ГОРЬКАЯ СУДЬБИНА

(Окончание. Начало в №3-4 с.г.)

 

8

 

Роман Пронин, под руку с Наташей, идёт к стоящим за огородом берёзкам. А зачем он туда идёт, своей невесте не сказал. «Пойдём, пойдём», – повторял он постоянно.

Наташа удивляется: «Почему это Роман позвал её, даже в дом не зашёл и теперь прячется от посторонних глаз? Что он хочет ей рассказать? Или, как говорят, между ними чёрная кошка пробежала? Злой человек навредил? Что-то дурное сказал? Она же безгрешная. Честь девичью сохранила, парням головы не кружила. Да, на Наташу многие заглядывались. Кое-кто даже поухаживать пытался. Митя Кутявин до сих пор, увидев её, тает. Может, это он что-то сказал Роману? Прошлым летом в Идзи работали студенты мединститута. Помогали строить ферму. Один из них настойчиво ходил за ней. На игрище приглашал потанцевать. Но Митя Кутявин с городского парня глаз не спускал. Охранял. По улице Наташу провожал до дома. Сам близко не подходит, шагает немного отстав… Может, спьяну Роману невесть что наболтал?

Роман Пронин похож на Митю Кутявина и лицом и статью. Худощавый, уши большие, глаза чёрно-коричневые. Наташа понимает: в крестьянской жизни такой человек хорошим хозяином не станет, не бравший в руки топор и дом обновить не сможет. Наверное, за всю жизнь даже и гвоздя не забил. Но любовь не спрашивает - тихо проникла в сердце и глубоко забралась.

Наташа и Роман впервые в клубе встретились. В субботу вечером. Присланные на уборку картофеля шефы–медики, стояли отдельно от молодёжи – иногда слышался смех с их стороны. Видно, парень в очках рассказывал анекдоты.

Роман зашёл и молча встал около стены. На медиков не смотрел, хотел присмотреться к местной молодёжи. С ней Роману ещё работать надо будет.

Хотя Роман стоял молча, деревенские девушки начали поглядывать в его сторону. Незнакомый человек всегда вызывает к себе интерес. Никто и не знал, что Роман Пронин приехал к ним работать музыкантом. Девушки сразу обратили внимание на его чёрный костюм, белую рубашку и большие красивые глаза… Модник, однако.

Зазвучала современная музыка. Медики парами вышли на середину зала и стали танцевать, прижавшись друг к другу. А местные парни вдоль стены стоят.

- Что не танцуете? – сказал кто-то в ухо Роману. – Вот, обормоты, что творят. Не отставайте. Без девушки останетесь.

Растягивая слова, рядом стоит молодой парень. Это был Митя Кутявин. По раскрасневшемуся лицу и весёлым глазам Роман понял: парень выпил. «С таким не о чем говорить», – мелькнула в голове мысль, поэтому он отошёл от него. Митя снова встал рядом.

- Сегодня приехал, наверное? – спросил он.

- Сегодня.

- В гости или по делу?

- Здесь, в клубе работать.

- Вправду?

- Точно.

- Прекрасно. У нас баяниста нет. В селе только я, Митя-гиря. А тебя как зовут?

- Роман.

- Вот, что творит очкарик? Мою зазнобу на танец приглашает. Надо будет показать ему, где раки зимуют…

Действительно, парень в очках вывел на середину зала стройную, светловолосую девушку.

- Эта девушка работает в городе? – спросил у Мити Роман.

- Это наш италмас, Наташа, – гордо сказал Митя. – Чужим не отдадим. Учёный человек. Немецкий язык знает. В школе всегда её хвалили. О, я бы про неё много чего рассказал, но боюсь, уведёшь. Ты познакомься лучше с дочкой главбуха. Будешькак сыр в масле кататься. И зарплата, и продукты тебе. Она городских любит. Сегодня же всё получится.

- Ты много болтаешь, – Роману надоела Митина трескотня. – Я сам разберусь и всё узнаю.

- Конечно, узнаешь! – понял по-своему Кутявин. – Обо всех я расскажу. Вон та, с калмыцким лицом, с кавказцем жила. Тот сделал ей ребёнка и улетел в свои солнечные края. Теперь ни одному парню не отказывает, хе-хе.

Роман отошёл от Мити Кутявина. Решил потанцевать. Танго – его любимый танец. Наташа стояла неподалёку. Её стройная фигура, лучистые глаза и светлые красиво уложенные волосы сразу обращали на себя внимание. Она о чём-то разговаривала с подругой. Роман с поклоном подошёл к ней и пригласил на танец. Наташа посмотрела на подругу: идти или не идти? Та весело улыбнулась. Сама, говорит, знаешь.

«Обормот!» – обругал себя Митя. Только сейчас он понял свою ошибку, что зря хвалил Наташу,а танцевать не приглашал. А этот, как стервятник, налетел на Наташу.

Роман танец, второй протанцевал. Приглашал других девушек. Парни в клубе откуда-то узнали, что Роман баянист. Наверное, Митя успел рассказать. Вот же, сам подаёт ему баян. Видно подумал, что если будешь играть, с Наташей танцевать не будешь. Баян так баян! Это стихия Романа. Полилось согретое жарким солнцем и ласковым морем грустное танго. Сначала его виртуозная игра удивила всех. Потом ноги сами пустились в пляс.

Вот с этого всё и началось. А сейчас Наташа не понимает, зачем он ведёт её к берёзкам, что случилось?

Роман остановился у стоящей под липой скамейки и предложил Наташе присесть.

- Рома, объясни, почему ты сегодня такой? – смеясь, спросила Наташа.

- Знаешь, Наташа, почему не разваливается семья у супругов, которые друг друга не любят? – удивив Наташу, начал говорить Роман. – Их держит длинный рубль, престижная машина, ковры!.. Они своё счастье на мебель меняют.

У девушки даже руки и ноги отнялись. Что Роман философствует? Зачем ей золото? Мать вот носит серебряное колечко. Она его никогда и ни на что не променяет. Муж съездил в Ижевск и купил его ей. И Наташа так же, если кольцо подарит любимый, до скончания века будет его носить. Любовь – сама золото. Ни за какие деньги её не купить.

- Ты меня, Роман, этим разговором в трудное положение ставишь. Чувствую, в твоейголове другая мысль крутится, – Наташа робко посмотрела на любимого.

- Я знаю одну семью. В нашем же подъезде живут. Дети были ещё маленькими. Однажды жена говорит мужу: «Отец, я тебе ещё сына хочу подарить». Видела бы ты, милая, как обрадовался мужик. Не смог сдержать нахлынувшую радость, обнял жену и прямо на наших глазах поцеловал. Позавидовал я им тогда, милая. А у нас… Поругался я с отцом, Наташа. Папочка не пересилил свою злость, уехал. Всё это случилось из-за Чёрного Микты. Он разговор начал, старый пень.

- Про что?

- Язык не поворачивается. Стыдно. Твою мать воровкой называет. Говорит, с фермы ведром то молоко, то комбикорм таскает.

- Молоко и комбикорм крадёт? – Наташа рассмеялась.

Значит, он поверил болтовне Старого Микты, а его родители поссорились, услышав эту ерунду. Отец вон даже уехал. Никакого сватовства сегодня, видимо, уже не будет. Готовили всю ночь, салаты и всё остальное скотине достанется. Мать одна на дойку пошла. А Наташа, надев розовое платье, здесь, под берёзами, гуляет. Правильно, видимо, говорят: разные они. Деревенская за городского замуж не выйдет. Зря за радугой гонялась. Утёнок белому лебедю не товарищ. Рано или поздно – лебедь почувствует свою красоту и улетит. А утёнокостанется в своём дворе и с тоской будет провожать глазамиулетающего белого лебедя. У каждого своя пара. Вот же из-за неё и матери попало, воровкой обзывают. Наташа же не будет объяснять, что мать не такая, что своё на ферму таскает. Если не прекратит он эту болтовню, значит, не верит. Доверия нет – любви тоже нет.

- Ромка, дурачок ты мой, дурачок! – дрожащим голосом начала Наташа. – Неужели ты поверил, что я за тебя выйду замуж? Я же просто ради смеха попросила тебя придти! Неужели поверил?! Мы с Марьей Ивановной не можем не воровать, руки чешутся. Что плохо лежит, сразу прихватываем, «на чёрный день» запасаем. Вот на западе всякие бункеры строят. Мы чем хуже? Для этого у нас есть погреб! Хоть сколько туда таскай, он бездонный. Продуктов хватит года на три. Там и картошка есть, и морковка, и репа, и капуста. Есливзорвут атомную бомбу,без запасов долго не проживёшь. Вот так, Ромка Пронин, мы тихо, удмуртским манером, пытаемся жить. А сейчас, как говорят, адью!

Поняв, что зазноба специально это говорит, Роман разозлился. Почему это девки становятся такими? Что хотят показать? Или просто такой капризный характер?

- Я думал, Наташа, что ты посеръёзнее. А ты?.. Думал, поймёшь… Пожалеешь меня.

- Неужто только сейчас понял, несчастный? Да, я дура, деревенщина! В твоё отсутствие под эти берёзы с другим парнем приходила. Может, думал, что я чистая как ангел? Ха-ха! Если хочешь, я сейчас же разденусь. Ты уже давно хочешь увидеть моё тело. Так ведь, Ромка?!

- Ты, ты!..

- Гулящая?.. Ха-ха!.. Да не любила я тебя, Ромка! Мне только твоя игра на баяне понравилась. Теперь – всё улетело. «Сердце красавицы склонно к измене…» - знаешь такую песню? Она про меня.

Роман застыл на месте. Наташа, сказав «прощай», ушла. Вот как получается: слово за слово и любовное кольцо даёт трещину. Догони её и обними, встань перед ней на колени, скажи, что виноват, ласковые слова говори. Ну где уж?! Роман стоит, кусая губы, гордость не позволяет. Он тоже мужчина, он тоже человек!

- Потом пожалеешь! Подумай! – крикнул Роман вслед уходящей Наташе.

В это время по просёлочной дороге, ругая себя, Марью Ивановну и весь мир, шагал Митя Кутявин. Случай на ферме всё в его голове перевернул. Наташу он уже не застал. Услышал слова Романа и подумал, что они сказаны ему. «Решил здесь меня встретить, – мелькнула мысль, – захотел силой со мной помериться».

А Митя Кутявин не был бы Митей-гирей, если бы трусливо убежал. Мышцы рук, как бугры, напряглись, горячая кровь ударила в голову. Он двухпудовыми гирями, как мячом, играет. Молодёжь его Митей-гирей и называет.

- Эй, солдатик! – скрипучим голосом крикнул Митя. – Если свои кости хочешь поломать, шагай ко мне.

- Куда шёл, туда и иди, алкаш! – огрызнулся Роман. «Откуда он здесь появился? – промелькнула в голове мысль. – Или Наташа специально его позвала?»

Ему сейчас не до Кутявина.

- Ну что стоишь, обормот? Струсил что ли? – спросил Митя.

Роман мог уйти, но позориться не стал. Потом Митя разболтает, трусом назовёт.

После службы в армии они с друзьями организовали вечеринку. И там один«афганец» слишком начал вытрёпываться. Мы, говорил, всё там видели, всё выдержали. А здесь гулящие девки не знай кого из себя строят. Пригласишь на танец – идти не хотят. Девушку, за руку, насильно поднял со стула. И силой, и словом успокоил Роман этого солдата. Но что делать с этим, потерявшим лицо, Митей? Как его успокоить? У него одна философия: повкуснее поесть и выпить.

Вот он снял с пояса широкий солдатский ремень и,накрутив его на правую руку, шагнул в сторону Мити-гири.

- Рукам своим не доверяешь, обормот! За ремень хватаешься! Брось его! – брызгая слюной начал кричать Митя. – Мы так не договаривались.

Роман повесил солдатский ремень на ветку, снял пиджак.

- Ну, что хочешь сказать, алкаш?!

Митя немного отступил.

- Только ты без хитростей! Только силой!

Схватились. Митя схватил его своими, как железные грабли, пальцами и хотел повалить на землю. Роман, как налим, вывернулся из его рук и, немного присев, бросил Митю через голову. Митя с грохотом упал на землю.

- Ах, ты так?! Я тебе покажу, где раки зимуют! – Митя вскочил и, как разъярённый бык, налетел на Романа. Собрав все силы, он хотел ударитьего по лицу. Роман увернулся. Подставил подножку и толкнул Митю.

- Пусть это будет нашим последним разговором. В следующий раз язык держи за зубами, – Роман подал руку лежащему Мите, который тяжело дышал. – Вставай, вставай, кто-то может увидеть…

 

9

 

Лидия Гавриловна пошла в сторону дома Марьи Ивановны. Земля ещё не высохла, и она шагает,выискивая более сухие места. Сельские жители в это время ещё ходят в резиновых сапогах, только в гости берут с собой сменную обувь.

