Поющий член

Захаров П. «Карас (песни удмуртского шамана)». Ижевск: «Инвожо», 2010. С.144.

 

Начнем с мелочей. В постмодернистском арсенале поэтических приемов Петра Захарова в каждом его сборнике всегда найдётся один-единственный, который «зацепит» взгляд читателя. В последней книжке это просторечия: гроздья/«грозди», красивее/«красивше». В контексте поэтической «зауми» просторечия приземляют притязания интеллекта на мудрость, всеохватность и глубину. Но и само просторечие – возвышается и царствует.

Граница этого царства простирается от древнего Булгарского до современной Франции, а между ними Индия, Татарстан, даже Гватемала: «Цивилизации нужны следы», – замечает автор (с.97). Конечно, все эти царства – по иному, культурные пространства и цивилизации – подпитываются удмуртской мифологией, уши которой торчат почти из всех стихотворений. И пока домовой из «Бегоры» (с.87) «брагу кушает», герой Петра Захарова занят творческими переделками своего дома-вселенной: «гроздефрукты» требуют постоянной заботы.

Разумеется, для преобразования мира требуется сила («грозди силы»), и сам процесс преобразования равнозначен акту соития и рождения. Ср. метафоры грозди силы/яйца, «слово-дыды колыбель свою поправляет», «фонемы почувствовав рождение песни» (с.11), «горячая ли у тебя печка» – в отношении женщин (с.21) и т.п. Характерно, что у Захарова процесс соития и рождения нового равноценны и не вытекают один из другого. В то же время процесс акта/рождения поэт часто замещает, маскирует природными явлениями. Таковы стихотворения «качайся бабочка…», «моё птичье гнездо…».

Ну, и конечно, постмодернизм никак не может обойтись без овнешнивания внутреннего, без попыток сделать тайное явным и наоборот. Вот и появляются парадоксальные выражения: «место для вывода птенцов – мир внутренний – АСКАР» (с.17) или детские воспоминания («И котёнка я не мог…») о нерождённых и выброшенных после аборта «комочках мяса», плывущих по реке Карлудка.

Но хватит о поэтике. Если вышеназванные примеры показывают, как строится художественный мир Петра Захарова, то с культурной составляющей всё оказывается сложнее.

Первая треть сборника – это стихи преимущественно о биологической мощи человека. Здесь герой Захарова выступает как первогерой, как мифический титан, обладающий неиссякаемой плодовитостью. Ну, да, мир-то из чего-то и вследствие чего-то должен рождаться.

Но мир появился, – и сразу подоспела проблема выбора: что такое «хорошо» и что такое «плохо», опять же в мифологических тонах чёрного и белого, тени и солнца («Тени»), святого и мирского («Бью, пинаю») и т.д. Диапазон широк, вплоть до политики. В пример можно привести неназванный цикл из тринадцати стихотворений. Таковы центральная и заключительная треть сборника. Причём третья часть нацелена на построение нового культурного пространства – от мифа до Парижа. В этом плане Захаров пытается разнообразить поэтический «пейзаж» графическими изысками: читатель увидит здесь стихотворения в форме профиля главы мирового пролетариата, в форме знака вопроса или лесенкой в обратную сторону – справа налево. Отдельно – поиск сходных мифических и словесных знаков. Ср.: «есть Чикаго есть Париж есть Иж» (с.107), Булгар: Булг – Ар, где «арскость» становится неотъемлемой частью Булгарского государства. По меньшей мере, всё это родовое, родное, а значит, Париж – дом, откуда неохота уезжать.

Так незаметно, исподволь из песни поющего члена рождается новая вселенная.