СУДЬБА МАЙОРА

Неправда! Никогда бунты и мятежи в России не были бессмысленны. Страшны – да, но все они заставляли общество пробуждаться от летаргического сна. Так было с восстани­ем на «Очакове», когда лейтенант Петр Шмидт прекрасно знал цену своего неповинове­ния – жизнь. Так будет в эпоху брежневщины с капитаном Саблиным, попытавшимся проорать на весь мир о безумии власти. И что с того, что их услышат не сразу, а через де­сятилетия. В этом тоже нет бессмыслия.  В этом связь времен. Не будь этих событий, на­верняка не было бы мятежа майора смоленского УКГБ Олега Закирова, приоткрывшего занавес над Катынской трагедией. А потом был танкист, майор Сергей Евдокимов…

 

Ещё не остыло воображение. Ещё отчетливо помнится тот миг, когда в первый день путча мы узнали, что на защи­ту «Белого дома» пришли восемь танков. Что-то дрогнуло внутри. Всё! Спасены! Выстоим! Наивно, конечно. Восемь танков без боекомплекта… Но в этом был и  момент исти­ны, какой-то спасительный перелом, давший нам дополни­тельные душевные силы с голыми руками идти на, казалось бы, непобедимое.           

Эти танки привёл на нашу сторону майор Евдокимов. По­том были генералы Грачёв, Лебедев, Шапошников. Но он, майор, был первым. Пусть не говорят скептики, но тревожнее всего мне было в первый день победы. Всё время вспоминался Солженицынский «Пир победителей». Интуиция не подвела. В какой-то степени мы тогда праздновали пиррову победу…

Военного переворота все ждали давно. Ещё зимой 1991 года пессимисты говорили: Прибалтика – репетиция. Парад будет в Москве. Оптимисты бодро возражали: они что, на танках нам привезут колбасу? А она у них есть?

Колбасы у армии действительно не было. И скептики угрюмо ретировались.

В Москву армия ворвалась в марте, изумив своей никчем­ной воинственностью даже нейтрального обывателя.

Не встретив ожидаемого сопротивления, кроме насме­шек, они через сутки отступили.

Майору Сергею Евдокимову поход на Москву тогда не доверили. Оставили в боевой готовности в части. Тогда я ничего не знал о нём. Впрочем, как и вся страна.

А Сергей уже бунтовал. Неистово и проигрышно спорил с начальством ещё с 1988 года. Многим тогда Евдокимов ка­зался просто сумасшедшим. И действительно, не безуми­ем ли было встать на собрании и бросить в лицо полковни­кам и генералам: «Вас судить надо, вы преступники! Армия больна, и губите её вы!»

Армия действительно была уже безнадёжно больна. И не только из-за удручающего разрыва в благополучии между средним и высшим звеном офицерства /первые продолжали строить себе дачи-дворцы, вторые оказыва­лись бесперспективно бездомны/. Военных втягивали в политические игры, натравливая на народ, выходящий из подчинения партократии. От дедовщины за последние пять лет погибло больше солдат, чем за всю войну в Афга­нистане. В боевых действиях в Персидском заливе по­терпел поражение не только Саддам Хуссейн, но и наше оружие, «самое лучшее в мире», созданное на деньги, от­нятые у без того нищего народа.

Новая дипломатия никак не стыковалась с устаревшей во­енной доктриной. Утраченный образ врага уже не позво­лял бодро распевать: «Если завтра война, если завтра в по­ход…»

Все свои стычки с начальством Сергей позволял себе об­суждать только с отцом, полковником в отставке. Старший

Евдокимов унимать сына не собирался, но и не мог под­сказать какой-либо выход из создавшегося положения. Хотя и позволял себе горько шутить, что в нашей стране уже нет столько мужиков, которые бы смогли прокормить такое количество генералов.

Пыталось унять Сергея начальство: «Очнись, майор! Жаль, психушки отменили, ну уж по миру послать у нас ещё хватит сил».

Сил хватило. С майорской должности Евдокимова перевели на капитанскую и чуть было не исключили из партии, что в армии приравнивалось к увольнению.

- Уймись!