Пока Ромка не сбежал, она спешит поговорить с глазу на глаз с Марьей Ивановной и с невесткой. Так родного сына и потерять недолго. Вовремя дашь совет, успокоишь, помирятся, не кошки же. Ни сватью, ни невестку она ещё не видала. Кто, что они за люди? Как живут? Вдруг даже нормального дома нет. У одиноких женщин и ворота не закрываются. Для гуляк всегда открыты. Ещё в детдоме Лидия Гавриловна видела такое. А Роман и это по-своему поймёт, подумает: какие хорошие, любого человека принимают как дорогого гостя. Да и Наташу, невестку, она видела только на фотографии. На снимке она милая, привлекательная, с улыбчивым и открытым взглядом.«Вот я такая. Любите, если понравлюсь», – будто хочет сказать. Но на фотографии любая девушка выглядит как цветок. Уже потом, после свадьбы, свой характер показывает. Тогда мать всегда становится плохой, молодожёнам жить мешает, лезет в семейные отношения, говорит, что сын лучше невестки. Такие разговоры Лидия Гавриловна много раз слышала от старушек. Пусть в дальнейшем не будет размолвок и споров. Для этого мать и хочет узнать будущих родственников. Любящим пусть будет хорошо не только сегодня. Если бы к горячему сердцу была ещё и холодная голова, не было бы столько разводов, не было бы слёз. Потом только матери и маленькие дети страдают.

Вот справа, на улице, седьмой дом по счёту. Как объяснила Варуш, синий полисадник, там растёт стройная берёзка. Костя, муж Марьи, её посадил. В полисаднике цветут кусты смородины. Около них гудят пчёлы. Ворота о двух столбах, с двумя дверями. Одна маленькая, для людей, другая большая, чтоб заезжать без проблем с возом сена.

«Если хочешь узнать характер хозяев, надо посмотреть в окна их дома», – это Лидия Гавриловна или где-то прочитала, или в детдоме слышала? Она уже не помнит. Если окна чистые, узорчатые наличники – знай, здесь живут работящие хозяева. У Марьи Ивановны окна чистые-чистые, зашторены, наличники только нынче покрашены в голубой цвет. Крыша покрыта шифером. Там прикреплена антенна. Можно подумать, что здесь хозяйничает мужчина.

Лидия Гавриловна, зайдя во двор, удивилась, там растёт густая зелёная трава. Для выгона скота есть специальная дорожка. На огород они не попадут, с обеих сторон сделан заборчик. На зелёной траве стоят несколько ульев. И они покрашены в голубой цвет. «Как в нашем дворе», – вспомнив своё детство, у Лидии Гавриловны стало тепло на душе.

В Вавожском районе, в Маленьком Починке, у них была такая же, вся в зелени, пасека. Отец был ветеринаром, мать лечила трахому. Отца забрали на войну. В первые же дни боёв он погиб. И мать добровольцем ушла на фронт. Три года маленькая Лида жила у бабушки. Получив похоронки, бабушка не выдержала, умерла. Так Лида попала в детдом. Там она впервые увидела рояль. Музыке их обучала эстонка, плохо говорящая по-русски.Учительница и чёрный рояль Лиде очень понравились. И она постепенно научилась играть. Впереди была прямая дорога в музыкальное училище. «Сколько времени прошло. Скоро сама бабушкой стану», – с тоской подумала Лидия Гавриловна.

Двери заперты только на крючок. Её сын сюда пошёл. Наверное, ушёл недалеко. Лидия Гавриловна осмотрелась, никого не увидела. Видно, почуяв во дворе чужого человека, пчела жужжа вылетела из улья. Скоро пчёл стало побольше, и они, пугая, начали летать вокруг её головы. Прикрывшись висящим на плечах платком, она хотела уже уйти. Новот во двор кто-то зашёл. Пчёлы полетели туда, признали хозяйку и улетели обратно в ульи.

- Чужого почувствовали, значит? – улыбаясь, спросила Марья Ивановна.

- Пугают, – снимая с головы платок и снова покрывая им плечи, сказала Лидия Гавриловна.

- Запах духов, значит, почуяли, – продолжая разговор, Марья Ивановна спросила: – Вы матерью Романа будете, так ведь?.. Здравствуйте. Я - мать Наташи. Марья.

- Здравствуйте, – подала руку мать Романа. – Лидия… Гавриловна.

- Э-э, как мы вас встречаем. Закрытой дверью. Да и Наташа где?.. – так говоря, повесила она на забор ведро и позвала гостью в дом.

«С пустым ведром вернулась. Наверное, нас постеснялась», – подумала Лидия Гавриловна, сняла туфли и поставила их на специально постланную клеёнку. Марья Ивановна дала ей мягкие тапочки. Выкрашенное в жёлтый цвет крыльцо, цветы на подоконниках – всё радует глаз, ждут сватов.

- Не сердитесь. Не думайте о плохом, сватья. Все ведь работаем, – открывая дверь, говорит Марья. – Будьте как дома. Фотки посмотрите. А я переоденусь…

Марья Ивановна вышла в чулан. Там они держат летнюю одежду.Лидия Гавриловна присела на широкую скамью возле печки, оценила убранство дома и подошла к висящим на стене рамкам с фотографиями. Так и есть, вместе с Наташиными подругами и фотография её сына положена под стекло. Одна фотография ещё до армии, с баяном, другая – в солдатской форме. «Уже членом семьи считают, – сердито подумала она. – Чем время тянуть, скажу пару слов и разрушу отношения сына с этой деревенской девочкой». Но не всё по задуманному получается. Взяла себя в руки. Она как культурный человек, придя поговорить со сватьей, шуметь не будет. От таких мыслей даже мурашки поспине прошли, щёки порозовели.

В комнату, в красивом сером платье и в белом с цветочками платке, зашла Марья Ивановна. Сказала, что впервые нынче тепло стало. Постоянно в пальто ходили. Она принесла из кухни маленькую керамическую кружку. Вместо кваса, говорит, вот вам медовуха. Лидия Гавриловна,глядя с симпатией на хозяйку, вертит в руках маленькую кружечку. Молодой, красивой кажется сватья.

- Дети растут, на крыло становятся, так ведь, сватья? – спросила Марья Ивановна.

- Чем больше вырастают, тем больше забот, – ответила Лидия Гавриловна. – Да вы присядьте…

Пожилая женщина, видимо, только этого и ждала. Как бы благодаря, опустила голову и, улыбнувшись, села рядом с Лидией. Выпила немного из своей кружки и сватью попросила:

- Пейте, не брезгуйте. Это чистый шербет. Оставался прошлогодний мёд в сотах. Специально для гостей поставила. Вино не покупаем. И пить некому, и не надо. Хорошо,что и свадьбы нынче с чаем справляют. До нас, конечно, это ещё не дошло, но по телевизору показывают. Э-э, и у нас однажды была такая свадьба. На столе чин-чином выпечка, самовары стоят. Что танцы, что песни! И мы, старушки, там пели. Созданный твоим сыном Ромкой фольклорный ансамбль живёт, сватья. И в район ездили. Дипломы, подарки им дарили. Э-э, насчёт свадьбы, хе-хе… Выпивки не было, но некоторые мужики, оказывается, с собой принесли. Раскраснелись, пляшут, чуть пол не проваливается. Без этого их не расшевелить, – смеётся Марья Ивановна.

 – Ай ладно, зря их ругать не будем. Много в жизни повидали. Всё сразу не вылечишь. Лишь бы молодёжь не брала пример…

Хозяйка, ничего плохого не думая, всё говорит и говорит. С неохотой слушает Лидия Гавриловна, но, соглашаясь, кивает головой.

Да, есть такие старушки. Они ничего такого заумного не говорят, всё про своё житьё-бытьё, но вдруг не встанешь, не уйдёшь, будешь сидеть. Притом, что если эта старушка похожа на твою мать. А Марья Ивановна как раз походит на неё. Много чего повидав и натерпевшись в жизни,в их лицах, в манере говорить появляются общие черты. Так и хочется сравнить её со своей матерью. Не подумав, и слова сказать не решишься. Злость свою глубоко запрячешь.

И Лидия Гавриловна сравнила Марью Ивановну со свой матерью. Если бы она ещё была жива, то действительно, очень была бы похожа на хозяйку этого дома. Но Марья Ивановна не её мать. Ещё сынаеё хочет присвоить. Для дочки примаком сделать! Не будет этого. Успокоившись, Лидия Гавриловна привстала.

- Мария Ивановна, я зашла ненадолго. Не сердитесь, но нам надо серьёзно поговорить.

- А как же иначе? – посмотрела на Лидию Гавриловну Марья.

- И вы мать, и я мать… Я вас называю матерью Натальи, хотя уже всё знаю… Мария Ивановна, неужели вы, столько прожив на свете, до сих пор не поняли, что Роман и Наташа не подходят друг другу?

- Говорите, говорите, – почувствовав боль в сердце, остановилась Марья Ивановна.

- Вы знаете, сколько детей нынче живёт, не видя своих отцов? Они же все несчастные. Поэтому и нервные, пьяницы. Как их жалко, Марья Ивановна. Работая в музыкальной школе, я каждый день их встречаю. Даже в моём классе половина детей не знают слова «отец». Это беда, Марья Ивановна. Они же не военные сироты. Ой-ёй-ёй! Докуда доведёт такая жизнь?! – как актриса, играющая на сцене трагическую роль, говорит Лидия Гавриловна.

- В нашем селе, спаси господи, до такого ещё не дошло. Детей не бросают. Да, случаи были… Неужели в городе все с ума посходили?.. – жалея сирот, спросила Марья Ивановна.

- Да, да. Быстро женятся и быстро разводятся. Потом дети слёзы льют. «Кто твой отец?» – спрашиваю я у одной девочки. Она очень удивилась. У меня есть мама, говорит. Слово «отец» даже не понимает. И нам бы не увидеть такого. Подумайте хорошо, Мария Ивановна, какие они супруги? Ромка пойдёт учиться. Он обязательно консерваторию закончит. В театре или в филармонии будет работать. А ваша дочь? Роман мой сын… Там нет ни капли пронинской крови.

- Господи, что ты себя так унижаешь? – удивилась Марья Ивановна.

- Думаю, зря болтать не будем. Неужели вы поверили Роману? Неужели он деревенскую, которая ещё говорит путая падежи, возьмёт себе в жёны и увезёт в город? С ней под руку пойдёт в театр или в гости? Ха-ха, это самообман!

Марья Ивановна стояла не двигаясь, смотрела на неё не отводя глаз. Соглашаясь с городской женщиной, вначале вздыхала. Но потом, поняв, что её и дочь позорят, она не выдержала и сказала:

- Не сердитесь, сватьюшка, устала я вас слушать. Вот – дверь, вот – порог. Жалко мне тебя. Нас второсортными хочешь сделать, ну и ладно… Столько ты прожила, а не поняла, что любовь даётся один раз. Семьи рушатся, говоришь… Теперь я тебе скажу, зачем. Всё это происходит из-за таких как ты, сватьюшка. Вы не можете любить своих мужей. Не заботитесь о них. Не готовите, не стираете. Думаете только о себе…

Лидия Гавриловна вообще не хотела спорить с пожилой женщиной. Если бы встретилась с Марьей Ивановной в другом месте, если бы не было никаких отношений, она бы говорила по-другому. Радовалась бы крепкому хозяйству и мягкому характеру деревенской женщины. А сейчас, она специально так говорила. Она знала: такого никто не вытерпит.

Лидия Гавриловна не стеснялась, только бы сыну было хорошо. Даже и себя начала позорить. Рассказала, что было не было.

- Любовь у Романа в городе. С деревенской её не сравнить. Красивая, умная. Не сердитесь, я всё сказала…

Лидия Гавриловна хотела выйти. Послышался звук открывающихся ворот. Марья увидела возвращающуюся дочь.

- Я прошу, дочери ничего не говори. Скажи, пришла посмотреть наше житьё-бытьё и потихоньку уходи. Мы некультурные, потерпим.

Тяжело дыша, вошла Наташа. Прибежала не разбирая дороги.

Не разговаривая ни с кем, хотела пройти на кухню. Там, лёжа на диване, она бы успокоилась. Попыталась бы понять слова Романа, может, и злость бы прошла. Не зря говорят «молодо – зелено». Хотят показать, что они ни к чему не привязаны. Тем более, когда чувствуют обиду. Вот и матери стоят и смотрят в пол, молчат. Значит, уже поругались. Что тут красоваться? Железо куют горячим, огонь уносят быстро.

- Мама, – сказала Наташа, – что вы у дверей стоите? Гостью словами угощаешь? Подходите поближе, не стойте у дверей. Я вам покажу, как мы можем жить. Поставлю блины, открою сундук, покажу приданое. Мама, открой же сундук! Покажи наше богатство, нет не наше, мама, воровством собранное!

- Ты что болтаешь? – сказала Марья Ивановна. – Не надо, доченька!

