ЗЕМЛЯ ОТЦОВ
* * *
Что мне сказать о родине своей?
Она вдали, она всегда прекрасна.
Там холода и зимнее ненастье,
но мне теплей на Родине своей.
В Крыму опять зимой идут дожди,
а там над Вяткой кружатся метели,
и огоньки окошек еле-еле
кому-то ночью светят впереди…
Мне хочется в тот крайний дом зайти,
где угощала нас старушка чаем,
попутчиков озябших и случайных,
и, как ни странно, сбившихся с пути.
И если мне о Родине своей
рассказывать, то вспомню поневоле
тот бабкин дом и, в светлой дымке поле,
и тихий снег над родиной моей…
Клава
Больница в переулке,
второй этаж и справа
больничная палата -
четырнадцатый номер.
Там было белым утро,
и медсестричка Клава
нас спрашивала в шутку:
- Ну что, никто не помер?
И, задевая шторки,
к нам облако вплывало
прозрачное, как воздух,
пушистее подушки,
и Клава всю палату
улыбкой врачевала…
И как-то принесла нам
домашние ватрушки.
Больничная палата:
и смех, и слёзы рядом.
Холодный шум деревьев
и радостные вести…
А мне ещё хотелось,
чтоб повстречались взгляды,
чтоб Клава улыбнулась
не так, как всем нам вместе.
* * *
Полуэтаж, полуподвал -
моё пристанище на время
учёбы…
Мамино варенье
в литровой банке подавал
друзьям,
и общий разговор
не иссякал, как чай в стаканах,
точнее, в чайнике.
Не рано
мы выходили в коридор
и пожимали руки там
друг другу.
Жаль, что уходили
друзья домой, на службу или
спешили по другим делам…
А я пытался наводить
порядок в непорядке вечном,
топить прожорливую печку,
чтоб здесь уютно было жить.
И чтоб друзья пришли потом
в моё пристанище под вечер,
чтоб длились, длились эти встречи…
Огни
Огни приплюснуты к домам,
к холодным каменным углам,
разлиты на сырых бульварах
с небесными напополам.
Огней так мало городских,
что угадать нетрудно их
расположение в потёмках
раскосых улиц продувных.
Комната
Они,
одевшись в платья и в сорочки,
и облачась в осенние пальто,
что свешивались с вешалки и что
лежали в чемодане и в коробке,
ушли…
А комната жила,
не требуя внимания от граждан,
пусть неказистой, в общем-то, была,
не прибранной была, -
ей было важно
разлад холдный быта,
неуют
пытаться скрыть от городского мира,
чтоб этот холод, празднующий тут,
не проникал в соседние квартиры.
* * *
Рита красит губы долго.
На плите кипит уха.
Рита жаждет жениха
с «Волгой»!
Год проходит. Рита мошкой
вьется, кружит над плитой -
за столом жених скупой
с ложкой!
* * *
- Никто в окно не постучится,
живёшь на третьем этаже!
- А сколько лет тебе? Уже
давно, наверное, за тридцать?
- Что, если плачешь по ночам -
судьбу свою переиначишь?
А, может быть, совсем не плачешь?
- Девица, женщина, мадам…
* * *
Что делать мне с моим пейзажем?
Кому-то нужен будет он?
Белила вперемешку с сажей,
дрожащий тон и полутон.
Кому-то нужен?.. Только мне!
Вам больше нравятся портреты,
глаза и губы в полутьме,
глаза и губы, губы эти.
* * *
Когда тебя не было в городе этом,
я слышал, как листья над миром витали.
И песни я слышал, рожденные ветром,
и птиц, улетающих в гулкие дали.
И вот ты приехала, ты появилась -
стучат каблучки твои лёгкие близко…
И всё остальное в тебя превратилось:
и птицы и ветер, и жёлтые листья.
Треска
Магазин провинциальный,
окна с видом на реку,
разговор принципиальный
про солёную треску.
Молодые и старушки,
рядом с ними дед помор.
Как по кругу нескладушки,
ходит этот разговор.
С разговором толки ходят
обо всём и обо всех,
ходят – очередь наводят
то на вздохи, то на смех.
Мне-то что до вздохов, охов -
я за рыбою стою.
Житель атомной эпохи,
думу думаю свою.
Продавщица шутит мило
про довесок, недовес…
Лишь бы всем трески хватило.
Все хотят деликатес!
Вот купил. Несу! И – точка!
Ветер кружит у реки…
Ой треска, треска, тресочка,
чешуя да плавники!
* * *
Вышел в поле – поле перейти…
Только птиц доносится скольженье,
только трав шептанье, только пенье
солнечной полыни впереди.
Вроде этот край давно знаком,
как в чужой беседе поговорка.
Всё здесь, как при Дмитрии Донском,
если бы не трактор на пригорке.
Земля отцов
Виктору Харлову – художнику
Земля отцов, поросшая бурьяном:
Ни дома, ни ограды, ни скирды…
Как будто всё сломало ураганом
и превратило в дикие сады.
Меня никто не встретит у порога,
для гостя не накроет в доме стол.
Какой там стол! Пристанище убого!
Зачем на эту землю я пришёл?
Вдали неровной дробью и мгновенной
порой электропоезд простучит…
Земля отцов одна во всей вселенной,
как колокол расколотый, молчит.
И трудно, даже в августе медовом,
с землёю хлеб и горести делить,
когда её ни словом, ни полсловом,
ни криком невозможно разбудить.