Не унимался. И не только он. В апреле в партийном храме армии – Военно-Политической Академии имени Ле­нина – взбунтовался её слушатель последнего курса Миха­ил Ненашев. Ещё в марте он отказался участвовать в по­зорном противостоянии народу, в мифической защите Кремля от бандитов в демократическом обличье.

-  Армия должна защищать страну, а не выполнять поли­цейские функции. Мы уже опозорили себя, угрожая бе­зоружному народу. Я предлагаю пригласить в Академию Александра Руцкого и примкнуть к его движению «Комму­нисты за демократию». Это и будет нашим покаянием перед народом и самоочищением.

Михаил Ненашев ничего не знал о Сергее Евдокимове. Они встретятся только девятнадцатого августа, у Белого дома.

А пока… Пока в ответ на выступление Ненашева тоже прозвучало грозное – очнись!

Заведующий кафедрой прокричит с трибуны удивитель­ную по бессмысленности и смыслу фразу: «Пригласить Руц­кого к нам – это то же самое, если бы Сталин пригласил к себе Гитлера».

Всегда послушные слушатели Академии откровенно расхохотались и не захотели исключать Михаила из партии.

Тогда с Ненашевым расправились иначе. В июле исклю­чили из Академии за … неуспеваемость. Его, сдавшего все экзамены на отлично!

Армия готовилась к августу и очищала свои ряды от ина­комыслящих. Генерал-майор Владимир Дудник в одно­часье был спроважен на пенсию только за одну строчку в газете «Московские новости» о митинге военных на Ма­нежной площади: «Митингующая армия – мертва! Она не способна выполнять никаких обязанностей».

Офицерский суд чести (!) выразил свое недоверие воен­ному журналисту Олегу Мильчакову из Архангельска за статьи о необъятных генеральских дачах, об их царских охотах и пикниках…

Вечером восемнадцатого августа я поехал в дом Андрея Сахарова. Каждый год в это время мы отмечали день рождения покойной матери Елены Боннер -Руфи, в своё время приютившей здесь опального Академика. У подъез­да стоял санитарный рафик. Зная о плохом самочувствии Елены, я спросил у водителя, не вызывали ли их в 68 квартиру. В ответ услышал пожелание проваливаться отсю­да куда угодно и побыстрее.

Взбешённый я взлетел на седьмой этаж, где меня встретила вполне здоровая и весёлая Боннер. Я рассказал ей о подозрительном рафике и странном шофере.

-  А-а-а…, – беспечно отозвалась она, – чёрт с ним, не бу­дем портить себе этот день.

Домой я возвращался уже во втором часу. Рафик с красным крестом по-прежнему дежурил у подъезда.

В семь часов утра 19 августа в моей квартире раздался пронзительный междугородный телефонный звонок. Из Смоленска звонил майор КГБ в отставке Олег Закиров, когда-то помогавший «МН» раскрыть катынскую трагедию.

- Переворот! Танки идут на Москву.

- Ты сошёл с ума!

-  Включите телевизор или радио.

Я включил. Зачитывали указы ГКЧП. Тут же перезвонил Боннер и услышал спокойное и твёрдое:

- Да, переворот. А ГэБэшники уже здесь. И у подъезда, и на площадке. Те же, что и до ссылки в Горький. Я им сказа­ла: «Вы постарели…»

 

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ СЕРГЕЯ ЕВДОКИМОВА

«По тревоге нас подняли в четыре часа утра. Задачу поста­вили так: в маршевой колонне идти на Москву. Каких-либо объяснений не давали. Были какие-то слухи о взбунтовав­шихся студентах, не желавших идти в армию. Но в них верили только солдаты. Офицеры понимали, что наша диви­зия – не военкомат и предназначена не для мобилизации на­селения.

Раздали карты, как это ни смешно – туристические, предназначенные для гостей столицы. Перед въездом в Мос­кву уточнили маршруты.

Свои восемь танков я поставил на Калининском проспекте. Очень скоро мы оказались в окружении возмущённой толпы. Все кричали: «Зачем вы сюда явились! С кем собрались вое­вать? Вы оккупанты, предатели. Неужели вы верите в сказку про опасную болезнь Президента?»