- Надо, мама, надо! – Наташа подошла к обитому железными лентами сундуку и открыла его. – Мама, вот здесь сколько всего! Вот маленькая подушка. Я её для будущего ребёнка вышила. Вот одеяла, покрывала. Это твоя работа, мама. Ты эту рубашку зятю сшила. А вот это платье сколько времени вышивала! Думала, надену его, пойду к роднику за водой. Зачерпну в вёдра чистую воду и перед гостями пройду не пролив ни капли. Потом возьму косу и покажу на лугу, как я умею косить. Э-э, мама, забыли уже старые традиции. Никому больше они не нужны. Нынче у молодёжи один бог – деньги. Им молятся, за них душу продают. Зачем это старьё, мама?! Здесь же они заплесневеют, моль съест. – Наташа всё, что под руку попадёт,хотела выбросить на пол, но мать схватила её за руку:

- Остановись, доченька. Зачем свою работу портишь?

- А они, – глядя на Лидию Гавриловну, сказала Наташа, – так не думают. Сейчас мне Роман всё рассказал…

- Значит, поссорились?.. Значит, он надтобой издевался?

- Ой, мама! Какие, оказывается, мы дуры, всем верим. А народ нынче золоту молится. Посмотри вот на мать Романа. Что на руках, что на пальцах, что в ушах! А у тебя такого нет. Значит, ты простая чернорабочая, ещё и воровка, – Наташа встала на колени на маленькую подушку и, закрыв лицо руками, заплакала.

Марья Ивановна не выдержала и сватью попросила уйти.

Лидия Гавриловна вышла за ворота и увидела идущего к дому сына. Роман, не разбирая дороги, не замечая грязи, быстро шагает. Видно, после разговора с Наташей и Митей ещё не остыл, всё на лице написано. Лидия Гавриловна не решилась и слова сказать. Учить, советовать, ругать – всё будет напрасно. Сын специально будет дерзить. Пусть идёт к своей зазнобе. И Марья Ивановна, и Наташа сейчас, наверное, рыдают. Разгорячённые, наверное, ругают и её, и Романа. Так и надо! «Ладно ещё успела подлить масла в огонь», – подумала Лидия Гавриловна. Роман зайдёт туда и увидит, какие они спокойные, как они его любят! Ещё бы прогнали ухватом, поганой метлой. Тогда бы забыл, ноги бы его не было в этом доме.

Лидия Гавриловнане хотела ничего говорить, но руки сами вскинулись: брюки на коленях Романа мокрые.

- Что с тобой, сынок? Поскользнулся, упал что ли?

- Да, мама, – рассмеялся Роман. – Радуясь этому дню, я на коленях плясал. У меня же сегодня самый счастливый день! Женитьба бывает один раз в жизни. Что-то ты, мама, не радуешься? Может счастья сыну не желаешь? Я вижу, ты уже свататься заходила. Только лошадей запрячь осталось, так ведь?.. А-а, тебе не нравится свадьба на лошадях? Тебе нужен кортеж из «Волг» и «Жигулей». Пусть будет дворец, пусть звучит свадебная музыка! Мендельсон! А здесь что? Грязь! Ты подожди немножко, мама! Я твою грязь вычищу. Наверное, забыла снять грязные туфли. Что они, крестьяне! В грязи живут! – Роман быстро повернулся и зашёл к будущей тёще.

Лидия Гавриловна, как гусыня, ущипнула бы сына, взяв ивовый прут, отхлестала бы его по заднице. Какой он себе на уме! Своей родной матери перечит. Издеваясь, сквозь зубы говорит. Ой, сама виновата, сама. С детства слишком опекала. Всегда его защищала. Надо что – ему. На шелках, на белом хлебе вырастила. Но от себя не убежишь.

“Эхма, вот те на!” – вспомнив всё прошлое, Лидия Гавриловна глубоко вздохнула. Выгнать бы Романа из этого дома пинками, пощёчинами. Через открытое окно слышался плачущий голос. Наташа плачет.

- Мама, ну скажи ты ему, что меня нет дома! Неужели он не понимает, если двери заперты, его здесь не ждут, не любят!

- Роман, не стой там. Тебе здесь нечего делать.

Лидия Гавриловна спокойно вздохнула и,поджидая сына, пошла вдоль забора. Роман её догнал.

- Мама, что ты им сказала? Меня и на порог не пустили, а?!

- Это, сынок, сам у себя спроси. Сам же что-то сказал своей подруге. Она прибежала как ошпаренная и начала приданое выбрасывать на пол! Как истеричка. Я стояла молча и, прости господи, ничего не сказала.

Роман, дёргая себя за нос, несколько шагов прошагал молча. Видимо, понял свою ошибку. Зря, наверное, болтал. Какие они воровки! Теперь слово вылетело, стрела вонзилась в сердце Наташи. Если про воровство говорил, значит, Наташа поняла, что и он этому верит.

- Голову не теряй, сынок. Я тебе ещё открою, как в сказке, золотую дверь. Бросай свои тёмные мысли и поехали домой, – поняв страдания сына, успокаивала его мать.

- Золотую дверь я сам хочу открыть. Своим умом, своим ключом, – сказал Роман. – Мама, ты уже всё знаешь. Я люблю Наташу.

- Думаешь, после этих слов я тебя обниму и поцелую? Э-э, какой ты слизняк. В твои годы на жизнь с умом надо уже смотреть. Думаешь,оставшись здесь, счастливым станешь?

- Я сейчас не уйду, мама! – не сказал, выстрелил Роман.

Лидия Гавриловна замолчала… Ей захотелось быстрее уехать отсюда. Сына забрать с собой не может. Своим умом решил жить. Даже слова матери не воспринимает.Лидия Гавриловна хоть и не верит колдунам, но, видя такое упрямство, ей в голову полезли разные мысли. «Раньше говорили, что некоторые могут сглазить,погадать, вылечить. Кто знает, может и здесь, в дальнем селе, ещё сохранились такие, - подумала она. - Про свою гордость Роман забыл, стучится в запертую дверь, сам себя унижает».

Лидия Гавриловна немедленно села бы в машину и уехала.Но нельзя. В Идзи автобусы не ходят. А стоять голосовать на дороге ей стыдно, ведь своя машина есть. Муж разозлился и уехал, вот теперь Лидия Гавриловна всё сама и расхлёбывает. Семейные отношения разладились. Муж ни её, ни сына, оказывается, не любил. Она поняла, Евсей Пронин просто так говорил, что любит их. После этого случая решила мужуне уступать. Если надо будет, и развода не побоится. А Евсей без жены засядет за рюмку и пропадёт. Локти будет кусать, но поздно.

А сыну по пути пришла такая мысль:«Сегодня же с Чёрным Миктой и завфермой надо встретить возвращающуюся с работы Марью Ивановну. Если эти толки, эта болтовня возникли из ничего, надо Чёрного Микту схватить за шиворот и судить принародно. Пусть держит язык за зубами! И председателя надо предупредить, - подумал Роман. Как раз в это время по улице ехал «газик». - Председатель, - понял Роман. - В район едет. Вот с ним надо мать и отправить». Поднял руку и остановил машину. Роман пытался скрыть своё расстройство, но Юртаев всё понял. «Что с тобой?» – удивлённо спросил он. Роман кратко всё рассказал. Сказал ещё, что хочет встретить Марью Ивановну.

Юртаев согласился. Только предупредил, чтоб не обижали пожилую женщину. Этой болтовне, говорит, надо положить конец. Завтра на ферме соберём совет.

«Газик» тронулся. Через заднее окно Лидия Гавриловна ещё долго смотрела на стоящего на улице сына.

 

10

 

Пройдя по ферме, Юртаев зашёл в молокосборник. Марья Ивановна мыла пустой бидон. Она работала низко наклонившись, поэтому председатель её лица не увидел. Только на глаза попались руки совздутыми венами, искривлёнными от тяжёлой работы пальцами и грубой, как кора дерева, кожей. «Такие руки никогда чужого не возьмут», – вспомнив, зачем пришёл, подумал председатель.

Юртаев пошёл в красный уголок, там будет собрание. Кроме работающих на ферме, пришёл ещё Дымов из районного Комитета народного контроля и Чёрный Микта. Хотел придти и Роман Пронин, но что-то его не видно. Обиделся, или понял свою ошибку? Вчера вечером он с Чёрным Миктой и Настей Кукушкиной в кустах, у речки Идзи, ждали,когда Марья Ивановна будет возвращаться домой. Но они ничего нового не узнали. Марья Ивановна пришла домой с пустыми руками. Роман ушёл, поругавшись с Чёрным Миктой и Настей.

Собравшиеся в красном уголке уже ждали Юртаева. Все сразу же обернулись в его сторону.

Вместо того, чтобы хвалить хорошо работающих, Юртаеву приходится разбираться с заявлением на пожилую женщину. Но его просто так не оставишь. Оно пришло в район.

- Может, не будем заниматься этой жалобой, – тихо сказал человеку из райкома Юртаев. – Позовём завфермой, то есть Платонова, Уралову Марию Ивановну, Настю Кукушкину и хватит.

- Не понимаю, – крупные брови Дымова взлетели вверх. – Пришла бумага. А ты вора защищаешь.

- Ладно, – согласился председатель. – Я своё слово сказал.

Как раз в это время зашла Марья Ивановна; Юртаев показал ей на стулья, попросил присесть.

А Настя Кукушкина отказалась, громко крикнула:

- Я не подсудимая! И отсюда могу сказать.

Председатель махнул рукой на Настю и начал интересоваться работой на ферме. Хваля передовиков, Юртаев заметил, что нет завфермой Платона Никифоровича Платонова. Возникла пауза. Собравшиеся шёпотом спрашивают друг друга: «Где же он?» Платонов утром был на ферме.

- Что будем делать? – спросил Дымова Юртаев.

- Продолжайте, – сказал Дымов.

- Товарищи, – снова начал председатель, – в нашей стране сейчас идут большие перемены. Про это вы постоянно слышите. Все эти перемены для нас, чтобы жизнь ещё лучше стала. Мы гордимся своими ветеранами войны и труда. С гордостью называем их имена. Учимся у них и жить, и работать. Я бы причислил к ним Уралову, нашу Марью Ивановну!

Собравшиеся без слов сразу зааплодировали.

- Товарищ Юртаев, постойте, постойте! Что это такое? – со злостью спросил Дымов. Он очень удивился. Он сюда не хвалить Уралову приехал, а пристыдить воровку, или передать дело в прокуратуру. Но собрание пошло по другому руслу. Собравшиеся снова зашумели.

- Зачем вы человека обижаете?

- Старого человека легко обидеть!

- Видишь, товарищ Дымов! Никакой дисциплины нет. Волю дали, волю… – как змея прошипел Чёрный Микта.

- Товарищи! – быстро встал Дымов. – Товарищ Юртаев хорошо начал говорить. Но мы здесь собрались не для хвалебных речей. Вы сами знаете, у вас на ферме творится много нехорошего. Вот недавно в комитет Народного контроля пришло письмо. Там сказано, что Уралова нечиста на руку. Она спутала колхозное добро со своим. Начала комбикорм домой таскать.

- Если бы только это! – крикнула Настя Кукушкина. – Она нам работать мешает.

- Пожалуйста, говорите, говорите! – обратился к Кукушкиной Дымов.

- Почему не сказать?! Скажу! – встав с места, Настя Кукушкина даже не поняла, как оказалась у стола. – Хороший человек давно бы сидел дома. Потихоньку бы на огороде копался. А она везде нос суёт. Хороших коров в свою группу забирает. Завфермой ещё её защищает. Вон комбикорм таскает. Судить её надо.

- Ты за руку её схватила, Настёна – голова солёна! – от дверей крикнул Митя Кутявин.

- Вот-вот как у нас получается! – показывая на Митю, как пулемёт, застрочила Настя. – Все здесь друг друга покрывают! Алкаш Митя крутится вокруг её дочери, поэтому сейчас защищает.

- Настя, – председатель, не выдержав, встал. – Ты не кричи, спокойно скажи, почему в этом месяце, пятнадцатого числа, на работу не выходила? Почему коров с твоей группы доили дочь Марьи Ивановны и Люся Кутявина?

-            Пусть не издевается, – не зная что сказать, Настя присела было на стул рядом с Марьей Ивановной, но сразу, как ошпаренная, вскочила и быстро села на прежнее место.

Митя Кутявин громко рассмеялся, и собравшиеся начали смеяться.

- Ты так и не ответила председателю, Настя-два несчастья! А дело было так, товарищи, – улыбаясь начал Митя. – Значится, я шёл в кочегарку. Слышу, Марья Ивановна говорит «несчастью»: «Девочка, коровы-то не ухожены. Почистила бы хоть. Смотреть на них жалко». Настя, как курица, встрепенулась. Матерные слова из неё как из ведра льются. Я не выдержал и сказал: «Коровы твои, Настя, навозными лепёшками измазаны. И сама такая же. Руки хоть сегодня мыла?»

Чёрный Микта ёрзал, ёрзал на стуле, не выдержал и кулаком ударил по столу.

