ТАК НЕ БЫВАЕТ

 

 

КОШКА ДОЛЖНА БЫТЬ НЕЗАВИСИМОЙ

 

Кошка должна быть независимой — это утверждение мы впитали с молоком матери. «Истинный зверь — свободный зверь. А уж для кошек, высших существ, сохранять независимость — главное в жизни. А если это не так, если вдруг человек поработил свободную кошку, то это уже и не кошка вовсе, а глупая шавка, лишенная здравого смысла». Эти слова мама вдалбливала нам, когда мы еще были котятами.

Нас у матери трое: Васька, Тимоха и я. У меня имени нет, не знаю почему. Может, оттого, что черная, а может, просто забыли назвать — не заметили. Меня часто не замечают… Несмотря на острую ненависть к людям, еда и имена — единственное, что мать принимала от них. Я же не брала ничего. С самого начала я держалась от них в стороне — боялась привыкнуть, а значит, потерять независимость. А когда подросла, то и с чердака родного совсем ушла — жить на постоянном месте, рядом с семьей, это ведь тоже зависимость. Я же не зависела ни от кого. Я была настоящей кошкой, пока…

Был обычный пасмурный день. Убегая от человеческих детей, я направлялась в парк. Ко мне опять «прикопались» из-за моего цвета. И чего люди так не любят черных кошек? Причем именно нас. Черные собаки — пожалуйста! Сколько раз я видела этих примитивных существ рядом с людьми. Впрочем, они друг друга стоят…

«Ладно, котята, всё это ненужная полемика», — рассуждала я, шлепая по лужам. Осень все-таки. Осень — это еще не зима. Еще терпимо. С грустью пришлось констатировать, что если в этом году будут такие же морозы, то вторую зиму я не переживу. Впрочем, чтобы умереть зимой, до нее нужно сначала дожить. В прямом смысле этого слова…

На моей любимой скамейке сидело человеческое существо — девчонка. Ничего, подумала я, сейчас подойду, и ты шарахнешься от меня, как от кошачьей чумы. Но когда я вспрыгнула на скамейку и пристроилась рядом, она вовсе не бросилась прочь, а продолжала спокойно сидеть и что-то нагло поедать. Нагло, потому что есть на глазах у кошки, которая уже третий день бегает голодная, — бесстыдство. Впрочем, тебе ли это понять, человеческая девочка…

А человеческая девочка, к моему удивлению, посмотрела на меня и спросила:

— Мороженое будешь, киска?

Мороженое? Да я сейчас готова сожрать кошачьего беса, не то что какое-то там мороженое. Правда, я его раньше никогда не ела — на улице-то деликатесами не больно разживешься. Что же, отступим от своих принципов — не брать ничего от людей. Я подошла и стала осторожно слизывать предложенную пищу. А в принципе ничего, есть можно. Даже, если посмотреть в глаза моей кошачьей правде, вкусно. Но мало. Доев, я настойчиво взглянула на новую знакомую. Сама виновата — не надо было предлагать. Теперь будешь кормить хоть и независимую, но очень голодную кошку, пока та не наестся.

Девчонка поняла. Щедро отдав мне всё, что осталось, она нерешительно протянула руку и провела по моей шерсти. Я как ошпаренная отскочила в сторону. Ну нет, котята, это уж слишком! Гладить меня, независимую кошку? Ладно, угостить мороженым за то, что села на мою лавочку, но гладить… Девчонка удивленно посмотрела на меня:

— Ты чего? Боишься?

Это разозлило меня окончательно. Боюсь? Ну вот еще! Я подошла и села рядом с девочкой. На, гладь, если так хочется. Но знай, что истинная кошка не боится никого и ничего. Потому что ни от кого не зависит… Девчонка улыбнулась и почесала мне за ухом.

В носу у меня защекотало, захотелось не то чихнуть, не то всхлипнуть. Просто дело в том, что до нее, до этой случайной девчонки, меня никто никогда не гладил. И за ухом не чесал.

Неожиданно в голову пришло желание прижаться к человеку и замурлыкать. Замурлыкать для нее…

Опомнившись, я выпустила когти, изо всех сил вцепившись в деревянную скамейку. Ты забываешься, подружка! Кошка должна быть независимой. Нельзя до такой степени расслабляться. Я подняла голову и посмотрела на девочку. Она сидела и смотрела на меня. И вдруг неожиданно спросила:

— А ты кто?