Я пытался объяснить им, что у меня приказ, но я не со­бираюсь никого давить и ни в кого стрелять. Меня спрашивали: «Так зачем же вы здесь?»

А что я мог ответить? Я чувствовал себя соучастником како­го-то преступления. Ельцин уже издал указ о неправомерности действий ГК ЧПистов. Но моё командова­ние свой приказ не отменяло.

Особенно активно агитировал нас парень по имени Сергей. Предлагал встретиться с депутатами, с Руцким и Ельциным. Все это могло быть и правдой и провокацией. «На разведку» к Белому дому я послал лейтенанта Николая Котлярова. Он вернулся с тремя депутатами, среди которых был Юшенков. Он и повёл меня на встречу с Руцким.

С генералом Кобцом и вице-президентом мы разговаривали больше часа. Я сразу же согласился встать на защиту Парламента, но нужно было обсудить множество вопросов: как провести танки сквозь толпу, как объяснять народу, что это не штурм, как обойти возведённые баррикады. У макета Белого дома отработали все детали.

Толпа у Парламента встретила нас восторженным криком. Но я-то знал, что радоваться было ещё слишком рано.

 

Радоваться было действительно рано, хотя уже на Тверской москвичи остановили колонну танков, не дав ей пройти на Манежную площадь. Уже листовками выходили запрещённые Янаевым газеты. Кабельное телевидение «Арбат», вопреки запрету Кравченко, бегущей строкой гна­ло указы Ельцина. В редакцию «МН» прибежал полковник ГРУ и доверительно сообщил, что их аналитики вычислили: путчисты не продержатся и трёх дней.

И всё-таки торжествовать было слишком рано.  Газета «Правда» печатала одобрительные отклики с мест. Запад не спешил ни осуждать, ни одобрять переворот. Всё было шатко. Армия металась по столице, обезображивая и без того разбитые улицы. Заводы и фабрики не бастовали, а «укороченное» Политбюро никак не могло выработать свою точку зрения по дальнейшей судьбе арестованного Генсека. Танки майора Евдокимова выглядели не очень грозно. А ополчение капитан-лейтенанта Михаила Ненаше­ва конечно же не могло остановить Альфу, пожелай она штурмовать непокорный Белый дом.

 

ИЗ ДНЕВНИКА МАТЕРИ СЕРГЕЯ ЕВДОКИ­МОВА

«В ночь с 20 на 21 августа из штаба дивизии приехала ма­шина и увезла Сергея для объяснений, почему он, нарушив приказ командования, привёл боевые машины на защиту Бе­лого дома. Он написал объяснительную. Прокоротал там несколько тревожных часов, не зная, что с ним будет. И – о чу­до! – ему, вдруг, дают машину, сухой паёк для солдат и в сопровождении автоматчика отправляют к Белому дому, да­бы показать, что привозили за этим. И это в тот момент, когда поражение путчистов стало явным. Начальник Политотдела пожал Сергею руку, а вслед зло выматерился».

 

Когда, в какой момент мы прозевали, что нам, пожав руку как победителям, вслед выматерились? Наверное, именно тогда, когда мы в экстазе кричали «Виктория».

21 августа абсурдность положения уже понял и ге­нералитет.

Хотел этого или не хотел маршал Язов, но его приказы уже обсуждались и выполнять их генералы не спешили. Вызываемые в Москву всё новые и новые части застревали в пути, вполне резонно подозревая, что в их рядах есть ещё неуволенные евдокимовы, способные расколоть армию на противодействующие части. Наконец, прозвучал приказ министра, и армия стала поспешно выползать из Москвы, поняв, что здесь она незванный и нежеланный гость.

Режим рухнул.

Похоронив погибших во время путча, почти сразу после траурного митинга, Евдокимов на танках, осыпанных цвета­ми, с развевающимися трёхцветными флагами (кстати, тог­да ещё неутверждёнкыми Верховным Советом), вернулся в часть. Командир сквозь зубы приказал Сергею очистить танки от неуставных атрибутов, прежде чем они войдут на территорию полка. Романтика кончилась, начались будни.