- Это что за представление? Кого здесь судим? Уралову или Настю?

- Тебя, тебя – чёрную холеру! – держа в руках ведро Марьи Ивановны, зашёл в красный уголок завфермой Платонов.

Собравшиеся замолчали. Удивлённо посмотрели на Платонова.

Платонов ведро поставил на стол. Вытер рукой пот с раскрасневшегося лица исказал Юртаеву:

- Михаил Васильевич, прошу, посадите меня в тюрьму!..

Юртаев даже рот раскрыл. С такой просьбой, говорит, надо в прокуратуру обращаться. Никогда не заикавшийся председатель никак слова прокуратура вымолвить не мог.

Но Платонов требует удовлетворить свою просьбу.Сажайте да сажайте!

- А что ты натворил? – расстегнув ворот рубашки, спросил Юртаев.

- Я – ничего! – сжав кулаки, начал Платонов. – Чёрный Микта! Всю ферму он тиранит. Здесь его как чёрта боятся. Вместо того, чтобы помочь, каждый карман, каждое ведро проверяет. Если нам не верите, всех увольте и сами работайте. Работайте! К чёрту! Надоело всё. Сегодня ночью я глаз не сомкнул. И дома с пол-оборота завожусь. С ума уже схожу. Прошу, посадите меня в тюрьму!

- Понятно, спокойно можешь говорить? – чтоб успокоить его, председатель налил ему стакан воды.

Платонов взял стакан и хлоп! Поставил перед Чёрным Миктой.

- Пей, подавись, серая крыса! Товарищи, мне ещё жить хочется. У меня дети ещё маленькие. Но придётся в тюрьме сидеть. Знайте, если сегодня его обухом не вдарю, дубиной завалю!

Чёрный Микта не на шутку испугался. Тихо, как мышь, отошёл от Платонова и сел на стул, приготовленный для подсудимой.

Платонов как сумасшедший начал смеяться. Видите, говорит, человек сам выбрал себе место!

Чёрный Микта побелел, не вставая с места протянул руки к Дымову и заголосил:

- Запишите. Пожалуйста, запишите слова этого убийцы! Не то, шабаш-карандаш.

- Запишите, запишите! – не отнекивается Платонов. – Мы этой серой крысы, как грома, боялись. Ведь он, чуть что, сразу писал в газету, в райком, в милицию. Был бухгалтером, был бригадиром. Он меня разными жалобами, комиссиями уже совсем достал. Сколько я объяснительных писал. Но хоть одна его жалоба оказалась правдой? Не-ет! Я же и согнулся. Сколько здоровья потерял! Вот и сегодня: зачем, для чего столько времени зря тратим! Из-за чёрной души. Неужели нет никакой статьи, чтобы его судить?

- Ты за слова свои отвечай, Платоша! Я ли, другой ли напишет – сигнал правильно дан. Много не шуми, не то, шабаш-карандаш! – Чёрный Микта погрозил пальцем.

- Хватит, хватит! – крикнул Платонов. – Такие как вы долго нам рты закрывали. Может, думаешь, и сейчас так же будет? Прошли те времена, Чёрный Микта!

Работники фермы тоже загудели.

- Правильно, Платон Никифорович!

- Говори, Платон! Наши мысли говоришь!

- Товарищи, если убью Чёрного Микту, не бросайте моих детей, ладно, – снова Платонов запел старую песню. – Сын ещё маленький, не бросайте.

- Детей не бросим. Не бойся, – смеясь сказал Юртаев. – Ты скажи, зачем принёс сюда это ведро?

- Ой, баранья голова! Совсем забыл! – стукнул себя по лбу Платонов. – Дорогие товарищи! В этом ведре, надоенное дома, молоко Марьи Ивановны. Она его не впервый раз приносит, для телят оно. Я уже ругал её по этому поводу. Почему, говорю, из дома молоко носишь?! Но она только улыбалась. А сейчас вы её судите. За что? Я бы и раньше мог это рассказать… Специально не говорил, чтобы вы своими глазами, своими ушами увидели и услышали.

- Чем докажешь? Может ты, чтобы оправдать себя, устраиваешь это представление? – встал с места Чёрный Микта.

- А ты сядь, сядь, ещё вдарю. Из-за гнилого гриба по правде ещё в тюрьму попадёшь, – Платонов надавил на плечо Чёрного Микты, Тяпаев со злостью его руку отбросил. – Товарищи, я не был один. Про это Люся Кутявина знает. Сегодня и Сидор Петрович был свидетелем.

- Может Уралова нам объяснит, – сказал представитель района Дымов.

- Мама, не вставай! Не оправдывайся. После всего этого, пусть сами стыдятся. Не теряй гордость, мама, – обратилась к матери Наташа.

- Жить не теряя гордости, доченька, очень тяжело. Её не купишь, если её нету, у соседа не займёшь. Пусть ты и запрещаешь вставать, доченька, но я всё равно встану. Люди ждут, что скажу…

По просьбе односельчан Марья Ивановна встала. Спокойная, умная. Стоит и смотрит усталыми глазами на собравшихся. Видно, у неё есть много, что сказать, но как все крестьяне, она не знает с чего начать.

Собравшиеся на неё молча смотрят и, наверное, как и Юртаев,в Марье Ивановне своих матерей видят. Они тоже ни веселья, ни отдыха не видели – всё работали, работали! Наверное, поэтому раньше времени постарели, раньше времени ушли на тот свет.

- Не сердитесь на меня: вы из-за меня столько времени зря потеряли, – сказала Марья Ивановна. – Но это собрание очень вовремя случилось. Все теперь подумайте: правильно ли я живу, правильно ли работу делаю?..

В это время к Марье Ивановне подошла Варуш ипрошептала:

- Цветочек мой, держись. Почтальон вот письмо принёс. Твой Костя-то живой…

Взяв конверт, Марья Ивановна посмотрела на имя отправителя, буквы будто разбежались: он!..

На время белый свет померк. Пол под ногами закачался. Может, у самой голова закружилась? В сердце будто кто иголку воткнул – так больно кольнуло. Через минуту сердце успокоилось, глаза открылись.

Марья Ивановна ещё что-то хотела сказать, но от такой вести нить её мысли прервалась, по щекам катились слёзы и жгучими каплями падали на пол.

 

11

 

Марья Ивановна,зайдя в молокосборный цех, села на стул в уголочке. Даже пошевелиться у неё сил не было. Сидела бы так ни о чём не думая. Но сердце не успокаивается. Дрожащими пальцами она открыла конверт, вытащила письмо.

«Здравствуй, Мария, – вытирая залитые слезами глаза, пожилая доярка начала читать. – Пишет тебе твой бывший муж, Константин. На свете, Марья, и так бывает, оказывается. И пропащий человек подаёт свой голос. Уже думал: ладно, пусть останусь для вас пропавшим без вести. Но жить так, увы, видно, мне не дано. Грешную душу ни земля, ни небо принимать не хотят, страдать заставляют. В последнее время, как мне говорят, я во сне кричу, зову вас по именам. Недолго жить, видать, осталось. Хочу по-хорошему проститься. Тяжёлое время и война меня совсем изломали. Если не пустишь к себе, поклонюсь могилам отца и матери и обратно… Нет, сначала одного человека надо повидать. Думаю, он ещё живой. Такие, как говно, никогда не тонут. Ну а как вы там сами? Не сердись, что так поздно спрашиваю. И это я объясню… С нетерпением буду ждать ответа. Вот пишу, а сердце из груди выскакивает. Прошлое вспоминается… Родной язык, может, не так уже хорошо понимаю. Не ругай за ошибки. Не знаю, живы ли вы сами?.. Война никого не пожалела. С приветом, Костя Уралов».

Заканчивая писать, Костя забыл вытереть слёзы,и жёлтое пятно расползлось по письму. Заметно было, что он уже давно ручку в руках не держал. Буквы были большие, круглые и плохо соединены друг с другом. Но всё равно чувствовалось, что каждое слово было написано после долгого раздумья, и вместо русских слов подбирались удмуртские.

Марья Ивановна снова рассматривает письмо, читает. Рукой Кости ли это написано? Удивительно. Почему больше сорока лет он не подавал весточки? Где, что делал до сего времени? Почему он кается в грехах и просит прощения? Неужели он дезертировал и ему пришлось за это отвечать? Или он всю жизнь, как трусливый зверь, прожил, бегая по лесам?..

Однажды дочка показала снимок из газеты и сказала: «Смотри, мама, какие несчастные люди жили в тайге. Они, надеясь сохранить свою веру, убежали туда. Так ничего не зная и не видя, прожили там до старости…»

Жалея несчастных стариков, Марья Ивановна тогда только вздыхала. А теперь ей что делать? Её кто пожалеет?..

Увидела в дверях дочку и Варуш. Наташа, не решаясь зайти, стоит, плачет. Марья Ивановна обеих позвала к себе. Не желая показать свою растерянность, улыбаясь, начала рассказывать про свой вчерашний сон.

- Ойдоченька, ой подружка Варуш, не могу сдержать смех. Вчера, знаете, смешной сон видела…

- Да что это мой цветочек улыбается. Говори же, – расстроившаяся было Варуш, заулыбалась.

- Говорю же, очень смешно, – улыбнулась Марья Ивановна. – Как в кино. У реки Идзи трава в рост человека. И я бегу по этой траве, а за мной Костя гонится. Сам совсем голый, как ребёнок, очень маленький. Спотыкается о траву, падает и громко плачет. Я даю ему соску, он успокаивается. Видит, что ухожу, снова за мной просится. Не знаю, почему я его всегда ребёнком вижу? Он же меня на шесть лет старше!..

- Голый был? – спрашивает Варуш. – Тьфу, тьфу! Все болезни, короста пусть мимо пройдут. Под кошачий хвост это видение! Увидеть голого человека – к болезни, говорят. Тьфу, тьфу!..

- Здоровая я, Варуш, даже не помню, когда больной лежала. Потом до болезней ли было, подружка…

- Э-э, только ли так, цветочек мой. Я и сама только в последнее время побаливать начала. Вот ты постоянно работаешь, тебе и болеть некогда. Если хочешь знать, сон в среду и пятницу вещий. А ты когда видела?

- Вчера, – сказала Марья Ивановна.

- Э-э, тогда сплюнь! Воскресный сон – до обеда. Значит, соску даёшь? – давясь, смеётся Варуш.

Наташа стоит молча: и не смеётся, но уже и не плачет. Только заметив, что она кусает губы, Марья Ивановна поняла, что с ней происходит, встала, чтобы успокоить. Но эффект получился совсем другой.

- Не слушай, дочка, нас, болтушек. Проживём потихоньку… Лишь бы сердце не озлобилось. Вот что-то даёт о себе знать, – схватившись за грудь, Марья Ивановна села на стул. – Если что, всё приготовлено в маленьком сундучке: и платье, и обувь… Две жизни никто не живёт…

- Как сейчас дам по лбу, цветочек мой, не болтай зря! – грозит маленьким кулачком Варуш. – Сама говорит, будем жить, а сейчас другое гундит. Тьфу! Да что ты так раскисла? Если про письмо, скажи, сердце успокоится. И мы что-то посоветуем. Не совсем же дуры, наверное.

- Я уже ничего не понимаю…Всё смешалось. На, доченька, почитай вслух, – письмо Кости отдала она Наташе.

Наташа неспеша прочитала. Некоторые места, специально, читала по-второму разу, чтобы лучше поняли. Когдапрочла, все, как на поминках, некоторое время сидели молча. Только слышались голоса собравшихся в красном уголке. Мимо открытой двери как тень проскочил Чёрный Микта.

- Мама, – тихим голосом сказала Наташа, – из письма я только одно поняла: он попал в неприятную ситуацию. Он тебя видеть хочет, мама. Если пустишь, я съезжу к нему, сюда привезу.

- Э-э, доченька, доченька… Куда ты поедешь? Где будешь искать? – озабоченно сказала Марья Ивановна.

- С Романом поедем. Если он меня любит, в такое время не бросит. А сама-то хочешь видеть? Только скажи, мама…

- Говорю же, не знаю, что делать…

- Да что такое происходит?! – заволновалась Варуш. – Что происходит?! Сама сорок лет держала в сердце Костю, замуж не вышла, а ведь сватались, сейчас как цыганская лошадь назад пятишься! Что ты за человек, Марья Ивановна?.. Я на твоём месте, услышав такую весть, со смертного одра бы вскочила и на край света бы поехала! Только бы сказали, что мой Фёдор живой. Хоть больная, хоть без рук, без ног – поехала бы! А ты что так письма испугалась? Думаешь, с другой женой жил? А зачем? Подумай-ка головой… Ой, не любила ты его, цветочек мой, нет! Ну скажи, бросилась бы за Костю в огонь и в воду? Или, как сейчас, жила бы гадая?

- Хватит, Варуш, тебе меня стыдить. Сама бы постеснялась своих седых волос такое мне говорить. Неужели ты ничего не поняла?

