую сажей и копотью. Нелепо торчал из грязного наста десяток березок, сгрудившихся у здания РОВД: по замыслу, они должны были дать начало скверику, но где-то что-то не склеилось, и идею забраковали, а деревья остались.

Стая ворон с карканьем совершила круг в сером стылом небе и спланировала на березки, обсев ветки страшненькими черными плодами, застыла в неподвижности, будто в стоп-кадре.

Вдруг непонятно откуда выкатилась молодая лаечка, и хозяина рядом не наблюдалось. Черно-белая, хвост тугим колесиком, полная энергии и задора. Она носилась среди березок, плеща охотничьим азартом, задрав башку и звонко облаивая ворон. Те не реагировали, не замечали. Лишь одна птица черным скомканным платком свалилась вниз и пошла боком, выпустив одно крыло, словно подраненная. Собака бросилась за ней. Ворона невысоко взлетела, пару раз махнула крыльями и приземлилась. Лаечка не отставала. Птица показывала фигуры высшего пилотажа, делая развороты, нырки и чуть ли не мертвые петли в воздухе, а собака то проскакивала мимо по инерции, то промахивалась, но настичь ее никак не могла.

Наконец забава вороне надоела, и она поднялась на дерево, каким-то образом сев задом к лайке, и вроде бы обронила какашку, вместе с ней вычеркнув собачку из своей жизни. Стая, благосклонно взиравшая на игру в догонялки, только что не аплодировала за развлечение. Бедная лайка всё еще куражилась, крутилась меж деревьев и не могла понять, что ее использовали, сделали дурой.

Печников вздохнул: сыщик из меня — как из говна пуля, линять пора из угрозыска. Тренер Кочуров намекал толкнуться в профи. Или Славик пристроит. Неплохо с ним в Южную Америку прокатиться, пострелять крокодилов на Амазонке. А?