 

ИЗ ДНЕВНИКА МАТЕРИ

«После победы над путчем командование не оставило Сергея в покое. Его то и дело вызывали к комдиву, в политот­дел и склоняли к тому, чтобы при случае сказал, что приказ защищать Белый дом отдало командование дивизии. Этим они хотели уберечь себя на своих должностях. Сергей на это не пошёл, не стал марионеткой в руках горе-начальников. За что был, есть и будет гоним».

 

Гоним. Конечно, не так, как в былое застойное время, а несколько иначе. Ну, во-первых, чтобы вернуть с капитан­ской должности на майорскую – это и не думай. А во-вторых… Во-вторых, попросил Красноярск  прислать к ним  защитников Белого дома из Таманской дивизии – пожалуй­ста. И вместе с экипажами танков в турне отправили старшего лейтенанта Галайдыча, тоже участника обороны. Он честно кричал, когда его качали на каждой речной пристани: «Я не Евдокимов, вы ошибаетесь, я не Евдоки­мов».

Очень скоро Сергей понял – победили не мы, или победи­ли не до конца. Но биться в одиночку уже не было сил. Он хотел только одного – перевестись служить в Москву, где родился, где мать – учительница, отец – полковник в отставке, где, наконец, его собственная квартира. Чтобы семья не ютилась всю жизнь на чужих двадцати квадратных метрах. Впятером.

Но хоть этого-то он заслужил? Ведь за плечами почти двадцать лет армейской службы. Чернобыль, где он ока­зался одним из первых, Белый дом,

 

ИЗ ДНЕВНИКА МАТЕРИ

«Видя, что добра ожидать неоткуда, Сергей решил как-то действовать. С трудом выбил двухнедельный отпуск (кстати, положенный ему по закону за участие в Чернобыльских со­бытиях) и, вместо того, чтобы отдохнуть, поправить здоровье, он все эти дни проводил у Белого дома, как некрасовский пилигримм у парадного подъезда или гоголевский капитан Копейкин.

Лишь полковник Никитин попытался помочь ему. Но и он оказался бессилен перед господами генералами округа Ви­димо, та ложь, которая давно проникла в дивизию, крепко сковала в одну цепь и генералов округа и «нового» команду­ющего».

 

-  Майор  - изумленно воскликнул вице-президент. – Вы ещё не полковник!?

Действительно, было чему изумляться. С повышением звания у Руцкого проблем не было. Совершилось это в од­ночасье. Простым росчерком пера на глазах у миллионов телезрителей.

Как мы тогда торжествовали!

Кроме перевода в Москву к родителям, Сергей больше ничего не просил. И героем себя не чувствовал. Как и тог­да, в Чернобыле, он сделал то, что всю жизнь считал нормальным – первым пошёл в атаку.

После визита к Руцкому ждал, что дело, наконец, сдви­нется с места. Ждал долго, терпеливо. Дождался. Вызвали и предложили капитанскую должность в стройбате. Искренне изумились отказу.

-  Ну и что, что танкист? Пехота – тоже царица полей!

Издевались тонко, изощрённо, как умеют издеваться лю­ди, годами набившие себе на этом руку. Наверное, от души хохотали, когда за Евдокимовым закрывалась дверь.

- Победитель! По-бе-ди-те-ли… Вы ещё узнаете, где ваше место!

А где оно, это наше место? Там же, где и было? В углу, по стойке смирно? Зачем же тогда был август? Жертвы, лико­вание, торжество победы?

Жертвы… Вот и дело о гибели ребят уже закрыли. Ти­хонько. Аккуратно. Кратеньким сообщением из Прокуратуры. Признали, что невиновен никто. Мол, обстоя­тельства, господа. Чистейшей воды случайность.

С простыми солдатами, может быть, дело обстояло и так. Но как быть с теми, кто отдал им преступный приказ, не­смотря ни на что, прорываться сквозь толпы людей? Мо­жет быть, виноват устав гарнизонной службы? Может су­дить нужно его?

Да мы вообще ещё не увидели ни одного виновного за те августовские события. Словно бы всё было на стороне вос­ставшего народа. Но тогда против кого же мы восставали?