- Я не ясновидящая, но понимаю, он много горя повидал. Рассказывали про Филиппа из деревни Кайсы: он после плена десять лет отсидел, но вернулся. Разве этого боишься, цветочек мой?

- Доченька, давай на почту сходим, – Марья Ивановна встала с места. – Все вместе письмо напишем. Красивые слова искать не будем. Если приедет, пожалуйста, встретим.

- Ой-йы, – затянула Варуш, – да кто нынче с письмами возится. Телеграмму отобьём. Так и так, приезжай, ждём. Приедешь в Ижевск, дай знать. В райцентре встретим.

Марья Ивановна согласилась. Они вместе пошли на почту отослать телеграмму.

 

12

 

На тракте, проходящем возле деревни, появилась машина. Её окна издалека блестят. Когда она подъехала поближе, блики из её окон попали Марье Ивановне в глаза и на время ослепили. Пришлось ей, как стыдливой молодушке, закрыть глаза руками. Но солнечный зайчик как пришёл, так быстро и убежал.

Она снова посмотрела на тракт; белый автобус уже остановился у реки Идзи. Вышли трое. Немного прошли вместе, о чём-то поговорили, и двое (Марья Ивановна узнала дочь и Романа) пошли к её огороду. Оставшийся, сняв фуражку, направился к старой липе…

Так повелось у идзинцев: и уезжающие, и приезжающие – все приходят к этой старой липе, кланяются ей. Уезжающий как бы сохраняет в сердце родные места, возвращающийся, как Костя, благодарит, что остался жив, правой рукой касаясь земли отдают земной поклон. Эта традиция возникла в стародавние времена.

Не только люди, но и перелётные птицы сюда прилетают. В густой листве прячутся от дождя и урагана. И прохожие присаживаются здесь отдохнуть. Сидя в тени, думают о своём житье-бытье. Вставать не спешат, лягут на спину раскинув руки, смотрят на небо и вспоминают свои грехи и ошибки.

То, что Костя пошёл к липе, Марью Ивановну не удивило. Она быстро вышла из дома и,взяв из сеней корзину, пошла в Долгий лог. Специально, будто бы идёт за крапивой для куриц, она взяла корзину. «Не скажет, что специально прибежала», – успокаивая себя, Марья Ивановна вышла из лога.

Старая липа стала полностью видна. При первой встрече с Костей она тоже стояла такая же, вся в зелени. Ни годы, ни ветры её не победили. Разве что ствол от старости немного икривился. Ой, давно это было, давно! Вот ижизнь скоро пройдёт. Но забыть она не может, как они гонялись за телёнком.

…Убежав из загона, телёнок побежал прямо к липе. Глупый был ещё, не знал куда идти. Если не завернуть, и в другую деревню уйдёт, и в лесу заблудится. Тогда только кости найдёшь. В тот год волки много скота порезали. Без пятнистого телёнка Марье домой возвращаться нельзя. От мачехи попадёт.

Лягающегося, бегающего, подпрыгивающего телёнка увидел тракторист. Трактор остановил и начал гоняться за ним. Вот-вот поймает, но телёнок, будто издеваясь, подняв хвост бежит к Марье. Девушка, радуясь, раскинула руки, сейчас обнимет. Но тот бежит к Косте! Потом они, как в хороводе, стали бегать за телёнком вокруг липы. Один с одной, другой с другой стороны. Вроде вот уже и поймали, но телёнок увёртывается из-под рук. Они обнялись. Марья покраснела, хочет вырваться из объятий Кости. Тот не отпускает, смеётся. Говорит, кого ловил – того поймал. Если дашь поцеловать в щёчку, отпущу!

Марья стеснялась посторонних глаз. Но вырваться не смогла. Ведь дала поцеловать! Что делать? Уже и сама с симпатией смотрела на Костю.

Вспоминая счастливую молодость и любимого человека, Марья Ивановна шагала легко. Только подходя к липе, расстроилась. Её бывшая любовь спокойно сидит и сухой травинкой чистит зубы. Видно, её он совсем не ждёт. Поэтому захотелось ей повернуться и уйти. Пусть не видит он её поседевшие волосы, а она его сгорбленное тело! Такой ли он был раньше? Куда исчезли сияющие глаза, здоровое тело, крепкие ноги, ласковые, как пух, руки?! У сидящего под липой мужа выцвели его голубые глаза, от тяжёлой работы огрубели руки, высохли икры. Может не надо Марье Ивановне спешить к этой липе?! Что её ждёт? Надо ли было надевать цветастое платье, оставшиеся с молодости туфли, завязывать лёгкую косынку! Всё это сейчас лишнее, мешает. Рабочая одежда сейчас бы больше подошла. В модном, красивом платье за крапивой не ходят. Костя сразу же всё поймёт. А сейчас это ни к чему.

Марья Ивановна ни спрятаться за кустами, ни поругать себя не успела; наверное, услышав шаги, Костя повернул голову в её сторону. Видимо, от неожиданной встречи у него руки и ноги отнялись. Хотел было встать… страшный звук то ли грома, то ли выстрела повалил его на землю. Ничего не успел понять.

Марья Ивановна с криком «Господи!» закрыла руками голову. Упавшая корзина покатилась к липе. Она пригнулась. Огрубевшие её руки будто держат небо. Кажется, что оттуда упадёт на землю что-то, что уничтожит всё живое. «Неужели конец света? Неужели война?..» – мелькнуло в голове.

Даже отдыхающие в кроне липы птицы встрепенулись и полетели в сторону леса. Только старая, серая ворона покрутилась вокруг дерева и села обратно на своё место. На земле она увидела женщину. За свою жизнь ворона уже поняла: кто ходит в платке, ружьё не носит, просто так не пугает. А мужчина под деревом закрылся пиджаком и лежит, как мёртвый. Значит, не только птицы, но и люди боятся взрывов и выстрелов.

Никогда ещё Марья Ивановна так не пугалась звуков реактивных самолётов. И что на земле творится! Позавчера, ломая всё на своём пути, прошёл смерч. За день погода несколько раз меняется: то солнце печёт, то, откуда ни возьмись, наплывут чёрные тучи, и начинает лить как из ведра. Если бы только это: во многих странах война идёт, бомбы взрывают. Весь мир скоро погибнет… Вдобавок, письмо Кости мысли разворошило. Но нет, до такой степени Марья Ивановна никогда ещё не пугалась. «Зачем, откуда этот страх?» – подумала она, очнувшись, и подошла к Косте.

Костя, поняв, что потерял сознание, кое-как встал.

- Прости, Мария, – сказал он дрожащими губами. – Не бойся, я не припадочный. После контузии я стал таким…

Марья Ивановна увидела на его лице красные пятна, набухшие вены, голую, в шрамах, голову. По впалым глазам поняла: Костя действительно приехал проститься с родиной, с могилой матери, может, даже с ней самой. Такой больной человек долго не проживёт.

Когда-то он был широкоплечий, сильный мужчина. Теперь перед Марьей Ивановной стоит сгорбившийся старик. Левое плечо опустилось. Костюм на нём висит. Но глаза, как и раньше, ласково смотрят, только тоскливо. Тяжёлое горе, большие страдания отпечатались в них.

Вот они стоят друг против друга – не смеют подать руку или обняться. Оба понимают: что-то не даёт, держит. Да, целый век их разделил. Много лет, много холодных зим прошло. Марья Ивановна тоже видела не только тёплые вёсны. И её жизнь не особо ублажала, отметины оставила. Но так постоянно стоять не будешь. Зачем-то же спешили встретиться. «Помнишь, как здесь гонялся за телёнком?» – осмотревшись вокруг, спросила она.

Подбородок Кости, как у плачущего ребёнка, задрожал. Что-то хотел сказать, но закашлял, вытащил из кармана пиджака таблетку, положил её под язык и долго смотрел влажными глазами на бывшую жену.

- Старое не забывается, Мария, – грустным голосом сказал он. – Жизнь меня сильно колотила, но, не увидев тебя, я смерти не поддамся. Теперь говорю спасибо Богу, под этой же липой встретился. Не сердись, что-то ноги не держат…

Костя тихо опустился на траву. И бывшую жену попросил сесть рядом, но, посмотрев в её глаза, замолк. Кем он приходится сейчас этой женщине? Тень бывшего мужа… Костя про себя ещё ничего не рассказал; если и расскажет, правильно ли поймёт его Мария?.. Он знает, какое горе он принёс жене. Из-за него замуж не вышла (про это он узнал у Наташи), потом, мало ли она слышала: муж изменник, сдался в плен и сгнил в тюрьме! Но Костя удивился одному: и Марья, и односельчане считали его погибшим. И это Наташа рассказала. Кому, зачем надо стало скрывать, что он жив? Правда ли это? Или Костя толком ещё ничего не понял?

- Мария… – неуверенно начал он. – Мария… тебя в разные органы не таскали? Неужели про меня ничего не слышала?

 - Мы извещение получили, что ты без вести пропал. Думали, тебя на поле боя землёй засыпало… Мы тебя ждали и днём, и ночью – помнили о тебе… Вот ты живой… Теперь не знаю – радоваться мне или плакать? Вся онемела уже… Расскажи, объясни…

Костя расстегнул ворот рубашки. Глубоко вздохнул и, глядя в сторону, начал рассказывать:

- Господи, спасибо тебе, большое спасибо, что ни родню, ни Марию никуда не таскали. Они думали, что я погиб, и за это спасибо. В последнее время, Господи, ты меня чуть с ума не свёл. Я спать почти перестал, а когда засыпал, видел в снах родное село, родной дом, мать, тебя, Мария. Увидев вас во сне, начинал кричать, плакать. Однажды меня разбудила дочка Лида: «Папа, папа, – говорит, – кого ты уже вторую ночь зовёшь? Кто такая Мария?..» Я же ничего про вас дочери не говорил. Пусть, думаю, нормально растёт. Зачем будоражить молодое сердечко?! Про плен она знала. Ну, жена… Поняла, наверное, я не всегда в тюрьме сидел… В пятьдесят третьем году освободили меня и послали в один леспромхоз.

Там работали такие же, как я, неблагонадёжные… После тюрьмы я мог бы вернуться, но снова судьба придавила. Отсюда плохую характеристику на меня прислали. Будто в роду у меня кулаки, да и сам я боролся против колхоза. Я – против колхоза? Конечно, про эту бумагу я потом узнал. Сразу не сказали… Там и познакомился с одной женщиной, тоже высланной. Пусть земля ей будет пухом, я её уже схоронил… Много и она видела горя. Рождается у нас девочка, я ей даю имя Зара, радуюсь… Будто на родине побывал. Живёт, растёт дочка, красивая как куколка… разговаривать пытается, «папа», «мама» говорит, обнимает; солнце, весну очень любит… Я и сам весну любил. Вот так дочка живёт до двух лет и умирает… Вчера только играла с цветами, а сегодня… Две дочки так умерли. Никто ничего понять не мог… Фельдшер тоже не знает, что прописать, да и образование, наверное, было таким… Тогда я обратился к одному знахарю. Так и так, говорю… Он выслушал внимательно и показал на зеленеющую берёзу. Иди, говорит, и найди два одинаковых листочка. Нет, говорит, не найдёшь. Каждый лист неповторим. А ты, говорит, думал: одним именем, одной кровью дети вырастут. Попробуй дать ребёнку другое имя. Я же не знал, что наша Зара умерла… Снова родилась дочь, мы назвали её Лидой. Эта выжила. Вот ей я всё ночью и рассказал. Утром встаю, на столе уже приготовлены и ручка, и бумага. Сейчас же пиши, папа, говорит. Что ты как мёртвый живёшь? Так и сказала, как мёртвый. Я стою. Руки, ноги отнялись. Да, говорю, для них я уже мёртвый, зачем снова о себе напоминать. Пусть живут. А дочь: «Пиши, отец, самому легче станет. Грехи твои тебя ночью так мучают. Пока силы есть – съезди…» Ведь заставила поверить, написал…

- Но почему сразу после освобождения не написал? Почему? – жалея и себя, и Костю, спросила Марья Ивановна. Ей показалось, что она при первой возможности полетела бы к мужу.

- Страх меня сгубил, Мария. Думал, если напишу, не отправят ли меня опять куда-нибудь? И у вас проблемы будут. Трусом я стал, Мария. За всю жизнь только палку и видел. Над моей головой всегда, как острый нож, горе стояло. Вот-вот опустится на мою голову, как чёрный ворон, клюнет, острые когти воткнёт. Каждому Бог душу даёт, жить заставляет, – Костя снова многократно перекрестился. – Вот ты на меня смотришь и, наверное, удивляешься, что я молюсь? Не ругай меня, Мария. Руки уже сами по себе крестятся. Не выдерживая тяжести жизни, я привык обращаться к Богу. Но он, видимо, меня не слышит. Всегда только издевался. Нет, я Бога не ругаю…

- Да зачем сейчас Бог? Про себя расскажи, – тихо попросила Марья Ивановна.

