ЗРЯ МЫ ТЕРЯЕМ ДРУГ ДРУГА

 

Поэт

 

Не до соловьиных трелей,

Не до праздничных пиров —

Род мой в Киеве расстрелян,

И над ним сомкнулся ров.

 

Этой чёрной смерти миги

Проливают в сердце свет.

Где же люди? Где же книги?

Но кто помнит, тот поэт.

 

 

Сверстникам

 

Добрые мысли таятся под спудом.

Время тоскует в железной узде.

Звук фортепьяно над Воткинским прудом,

Музыка тонет в прозрачной воде.

 

Ах, фортепьяно, старинные струны,

Чёрный блестящий и праздничный лак.

Дети войны и жестокой фортуны,

Мы возвращаемся в нищий барак.

 

Бой полыхает на старом кордоне,

Тянут солдаты войну на горбу,

Век не удержишь на детской ладони,

Ладно ещё, удержали судьбу.

 

Жизнь поманила нас гранью кристалла,

Это была нам хорошая весть.

Музыка длится, но многих не стало,

Эх, разузнать бы: а я ещё есть?

 

* * *

Наше время на излёте.

Истекает срок,

Что мне видится в блокноте

Меж неровных строк.

 

За густым туманом сивым

Камские края.

Вижу край, где был счастливым

И здоровым я.

 

Вижу пляж красивый в Ниде,

Блеск ночных орбит.

Я на путь свой не в обиде.

Хоть я там забыт.

 

Там уже метёт пороша,

Твердь белым бела,

Памяти опасной ноша

Мне не тяжела.

 

 

Нескромность

 

Вдали от суеты и сплетен

Хочу, покуда не исчез,

Дожить своё — я незаметен,

Как этот воздух, этот лес.

 

* * *

Под холмом, под соснами

Речки тихий берег.

Дети стали взрослыми,

А душа не верит.

Молодое племя,

Старые поленья,

Как поступит с нами

Это поколенье?

В этих юных людях

Прежних дум костяк, —

Может быть, осудят,

Может быть, простят?..

 

 

Посох

 

Постарел неустанный мой посох, —

То он в чёрной грязи, то он в росах,

Как тебя мне узнать за туманом,

За изгибом тропы, за курганом?

Друг у друга, родная, мы в сетях,

Но узнаем себя только в детях.

 

 

Мираж

 

Все эти улочки моих окраин,

Где пахнут булочки ванильным раем,

Где баба-бестия лжёт по старинке,

Где все известия найдёшь на рынке.

 

Там на скамейке, друг, мы рядом сели,

Там близко ржавый круг от карусели,

Там запах мафии в саду любом,

Там фотографии хранит альбом.

 

Душа уныла, сил своих не трать, —

Ведь то, что было, не разобрать.

Да, вахту строгую сдал экипаж,

Пылит дорогою жизнь, как мираж.

 

* * *

Я не спускался постепенно

От вертикали бытия.

Я рухнул вдруг без крена —

Лишь в пропасти очнулся я.

 

Зачем ещё когда-то в марте

Перед поездкой на Урал

Гнилой доверился я карте

И очень много проиграл.

 

Таинственным внемлю приказам,

Движений скуден мой паёк,

Судьба всё отбирает разом,

Но, впрочем, разом и даёт.

 

 

Возраст

 

За лесом застучал мотор,

И вторит эхо свыше,

Как будто чей-то разговор

Я невзначай услышал.

Июнь, какая благодать,

Все звёзды за туманом,

Костра на солнце не видать,

Весь шлях закрыт бурьяном.

Пусть оскорбляют суета,

Обманы и бездушье,

Я чувствую свои лета,

Как ветеран оружье.

 

 

Детская гордыня

 

Во сне я всё ещё ребёнок,

На Воткинский ступаю пруд,

И лёд скрипит, заснежен, тонок,

И зелен скол, как изумруд.

Мерещится мальчишке, мне,

Что я пришёл из дальних стран,

А здесь страна совсем другая,

Бреду, тоску превозмогая

От тяжести побед и ран.

Нет, эта даль мне не чужая,

И светит огонек в окне,

И горд я, словно бы въезжая

На белом, может быть, коне.

 

 

Вдовы возле Камы

 

Пароход запрячет лето

В глубине пустых кают.

Вдовы ходят вдоль кювета,

Песни старые поют.

 

Молодость не знает цену

Красоте ночей и дней.

Трудно пережить измену.

А любовь ещё трудней.

 

 

Колька

 

На колени стелили бархотку,

Приносили гармонь иль баян,

Я играл целый вечер в охотку,

Трезвым-трезвый, но кажется — пьян.

 

Не хочу даже и лиходею

Пожелать, чем язвит меня старость.

Инструментами я не владею, —

Но вот музыка в сердце осталась.

 

Дирижировал музыкой Колька,

Драмкружковец и главный помреж,

А под утро, не спавший нисколько,

Я был снова и собран, и свеж.