Я звонил сослуживцам Евдокимова и нынешним, и прежним. Все говорили о нём добрые слова, но подписы­ваться под ними отказывались. Согласился лишь Алек­сандр Галайдыч, старший лейтенант батальона Сергея, вме­сте с ним охранявший Белый дом:

-Евдокимов честен, порядочен, смел. Дело своё знает прекрасно.

А вот характеристика, которую дал Евдокимову замести­тель министра обороны СНГ по кадрам, генерал-лейтенант Юрий Родионов:

- Как офицер Евдокимов – ноль. Он сам это знает. Вот так вот! 19 августа нас защищал ноль!

 

ИЗ ДНЕВНИКА МАТЕРИ

«Исподволь, неоткрыто, начинается атака на «блудного сы­на». Корреспондентам, приезжающим в дивизию для знаком­ства с жизнью Евдокимова, командование нагло лжёт, что майор понижен в должности за недостойное поведение (за пьянство). Корреспонденты «Вестей», побывав в дивизии, объявили на весь мир! «Слухи о том, что майору Евдокимову предлагают подыскать работу, не подтвердились». Извините, какие же это слухи?

Я – мать. Я дала сыну жизнь и право быть достойным в ней. В каком бы возрасте сын ни был, его неприятности, его страдания  -  это моя боль, мои страдания, и я до конца моих дней буду бороться за честь и достоинство моего сына».

 

Евдокимов не искал меня. Я сам нашёл майора, узнав о его мытарствах. Он вошёл в мою комнату не гордо и не робко. Рассказывал скупо, не жаловался ни на что. Лишь изредка улыбался, заставляя меня даже сомневаться – этот ли человек защищал меня 19 августа.

В конце разговора я осторожно спросил его: «Что же они предлагают вам теперь?»

Он долго молчал, словно бы ещё и ещё раз переживая свой последний вызов к начальству. Потом сказал: «Ти- мирязевский военкомат. Капитанскую должность».

- На пенсию! – подумал я. – На пенсию…

Ибо такое предложение для боевого офицера ничего другого не означает.

Мы простились. Уходя, он не сказал, как когда-то в старину говорили русские офицеры: «Честь имею!».

Он не сказал. Но я услышал.

До сих пор в памяти точные слова Бориса Ельцина, сказан­ные им на похоронах ребят, погибших в дни путча: «Россия, прости своего Президента за то, что он не сумел уберечь твоих сыновей».

Простите, Борис Николаевич, но разве теперь, когда Вам не угрожает ни десант, ни Альфа, ни КГБ, что-то мешает Вам защитить своих защитников? Что? Окружение, заня­тость, суета?

На это послание «МН» Борис Ельцин не ответил. Ответил народ, потребовав собрать миллион. Нет, не рублей, подпи­сей под требованием присвоить майору Евдокимову звание Народного Защитника. Всполошился генералитет. Сергея срочно вызвали к себе два генерала. Громов и Столяров. Признались, что чего-то недопоняли, обещали исправиться.

На Парламентских слушаниях Министр Обороны СНГ пуб­лично присвоил Евдокимову очередное (запоздалое) зва­ние подполковника.

Справедливость восторжествовала?

Боюсь, что нет. Дело ведь не в повышении кому-то зва­ния, и не в чьём-то продвижении по службе.

У Белого дома народ защищал не Белый дом (на который ему, конечно же, наплевать), а будущую новую жизнь, без вранья, пустых посулов недалёкого счастья. Он бунтовал против эксперимента над собой, против отношения к себе как к тупым рабам.

Августовская эйфория прошла уже где-то в октябре. Свергнув с постамента железного Феликса, мы по-прежнему несвободны. В чём-то мы все евдокимовы, нико­го не победившие победители.

Конечно, свобода не обретается в одночасье. К ней идут медленно, мучительно долго. Кажется, нас к ней ведут. Но кто? Те же большевики, только без партийных билетов в карманах. Теперь они неистово призывают нас строить ка­питализм, так как коммунизм у них не получился.

Похоже, что из августовских событий мы ещё не сделали должных выводов. Ну, может быть, только один – нынешний Белый дом мы защищать не пойдём. Не приведет к нему и своих танков майор Евдокимов.

У нас с ним – общая судьба.

 

 

Журнал «Луч», 1992 год, №9