- Я же про себя и рассказываю… Ох-хо-хо, кхе-хе… – Костя снова закашлялся. – Нет, не понимаю я Бога! – держась за грудь, сказал он. – Почему он даёт жить на земле похожему на человека клопу? Или радуется, видя его чёрные дела?! Видел я этого двуликого, когда к Дону отступали. Говорит он мне: «Давай, Уралов, в плен сдадимся, себя спасём». Сам мне вражескую листовку суёт… Что, говорю, ты, гад, мне предлагаешь?! Родную землю продать?! Хитрить начал. Говорит, специально тебя проверял. Но потом, ой, сильно отомстил. Мы, отступая, дошли до Дона. Много солдат изранено, много оружия брошено. А река широкая, переправиться вплавь – нечего и думать. Все лезут на паром. Тогда этот подлец, подлизываясь ко мне, говорит: «Иди плыви к парому, ухватись за борт, я помогу, подниму». Так я и сделал, ухватился, жду, когда поднимет. Но он, показав гнилые зубы, усмехнулся, и вместо того, чтобы помочь, наступил мне на пальцы кирзовыми сапогами. Я упал в воду… Паром ушёл. Он знал тогда: останусь я на этом берегу Дона – или в плен попаду, или погибну. Немцы подходят всё ближе и ближе… Так и случилось. Взорвался снаряд, меня контузило, и я попал в плен… В сорок пятом наши солдаты меня освободили. Думал, вернусь домой. Не получилось. Мне сказали: сам в плен сдался, про листовку напомнили. Этот самый клоп и нажаловался. Так меня отправили на крайний север… Э-э, Мария, Мария, сколько раз мои глаза закрывались, сколько раз я оказывался среди мёртвых. Но не покинула меня душа, дала увидеть родные места и тебя. Когда-то же я в Идзи был человеком… За колхоз старался… Ладно, кажется всё…

Костя впервые без стеснения посмотрел на бывшую жену. Хотел расправить грудь, но не смог. Согнутое тело уже не выпрямить. Жалея мужика, узнав, через что он прошёл, Марья Ивановна заплакала. Ни слова не смогла сказать, просто тихо подошла к нему и отдала земной поклон.

- Что ты, Мария?! Я должен тебе поклониться, – Костя встал на колени и коснулся лбом земли.

- Не тебе поклонилась, а твоим страданиям, что не озлобился, – ответила Марья Ивановна, – про клопа-то я всё поняла, Костя. Хоть имя не назвал, всё поняла… Если б узнала, что ты его убивать приехал, быстро бы отправила обратно. Увидев тебя, он сам согнётся.

В этот момент, фюить, фюить, тио, тио, ти-о! – засвистел соловей! И из леса послышалась ответная песня: фю-ить, тик-вить! Сидящий на липе соловей поёт, показывая всё своё умение, свой голос: чуп-чуп, шич! То свистит с переливом, то бьёт, как в барабан. На время замолчит, посмотрит туда-сюда, любимую ждёт. Нет, она не прилетает. Не верит ещё его трелям. Сильнее, говорит, пой. Красивые мелодии пусть мне голову вскружат.

Услышав трели соловья, Костя улыбнулся. Да, его самого когда-то «соловьём» называли. При встрече с односельчанами, если они его попросят, сможет ли он спеть, как раньше? Может, не всё ещё забыл? В самые трудные времена себя успокаивал: «И камень, и земля раскалываются, но человеку надо терпеть…» Нет, уже не помнит. Пусть, пусть соловей поёт, его маленькое сердечко любовью наполнено.

Не спавший много ночей, Костя расслабился. Как безгрешный ребёнок, положив руки под голову, он заснул и во сне ещё долго улыбался.

 

13

 

Глаза Чёрного Микты всю ночь не закрывались. Крутился-вертелся он в постели, вставал и много раз подходил к окну на кухне. Отсюда большак и все идущие к Идзи видны, как на ладони. Ночи сейчас короткие – много не поваляешься. Только после захода солнца в доме ночь хозяйничает, а перед восходом сразу становится светло. Боясь рассвета, темнота быстро уходит в тенистые места. Рождается новый день. Ничего не сделаешь, Чёрный Микта, плохие дела хорошими уже не будут. День рождается… Если б мог, Чёрный Микта восходящее солнце вилами бы поймал и спрятал в глубоком тёмном логу.

Увидев, что из автобуса вышли трое, у Чёрного Микты, как у волка, лязгнули металлические зубы. Да, приехали! Да, живой! Встретил бы где Костю Уралова, ни за что бы не поверил. Подумал бы, привидение. Никто из обиженных Тяпаевым людей не вернулся. Было, было время, когда он был хозяином района! После войны, когда он работал начальником милиции, главнее его человека не было. С секретарём райкома разговаривал как со своим заместителем. Кого хочет посадить – посадит. Проштрафившихся никогда не жалел. Как хищная птица, он всех клевал и рвал. Бывало, вызовет человека в милицию, заведёт в свой кабинет, посадит поближе и ласково начнёт разговор. Сам никогда не курит, но вытащит из стола пачку «Казбека», как дорогому другу предложит, издалека начинает спрашивать о жизни, будто жалея, вздыхает. Жалуется на тяжёлое время и свою жизнь. Разговаривая с человеком сильного характера, которого не пугали ни наган, ни изолятор, Тяпаев начинал злиться, до колик в животе. Из-за таких несгибаемых и волевых людей Тяпаеву и пришлось уйти из милиции. Но он не был бы сыном своего отца, если бы снова не попал на руководящую должность. Скоро он стал начальником у пожарных. Приедет на какое-нибудь предприятие или в деревню и снова себя показывает: «А-а, законы не уважаете, народное добро не бережёте!»

Так и жил до выхода на пенсию, много мест поменял. Где только начальником не был. Так бы и помер, горя не зная, если бы не услышал, что Костя жив.

Любой дикий зверь человека боится. Пусть хоть сколько лязгает зубами, а в глаза человеку смотреть боится – хвост поджимает. И Чёрный Микта такой же. По огородам, по логам, как напуганный зверь, спешит он на встречу с Одноруким Сидором.

«Ладно, чужие глаза не увидят, – думает он про себя. – Молодёжь ещё спит. Женщины скотиной занимаются. За кем-то следить у них времени нет. А Сидор уже должен быть дома. Наверное, после вчерашней пьянки побежал домой опохмеляться. Вчера он около магазина крутился. Однорукий в последнее время мно-ого пьёт». Услышав, что Костя возвращается, он напугался и на работу смотрит сквозь пальцы. Похудел, как больной поросёнок. Видимо, боится встречи с Костей.

Зная слабость Однорукого Сидора, Чёрный Микта в кармане несёт давнишнюю заначку. Силу «белого» Чёрный Микта знает. Немало из-за него преступлений совершают, по тюрьмам сидят. А с похмелья Однорукому Сидору всё равно: что жизнь, что смерть. Только бутылку ему покажи – можно его как лыко размять. Чёрному Микте только этого и надо. Во двор Однорукого Сидора он зашёл через заднюю калитку. Сдерживая дыхание, прислушался. Ничего не слыхать. Теперь можно смело войти. Открыл двери, в нос ударил затхлый, кислый запах. В другое время Чёрный Микта ушёл бы, но сейчас ему скверный запах не мешает. Увидев сидящего за столом пьяного Однорукого, улыбнулся. На столе, кроме пустой бутылки, ничего не было. Он жалобным, как у снегиря, голосом поздоровался.

Услышав голос Чёрного Микты, Однорукий Сидор страшно удивился и, махая ослабевшей рукой, попятился к своей незаправленной постели. Сел и ничего не понимающим взглядом смотрит на Чёрного Микту.

- Прочь, прочь от меня длиннохвостый! Прочь, говорю, не то возьму за ноги и по стене размажу! – взяв подушку, начал махаться Однорукий Сидор.

- Сидор Петрович, не бойся, я это – Микта… За чёрта меня принял?..

Увидев козлиную бороду и широко улыбающийся рот стоящего перед ним человека, Однорукий Сидор ещё больше испугался. Если раньше перед ним прыгали хвостатые, с высунутыми красными языками чёртики, то теперь, он подумал, пришёл самый главный. Видишь, ростом с лешего, голова как каравай, а рот, рот – шириной с Каму! Вот откроет, втянет воздух и Сидора живьём проглотит.

- Нет, не хочу умирать! – крикнул он, лёг на постель, закрыл глаза и голову прикрыл подушкой. Лишь бы не видеть этого урода.

- Петрович, а Петрович, – сказал ласковым голосом Чёрный Микта, но поняв, что так его не отрезвить, он сильно топнул ногой. – Ну-кось, вставай, Пронин! Нас тюрьма ждёт. Мстить Костя приехал…

- Уйди, уйди, сатана! – Однорукий Сидор начал натягивать на себя одеяло.

- Отрезвеешь ты или нет, алкаш? – сердито крикнул Чёрный Микта.

Однорукий молчит. Только весь трясётся, тяжело дышит. Тогда Чёрный Микта брезгливо отбросил грязную подушку, взял Однорукого Сидора за волосы и посадил на кровать. Звонко дал пощёчину. Хотя он его ударил не сильно, Однорукий Сидор опрокинулся навзничь. Потом, оперевшись спиной о стену, открыл глаза. На металлических зубах улыбающегося Чёрного Микты заиграли блики солнца. И в милиции, и на войне, когда он служил в смерше, пощёчины здо-орово помогали. Люди начинали рассказывать даже то, чего не было. Однорукий Сидор накинулся на незваного гостя.

- Слушай, холера, почему ты так похож на сатану? Ты, случайно, не его друг? От тебя кровью воняет…

Чёрный Микта громко рассмеялся. Зайдя в дом, он подумал, Однорукий Сидор уже не человек – труп. Что в доме, что от него самого – везде мертвечиной пахнет. Но сейчас Чёрному Микте сердиться и спорить некогда.

- Петрович, я же зашёл поговорить о нашей дальнейшей жизни, – подлизываясь, начал Чёрный Микта. – Если хочешь знать, Костя вернулся.

- Вернулся, так хорошо, – сказал Однорукий Сидор.

- Что хорошего-то?.. Тюрьма тебя ждёт…

- Почему только меня? Обоих… Вот встану и к Косте… Меня, может, он и простит, а тебя, сатанинскую морду, никогда!

- Иди, иди! – Чёрный Микта постучал указательным пальцем по груди Однорукого Сидора. – Иди, говорю!..

Понял Однорукий Сидор, ничего хорошего его не ждёт, не боится Чёрный Микта. Значит, до сих пор в милиции работают его знакомые. Он из воды сухим выйдет, всё на Сидора свалит. Законы он знает, как налим, выскользнет, а Сидор в сеть попадёт. Бедного человека всегда обвинят. Всегда было так… Тогда прощай, свобода! Ни капли вина не увидишь, в тюрьме сгниёшь.

- Э-хе-хе, – вздохнув, начал Чёрный Микта, – думал, сядем рядом и немного выпив, начнём разговор. Зря бутылку принёс. Если не хочешь пить, уйду, – нарочно вытащив из кармана штанов бутылку, Чёрный Микта шагнул к дверям.

Тело Однорукого Сидора напряглось, откуда только силы взялись, он встал у дверей и остановил Микту.

- Сволочь ты! Подлый ты человек! Ладно, постой, куда ты?.. Видишь, болею… Чарку вина пожалел? Пройди в дом, Микта, сюда за стол… Ладно, не злись. Мы оба уже ошмётки, Богом забытые… Вот тебе стул… Он скрипит только, не упадёшь… Ты сиди, сиди, Микта… Здесь не нравится, садись на скамейку, под иконы. Я сейчас, – Однорукий Сидор пошёл на кухню.

Как только хозяин дома ушёл, Чёрный Микта кончиками пальцев проверил в кармане приготовленную бумагу и карандаш. Задумав своё чёрное дело, он их ещё рано утром приготовил. Вот по стопке выпьют ( Тяпаев, конечно, сделает вид, что пьёт), потом уже, положив на стол бумагу, Однорукий Сидор сам себя оклевещет, напишет. Кто написал и послал плохую характеристику на Костю? Сидор Пронин! Кто бумагу подписал? Снова Пронин. Если начнут спрашивать, кого будут таскать? Сына Петра. Если захочет очернить Тяпаева, ничего у него не получится. Чёрный Микта покажет написанную здесь бумагу.

Однорукий Сидор принёс керамические чашки и вчерашний хлеб. Говорит, чарки искать не стал, мы же простые. И чашки подойдут. Чёрный Микта налил в чашку немного водки и поставил перед Одноруким Сидором.

- Как мёд, сладкая эта штука, – гладя бороду, Чёрный Микта сделал вид, что выпил. – Зря объявили борьбу с ней. При встрече с другом разве одну воду будешь пить? Хе-хе, болтают зря. Это лекарство болезни лечит. Старый человек пару глотков выпьет – приободрится. Вот и ты, Петрович, человеком стал. Теперь и умные разговоры можно вести. Говорю же, Сидор Петрович, проклятый Костя вернулся. Сам видел. Говорят, сразу же про тебя спросил. Живой ли ещё, спрашивает?.. Будто что-то знает…

- Боюсь я, Микта… – Однорукий Сидор вытер со лба пот.