 

В стороне от веселья и смеха

Я теперь осторожно бреду,

Если слуха касается эхо —

Мнится мне — это слышу в бреду.

 

Брезжат вальсы и танго, и полька,

И над Камой ночной небеса,

Наши игры и танцы, и Колька,

И умерших друзей голоса.

 

* * *

Ах, за уральским бараком

Я верил в множество примет.

Пусть мир пока окутан мраком,

Но где поэзия — там свет.

 

 

Колыбель

 

Помнится, катил в телеге я

Средь родных холмов Урала,

И звучит моя элегия

Там, где матушка стирала.

 

Спину разогнёт степенно

Возле бедных, верных книг,

И сойдёт густая пена

С рук бессонных на рушник.

 

Путь не вёл меня лишь прямо,

Хоть избег я пуль и стрел,

Где же ты сегодня, мама,

Без тебя я постарел.

 

И в груди болит от бега

Аж за тридевять земель,

А уральская телега —

Первой жизни колыбель.

 

* * *

Себя измучил я изрядно,

Болел, но духом не окреп,

Есть у людей своя Непрядва,

А у меня Урал и Днепр.

 

 

Семья

 

Из-за дальних Пиренеев

Прилетел родной звонок.

Мы под старость лет умнеем, —

Каждый больше одинок.

 

Сколько сердце потеряло,

Жизнь оставив прозапас,

От Мадрида до Урала

Очень-очень мало нас.

 

 

Равновесие

 

Быть может, на Урале найду я край земли?

Мы много потеряли, друг, мы много обрели.

И мы вернём едва ли, что скрыл туман вдали,

Мы много потеряли, но больше обрели.

В надежном материале достались нам рули,

Мы злато потеряли, надежду обрели.

Мы жили под царями, хоть сами короли,

Мы годы потеряли, любовь мы обрели.

 

* * *

Снег упадет на мой Урал,

Засыплет половину.

Я в книгу строки собирал,

Как в туесок малину.

 

 

Воткинск, 1943

 

Марта неокрепший лёд,

Мысли мчатся до Урала,

Там, где ночи напролёт

Матушка моя стирала.

В койках двух госпиталей

Копится живая сила,

Вдоль картофельных полей

Санки матушка тащила.

Деревянные дома, деревянные бараки,

От беды сойдёшь с ума

В тыловом промёрзлом мраке.

Мама с мыслью о своём

Снежный перейдёт редут.

Волк с волчицею вдвоём

Рядом в ста шагах бредут.

Только конченный дебил

Мнил, что одолеет нас.

Я люблю, кого любил,

Чту Урал — вот он и спас.

 

 

Воткинск

 

Прикамье, заводской посёлок,

И грохот близкой тишины.

Я остываю, как осколок

Задевшей каждого войны.

 

А время нас ещё остудит

Иль новым обожжёт огнём,

Неужто прошлого не будет?

Ведь мы уже навеки в нём.

 

 

Попытка автопортрета

 

В стихах есть ворон, бык и два орла,

Река, вода в которой замерла,

Лицо моей любимой под дождём

И древний город, где я был рождён.

Есть очертанья неба и морей,

Местечко есть и для души моей,

Есть город, где обрёл я дом и кров,

Где не всегда был справедлив, суров.

Паёк голодный есть, уральский жалкий жмых,

Есть имена ушедших и живых.

Мерещились удача и почёт

И тот незримый, кто меня прочтёт.

 

 

Отъезд в пионерский лагерь

 

Пыль взбивает виллис, эмкам всем на зависть,

Заводские дети, мы не знали льгот,

Все уже простились, но не попрощались,

Жалко, что уходит и победный год.

 

На глазах у взрослых обниматься стыдно,

А в уральском небе двух ракет салют.

Где же ваши лица? — Ничего не видно,

Увидать прощанье слёзы не дают.

 

* * *

Эдуарду Гордону

В стенах ижевского лицея

Судьба поднимет до высот,

И время, словно панацея,

От блеклой немощи спасёт.

 

Пройду по грязи и по лужам,

Тропинку протопчу в снегу.

Мне кажется, что я там нужен

И, значит, счастлив быть могу.

 

 

Парус

 

Наташе

Уже прошли такие сроки,

Что вовсе не осталось нас.

«Белеет парус одинокий» —

Звучало прежде, как сейчас.

 

Природы молодые строки

Рождали в детском сердце грусть.

«Белеет парус одинокий» —

Заучивали наизусть.

 

И я, простой уральский школьник,

На Каму мчал во весь опор,

А дальний белый треугольник

Волнует душу до сих пор.

 

Я был романтиком, не так ли?

Хотя сейчас почти что стар,

Но жадно видел все спектакли,

Что предлагал репертуар.

 

Билет я брал на третий ярус,

Недорого — рублей по пять —

Белеет одинокий парус —

И я люблю тебя опять.