- Хе-хе! Чего бояться-то, хе-хе? Кто он? Из-менник! Продажная шкура. Тьфу на него! – плюнул на пол Чёрный Микта.

-            Мы сами виноваты, Микта. Может, его бы домой отпустили? Мы же ему яму вырыли. Как теперь с ним встретиться, как в глаза смотреть? Когда-то вместе играли. Ведь в здравом уме послал уничтожающую его бумагу…

- Тряпка! На, нос утри! – протянул носовой платок Чёрный Микта. – Я такому изменнику прямо в глаза посмотрю. А ты… если ты так боишься, я тебя не брошу. На вот, Петрович, бумагу и карандаш. Прежде, чем опьянеешь, бумагу сварганим. Если он всё разузнает, вот это написанное тебя и спасёт. А Косте и Марье Ивановне поперёк горла станет.

- Уйди, уйди, сатана! Снова меня на чёрное дело тянешь?! Хватит. Один раз послушался. Больше душу не продам, – Однорукий Сидор отодвинул бумагу со стола.

- Э-эк, упрямец! Да я же не прошу тебя в огонь или в воду прыгать, в руки верёвку не даю… Живи! Потом сам спасибо скажешь. Без страха на Костю будешь смотреть…

- Я же не убийца какой? Что ты со мной делаешь, Микта?.. Ой, голова моя, дурная голова!.. Ладно, налей немножко… Руки онемели…

- Поняв, что Однорукий Сидор согласен, Чёрный Микта налил водку в чашку, но стоит – не отдаёт. Ждёт, когда он возьмёт карандаш.

- Говоришь, так говори, – взяв карандаш, сказал Однорукий Сидор.

Микта чашку отдал, встал сзади Сидора и начал диктовать: «Я, Пронин Сидор Петрович… – Петрович написал? Так, хорошо, хорошо… – в 1945 году… – правильно, цифрами пиши… – написал плохую характеристику на Уралова Константина… – да, да, – плохую ха-рак-те-рис-ти-ку…»

- Почему я? Вместе, под твою же диктовку? Меня в тюрьме хочешь сгноить?! Убью-у! – Однорукий Сидор хотел встать, но Чёрный Микта с силой надавил ему на плечо и заставил сесть.

- Сначала послушай, потом ори, баранья голова! Иначе водки больше не увидишь.

- Всё равно, говори, говори быстрее! – устало сказал Однорукий Сидор.

- Та-ак, на чём мы остановились? – потирая руки начал Чёрный Микта. – Теперь так пиши: «Во время войны я любил Марью Ивановну…»

- Не болтай зря! Не было этого, не было! Зачем я буду позорить безгрешную женщину! Марья Ивановна, может, на всё село одна чистая. Теперь смеяться над ней? Нет, нет!

- Тьфу! Надоел уже. Пропадай к чёрту! Сейчас же уйду. Пусть снова тебе черти мерещатся. Думал, водку выпьешь и поспишь хорошо. Нет, человек не понимает.

- А ты водку оставь, и сам уходи…

- Кукиш тебе, а не водка! Вот так, Сидор, – взяв со стола бутылку, Чёрный Микта хотел уйти.

В глазах Однорукого Сидора замелькали ярко-красные искры и, превратившись в зелёных чертенят, разбежались по полу.

- Микта, холера, не оставляй меня, говорю. Напишу, всё напишу, только водки не жалей…

- Если ещё раз так сделаешь, точка! Меня больше не увидишь. Лады?! Готов? Тогда продолжим: «Когда пришёл запрос на имя Уралова, я, боясь по-те-рять Марью Ивановну, написал про Костю разные небылицы. Ни с кем не советовался. Всё сам… Всё сам… – написал?.. та-ак… – Всё са-ам придумал. Если что, буду отвечать за свою любовь…» – теперь подпишись.

- Лучше десять гектаров земли вспахать, чем такое написать. Вспотел, холера, наливай быстрей! – Однорукий Сидор протянул чашку Чёрному Микте.

- Водки не жалко. Пей, Петрович, лечись. А эта бумага будет у меня. При случае суну под нос Косте и скажу: если не хочешь опозорить бывшую жену, держи язык за зубами!

- Сатана ты, сатана, Чёрный Микта! Как тебя земля держит?!

- Ладно, пей уже, алкаш! Не то возьму, и сам всё выпью, – нарочно пугая, Чёрный Микта взял чашку.

Однорукий Сидор налил себе полную чашу, выпил, и голова его упала на стол. Пальцы его руки сжимались, пытаясь поймать чертёнка. А настоящий, большой чёрт, пригнувшись, тихо вышел на улицу. Никто его не видел.

 

14

 

Однорукий Сидор три дня не просыхал. Куда в это время ходил, с кем встречался – ничего не помнит. Только иногда в голове мелькало: так ведь Костя приехал, надо сходить, надо когда-то встретиться. Постоянно в прятки играть не будешь.

Утром на крыльце послышались шаги, кто-то пришёл. Не спеша, в тяжёлых сапогах поднимается по лестнице: топ, топ, топ! Можно подумать, нет конца лестнице: шагает и шагает. Вчера ночью Однорукого Сидора удушье замучило. На грудь давит, дышать не даёт…

Человек, готовясь в дорогу, всегда в чемодан кладёт нижнее бельё, верхнюю одежду. Невеста готовит постельное бельё и пелёнки. Старики, готовясь к смерти, чистую одежду.

Однорукий Сидор всю жизнь носил лапти. Не привык к сапогам. Нравились хорошо сплетённые лапти. Легко, удобно. Ноги не жмут, устать не дают. И не скрипят почём зря. Кое-кто даже смеялся над ним, что он одной рукой пытается лапти плести. Однорукий Сидор не обращал внимания, кому что нравится. Молодёжь вон носит штиблеты на высоких каблуках. Увидев такое, раньше бы только посмеялись. На женские туфли похожи. Но нынче ничего – ещё и гордятся.

Для последнего пути Однорукий Сидор хранит самые красивые свои лапти. Ни разу не трогал. Его Аксинья, когда была ещё жива, белые портянки ему соткала. Её нет уже десять лет, а портянки целые.

 Проснувшись, Сидор опохмелился и чисто вымылся. Потом из сундука вытащил лапти, самотканые портянки, синюю рубаху и полосатые штаны. Даже на большие праздники их не надевал, а сегодня, сейчас, наденет. Приготовится как к встрече с дорогим гостем. Перед запылённым зеркалом причесался. Давно он так перед зеркалом не стоял. Половину века! Прошла, пролетела молодость. Счастья не видал. Забота о еде, горе, что остался одноруким, клевета на односельчанина Костю – всё это высосало, уничтожило его человеческий облик.

Теперь, решив закончить свою грешную жизнь, пошёл к Марье Ивановне. Человек сам выбирает себе дорогу. Всё начинается с молодости. Какая была молодость, такая же будет и вся дальнейшая жизнь. Свою молодость Сидор сам сгубил. Сначала пальцы бревном раздавил, потом испугался Чёрного Микты и бумагу сварганил. Один страх порождал другой.

На улице хорошо. Лицо тёплый ветерок гладит. Дети смеются, друг за другом бегают. Один пацан катит колесо от телеги. Друзья за ним гонятся.

«Будьте счастливы, золотые мои. Одноруким, как я, не будьте… Трудностей не бойтесь. От войны не страдайте, – подумал Однорукий Сидор. – А ведь и я когда-то был белобрысым пареньком…»

К Марье Ивановне он зашёл без стука. Увидев новую одежду Сидора и его бледное лицо, Марья Ивановна испугалась. Машинально, будто ища подмоги, отступила к сидящему на скамейке у печки Косте. Но Однорукий Сидор её опередил, подойдя к нему, упал на колени.

- Знаю, ты меня не простишь… Но не гони, послушай меня. Скажу всё, что на душе накипело, и никогда больше не трону тебя, Марья…

- Кто это такой? – Костя не узнал стоящего на коленях человека.

- Я Сидор, сын Пронина Петра. В комсомоле ещё вместе были. У кулаков хлеб отбирали. Новую жизнь, колхоз создавали. Весёлые были времена! Неужели забыл, Костя? – только тогда Однорукий Сидор поднял глаза. Увидел стоящего перед ним человека. – Неужели ты, Костя?

- Си-дор?.. Сидор, ты ли?! – Костя узнал друга детства. – Ну-ка, сейчас же встань, встань, Сидор!

- Не проси, Костя… Потом сам пожалеешь. Я не человек, я хуже всякого червя. Грешная душа… И перед тобой, и перед Марьей…

- Господи, чего он мелет?.. Зачем ты на себя клевещешь? За что? Ты пьян?.. – ничего не понимая, Костя крутится вокруг Сидора.

- Пожалуйста, Костя, присядь, не мешай мне. Я не пьяный. Вот до ручки уже дошёл. Ты вернулся и испортил мою тихую жизнь, Костя. Дня-ночи не видел. Я тебя, безгрешная душа, убил, я-а! Ты отсидел после плена, думаешь, почему тебя домой не пустили? Другие, оставшиеся в живых, в пятьдесят третьем вернулись… А ты нет. Кто виноват? Я, я, Костя… Когда работал в сельсовете, плохую характеристику на тебя написал. Не один, конечно. Меня, пугая наганом, заставил один чёрный человек. За что он на тебя так злится, я не знаю. До потери пульса ненавидит…

- Господи боже! – Марья Ивановна поняла, о ком идёт речь.

- Он пристал ко мне: «Почему ты однорукий? На лесоповале раздавил? Один сделать такое ты бы побоялся?! Кто помог?! Знаю, тогда Уралова бригадиром была. Не с ней ли снюхались? Если характеристику не напишешь, я это дело до конца доведу. Обоих затаскаю!» Вот тогда, Костя, я тебя уничтожил. Когда послал ту самую бумагу. В Идзи ты не вернулся. С тех пор Марья Ивановна осталась одна. Если бы ты вернулся, у вас родились бы дети. На старости лет вас бы бабушкой, дедушкой называли. Я, я виноват… И моя жизнь не удалась, Костя. В жёны взял беременную. Издевался я над ней. Нет, нет, я её не ругал. Прихожу домой пьяный и нарочно ложусь рядом с ней. Сам жду, когда прогонит, знаю: не выносит она запах перегара. Не гонит, знает свой грех. Я её нарочно хвалю. Говорю, какая ты красивая, пухленькая. Аксинья действительно была красивая… Она мне семимесячного сына родила. Я его ни разу на руки не взял, не погладил. И раньше, и сейчас этот выкормыш для меня чужой. Другого ребёнка не получилось. Рожая этого ублюдка, Аксинья, видимо, испортилась. Судьба, говорят, из-под ног выходит. Теперь совсем один. Хоть живи, хоть умирай – всё один… Э-э, постой-ка, Костя, постой! Я ещё не закончил… Я тебя ещё один раз очернил. В тот день, когда ты приехал, я очень болел. Перед глазами сине-зелёные черти прыгали, издевались… Вот тогда ко мне пришёл главный сатана. В руках бутылку держит, завлекает, просит бумагу написать. Будто бы ту характеристику про тебя я один сварганил… Чашку выпил и снова написал… Теперь я тебя опозорил, Марья… Будто во время войны, когда твой муж воевал, я тебя любил… Но вы не верьте этому сатане… Если начнёт провоцировать, Костя, помни, что я сказал. Жена твоя чистая как ангел… Я пьянствовал… Сам себя ненавидел. Вот эту руку сам покалечил… Боялся, что на войну отправят… Потом я человеком уже не был… Вроде всё рассказал… Легче стало… Душа успокоилась… Не поминайте лихом, счастья вам…

Однорукий Сидор быстро встал и пулей вылетел на улицу. Домой не пошёл, зашёл в проулок, ведущий к лесу. Задыхаясь, падая, вперёд и вперёд бежал. Прибежав на полянку, упал. На некоторое время голова просветлела. Будто заново родился. Кому-то хотел рассказать про свою неправильную, дурную жизнь, открыл рот, а голоса нет. На этот раз действительно сердце успокоилось, душа отлетела.

 

15

 

Увидев, как Однорукий Сидор побежал в сторону леса, Марья Ивановна забеспокоилась. Не попрощаться ли он заходил? Он зря не болтал, а сегодня прорвало. Ничего не скрывая про свою тяжёлую жизнь, всё рассказал. Перед уходом как-то тоскливо, будто прощаясь, посмотрел.

Ни Марья Ивановна, ни Костя, чтобы успокоить или пристыдить его, слов не нашли. Может, Сидор потому и не ушёл сразу, хотел услышать добрые слова. Но Марья Ивановна их не нашла, ничего не сказала.

- Куда ты? – увидев, как Марья Ивановна взяла тёплый платок, спросил Костя.

- Как куда?! – удивилась она, что Костя сидит на месте. – Всё же он человек…

- Человек, значит? – кашлянув, усмехнулся Костя. – Что он сейчас говорил? Вроде сказал, что он наши жизни испортил. А ты его спасти хочешь?

- Каждый человек должен своей смертью умереть. Так говорили старики…

- Самоубийц никто не признавал: ни народ, ни церковь!..

- Когда приехал, ты по-другому говорил, Костя. Сказал, не мстить приехал. Одевайся!

- Увидел я тебя, Мария, только тогда и сердце успокоилось… Не ходи, подожди немного. Где ты его в лесу будешь искать? Значит, своего врага хочешь спасти? Забыла – что он говорил?!

- Хорошее сохранил, попробуй плохое забыть…

- Нечестивец он, Мария, жизнь нашу сгубил…

- Как я потом жить буду, Костя, как?.. Буду видеть, даже если глаза закрою? Тогда и я убийцей стану?.. Что, не идёшь? Тогда Варуш позову. Она человек… Поймёт меня.

Когда они вместе с Варуш искали Однорукого Сидора, Марья вспомнила вернувшегося после лечения в госпитале соседа. Он был сильно изранен. Всё тело его было шито-перешито. В сорок шестом вернулся, в голодные годы. Тогда была засуха. Ничего толком не выросло. Жизнь в селе была ужасно тяжёлая. За работу люди ничего не получали. На трудодень давали только по полтора килограмма хлеба. Вернулся солдат, а угостить его нечем. Сели мать с сыном друг против друга и плачут. Коровы нет. Тогда надо было налоги деньгами платить. Но где их найти? Пришлось женщине последнюю корову продать. Если нет ни мяса, ни молока, чем может сына угостить мать? Много ли испечёшь из лебеды и хвоща? Не замесить, не слепить – всё рассыпается. Мать плачет, родной сын вернулся, а кормить его нечем. Даже в больнице раненого кормят.

Ох, тяжело стало солдату! Выбежал он из дома. Под навесом петлю себе сделал. Если бы там не оказалось Марьи Ивановны, солдата бы уже не было. Э-э, что только не говорила, как только не ругала она соседского сына. Мы, говорит, чего только не терпели, где только не работали, но жили и надеялись на лучшее! В лесу деревья рубили, на лугах и на полях косили, хлеб убирали, лён теребили, картошку копали – разве всё расскажешь? Ни от голода, ни от болезни, ни от плохих известий с фронта на печи не валялись. А такой молодой парень, видевший многое на войне, и своё, и материно имя решил опозорить.

Сказав, что жизнь не всегда будет такой, Марья Ивановна привела солдата к себе. Чем смогла – угостила. Сказал ей спасибо и солдат, поклонился до земли. Такими делами он больше не занимался. Устроился работать счетоводом. Вскоре женился. Троих детей воспитал.

«Человека надо спасать, обязательно надо спасать», – с такой мыслью ходила и искала в лесу Марья Ивановна Сидора. Но опоздала…

На похороны Однорукого Сидора людей собралось немного. И на могиле много не говорили и плачущих не было. Только выкормыш Сидора Евсей и несколько старушек утирали глаза.

На красивом месте, в светлый летний день похоронили Сидора Петровича Пронина. Музыки не было, только жалобные трели сидящих на кудрявой берёзе птиц провожали его в последний путь. Когда возвращались домой, с неба, будто слёзы, западали капли дождя. «Слёзы Сидора», – подумала Марья Ивановна. Она хотела сходить с Костей к могиле дочери Зары, осмотрелась, но среди провожающих его не было. «Видимо, он пошёл могиле матери поклониться, – подумала женщина. – В такое время всё, всё вспоминается…» Она пришла к могиле дочери, села на маленькую скамейку и тут услышала сердитый разговор.

- Долго я ждал этой встречи, Чёрный Микта!.. – Марья Ивановна узнала голос Кости.

- Что тебе от меня надо? Зачем меня сюда позвал? – это уже сиплый голос Чёрного Микты.

На время стало тихо. Марья Ивановна сидит и слушает.

- Не спеши. Я тебе сейчас всё скажу, – ответил Костя.

- Что, на меня драться полезешь? Хе-хе, что толку, Костя? Давно уже забыто. Постарели мы уже. Что ещё надо?

- Смотрите, он какой? Сразу же «что надо?!» Сначала ты вспомни, по чьей вине жизнь моя испорчена? Теперь скажи, сколько людей ты продал?! Сколько убил?!

- Никого я не убивал! Что ты меня упрекаешь?!

- Тише. Не ори, не то убиенные тобой из могил встанут.

- Понимаю, за плен ты злишься на меня?! Но чем я виноват? Упрекаешь, что на паром не поднял? Ну нельзя было, Костя, нельзя. Скажем, тебя бы поднял, а другие?.. Тогда бы бардак получился. Меня бы самого с парома скинули. Нам, особистам, сказали: «Никого на паром не пускать». Кто ослушается – расстрел. Приказ был спасать только раненых и оружие.

- Значит, поэтому наступил мне на пальцы?! Ты испугался, что показывал мне немецкую листовку. Я тогда же понял, что ты мне предлагал. Удивляюсь, как ты немцам не сдался?

- Думай, что говоришь! У меня и мыслей таких не было.

- Тогда почему ты оклеветал меня, что я сам в плен сдался? Думал, погибну? Не верил, что встретимся?

- Постой, постой, Уралов! Где ты слышал, где ты видел, что это я?! Может, тебе моё имя назвали или какой документ показали? Или под доносом я свою подпись поставил?!

- Нет, не показали. Ты всё грамотно сделал. Не подписался, но в моих солдатских документах след твоего доноса. Будто бы кто-то видел, как я держал в руках немецкую листовку. Ты знал, что меня потом скрутят. Если бы я остался живой и переправился через Дон, меня бы в штрафбат отправили. Но я, потеряв сознание, попал в плен… Вот из-за твоего доноса, после освобождения из плена, я восемь лет сидел… Теперь скажи, как я тебя должен наказать? Скажи!

- Немецкая листовка, донос?! Пустая болтовня… Чем докажешь?! Фактов нет? Нет. Значит, шабаш-карандаш!..

- Факты ищешь? А я, моя жизнь. Жизнь Марии. Я тебе ещё не сказал, что мне рассказал Сидор. Пока терпи, мучайся. До Сидора потом дойдём. Я тебя отсюда, от могилы, просто так не отпущу.

- Хе-хе… Ты что меня здесь судить или казнить будешь? Или, как бандит, нож вытащишь?

- Нет, не буду я тебя убивать, терзайся до самой смерти…

- Смотрите на него, бывший военнопленный меня же ещё и пугает! Виновным хочет сделать. Не выйдет, Уралов. Почему я не был в плену?! Почему Хуторов Иван, Федотов Сергей в плен не сдались? Ведь они тоже наши ровесники и через войну прошли? Сходи-ка к Федотову Сергею, взашей выгонит. Скажет, предатель, изменник! Если бы не ослеп, пришёл бы на кладбище. Хорошо бы встретились. С матом бы он тебя отсюда выгнал. Да, он тоже в плен попадал, но долго там не пробыл – сбежал. Вместе с партизанами воевал, ордена есть. А у тебя, где ордена? А?! Сказать нечего?..

Когда Чёрный Микта сказал про ордена, у Кости дыхание перехватило. Слова не может сказать – закашлялся. Чёрный Микта знает, чем его задеть. В начале войны, когда наши войска отступали, орденов не давали. И из плена убегали только самые сильные и смелые.

Почувствовав перемену в настроении Кости, Чёрный Микта вытащил из кармана деньги и, не стесняясь, предложил Косте.

- На, Костя, сколько могу – даю. Ладно, ладно, не делай кислое лицо. Дорога длинная. Как говорили, с Красноярского края приехал. Держи… Здесь жить всё равно уже не получится. От односельчан только плохие слова будешь слышать. Остался живой, но скажут, весточку не подал. После отсидки в лагере мог бы и написать, ха-ха… Потом, там у тебя, вроде, семья есть, дочь. А здесь, что тебя ещё держит? И Марья, и сам уже постарели. Снова сойтись не сможете. Чужие вы теперь…

- Рот закрой-ка. Зачем ты свои чёрные дела делал, пугал Сидора?! Он перед смертью пришёл и всё рассказал. Ты силой заставил его написать плохую характеристику. После моего приезда ещё захотел Марию опозорить. Ну-ка, вытаскивай, где последняя записка Сидора? Вытаскивай, вытаскивай!

- Если так хочешь знать – на, на! – Чёрный Микта отдал Косте клочок бумаги.

- Не буду я читать эту твою мерзкую писанину. Ты её сейчас сам проглотишь. Ни единому слову я не верю. Напоил Сидора, и тот написал. Поэтому, если хочешь жить, ты её здесь, на кладбище сожрёшь. Ах, не хочешь есть? Тогда я тебя силой заставлю, – Костя взял лежавшую рядом толстую палку.

- Эх-ма, ведь всё уже зелёной травой поросло. Тут ты, откуда ни возьмись, появляешься, – испугавшись толстой палки, Чёрный Микта бумажку, давясь, проглотил, потом снова протянул деньги. – На, Костя… У бывшей жены не проси. Видать, осенью её воспитанница замуж выйдет. На свадьбе деньги как вода уходят…

Услышав, как Чёрный Микта возится с деньгами, Марья Ивановна даже вспотела. Больше не стала прятаться за деревьями. Неожиданно возникла перед Чёрным Миктой, решила прекратить его болтовню. Если до сих пор не понимал человеческих слов, разве сейчас поумнеет?! Долго он жизнь портил. Она сильно ударила его по лицу, так что он пошатнулся и потрогал пальцами ушибленное место. За всю жизнь Чёрный Микта не получал такой пощёчины. Но на старости лет пришлось получить. «Выпущенная пуля назад не возвращается» – этому бы он сейчас не поверил. Оказывается, у каждой палки есть два конца. Много ли, мало ли ты будешь ею махаться, другой конец обязательно тебя самого ударит поперёк спины. С какой силой палка вдарит, это будет зависеть от характера твоего врага. Марья Ивановна хотела только плюнуть и уйти, но решила, что Чёрный Микта так ничего и не поймёт. Нет у него совести. Змей он, гадюка. Пощёчина, может, научит, подумать заставит. После этого Марья Ивановна больше не будет с ним разговаривать. Снова мстить за старое не станет. Теперь она знает: и Костя, и она сама – всё из-за этой гадюки и из-за войны терпели. Да, что об этом говорить?

Чёрный Микта глубоко вздохнул и, согнувшись, как дуга, шатаясь, пошёл по кладбищу.

 

16

 

За неделю, пока жил в Идзи, Костя успел повидать всех своих знакомых. Кто специально в гости звал, кто, чтобы повидаться, приходил к Марье Ивановне. Разные были встречи. Вначале начинали вспоминать молодые годы. Шаньги, перепечи на стол ставили. Кое-кто и «первачок» ставил. Слушают Костю, сами рассказывают. Жалеют его, языком, цок-цок, вертят. Предлагают судить Чёрного Микту всем народом. Пиночетов, говорят, ругаем, а своих не трогаем. Пропустить бы их через веялку, проверить. Много мусора бы вышло…

Сидят, разговаривают. Ни плохого, ни хорошего не забывают. Потом переходят к теме тяжёлой жизни женщин во время войны. Тяжёлая жизнь и страдания женщин раньше времени согнули. Вот и Марья, если бы знала, что муж живой, такой седой бы не стала. Кто-о виноват? Костя! Федотов Сергей, действительно, его много ругал. Но в основном за то, что не дал о себе знать. «Только трус молчал бы до сих пор!» – кричал он.

Костя не знал куда деваться. К тому же ещё сон видел. Будто ищет выход из тёмного леса. Далеко, очень далеко, как искорка, виден маленький огонёк. Костя пытается туда продраться. Но по густому лесу не пройти. Ломая ветки, прошёл немного вперёд и упал в болото. Тянет, засасывает Костю оно. Помочь некому. Кричал он, звал и увидел в стороне Марью. Нет, она руку подать не спешит. Показывает на другую дорогу. Говорит, там надо было пройти. Костя снова начал кричать. Прибежала Лида и помогла выйти из болота.

Наутро Костя проснулся и понял: без дочери ему тяжело. Там есть, кому его ждать, любить, ухаживать.

Тихо встал, оделся и вышел из чулана. В дом больше не заходил. Там спит его бывшая жена. Костя знает, что она работала целый день и очень устала. Поэтому не стал прерывать сладкий сон Марьи. Ушёл. Выйдя в поле, снял ботинки. Захотелось в последний раз пройтись босиком по прохладной земле. Пусть почувствуют, пусть будет щекотно ногам, пусть запомнят прохладу и теплоту родной земли…

 

 

Перевод с удмуртского В.Глушкова