Однако, странный вопрос. А что, вот так сразу не видно? Наверное, всё мое недоумение красноречиво высветилось у меня на морде, потому что девчонка засмеялась:

— Имя у тебя есть?

Чудные все-таки существа люди. Разговаривают с кошками, прекрасно зная, что ни на один из заданных вопросов они не ответят, разве что мысленно. А может, потому и говорят с нами, что знают: мы не упрекнем, не укорим, не оспорим. Такой вот у нас, у кошек, удел — разговаривать с людьми, не говоря ни слова.

Нет, девочка, у таких, как я, имен не бывает. Таких зовут просто черными кошками и гонят отовсюду. Только ты почему-то не гонишь…

И она опять всё поняла. Задумчиво, будто что-то припоминая, посмотрела на меня и спросила:

— Будешь… Ликой?

Лика? А что, неплохо. Это тебе не Муся и не Мурка. Я кивнула. И тут произошло нечто совершенно неожиданное. Девочка как-то жалобно посмотрела на меня и попросила:

— Лика, пойдем со мной.

Вот и случилось то, чего я так боялась в этой жизни. Меня приручили. Я потеряла независимость. Я больше не настоящая кошка. И если я пойду сейчас с этой девочкой, то перестану быть ею окончательно.

Я решительно спрыгнула со скамьи. Не оглядываясь, пошла прочь. Девочка вскочила и закричала: «Лика, Лика!..» Я понимала, что если она сейчас побежит за мной, то я не устою.

Ускоряя шаг, я не могла понять, чего же я хочу больше — остаться или уйти. Девочка снова всё поняла. И остановилась. Она оставила меня независимой кошкой. Только что мне теперь с ней делать, с этой независимостью?..

У каждого живого существа есть предрассудки, через которые оно не может переступить, даже если отказ от них ведет к большому настоящему счастью. Прости, девочка, я не могу пойти с тобой. Такие, как я, не живут в стае. Даже если эта стая всего из двух одиночек… Такие, как я, живут по своим правилам. И не отступают от них никогда. Не могут отступить. И, увы, поменять их тоже не могут. Кошка должна быть независимой. Черт бы побрал весь мой кошачий род вместе с тем, кто придумал этот дурацкий закон!

Я перешла на бег.

Девочка давно уже перестала звать меня, но мне всё казалось, что я слышу ее голос. Она забудет обо мне максимум через неделю — у людей короткая память. А я… Впрочем, это уже неважно. Кошка должна быть независимой. Прощай.

 

СКАЗКА ПРО СОВЕРШЕНСТВО

 

Какая жизнь — такие песни…

Какие песни — такие мы.

Из песен популярных групп

 

Их было немного, но они были вместе. Читали фэнтези, слушали рок и хотели изменить весь мир. Потому что он был несовершенен, а все они любили совершенство. А люди смотрели на них, хмурились, ухмылялись, выгоняли из «приличных мест». Их называли сумасшедшими, а они радостно соглашались. И так было.

А потом всё изменилось. Первый вырос. Второй неожиданно понял, что ничего у них не выйдет, громко объявил об этом остальным и убежал. Третьего, самого отчаянного, сломали, и теперь он просто живет, работает, и считается неплохим сотрудником. Конечно, ведь он научился молчать. Четвертый женился, теперь у него семья, дети, и всё как у всех — нормально. Все они перестали искать смысл жизни, спорить, сопротивляться. А совершенство, ну что совершенство? Нет его, и пора бы уже оставить этот юношеский максимализм.

И только пятый не стал поступать так, как его друзья. Да он и не увидел, как все они, один за другим, предавали свою мечту. Он просто до этого не дожил. Ранним утром четверо ребят нашли его в петле на маленькой грязной кухне. Тогда они еще были друзьями… А он просто не захотел меняться. Он первый понял, что совершенства в мире нет.

 

ПРО БУТЕРБРОДЫ

 

1:0 в пользу бутерброда

 

Каждое утро повторялась одна и та же история. Я делала себе бутерброд. Бутерброд благополучно собирался из колбасы, хлеба и других повседневных продуктов, потом садился на край тарелки и терпеливо ждал, когда же я начну его есть. А я начинала ходить вокруг стола и внимательно смотреть на бутерброд. Я гипнотизировала его взглядом, в надежде что бутерброду станет стыдно и он убежит. Но бутерброд нагло глядел на меня и зло ухмылялся. Тогда я понимала, что и на этот раз у меня ничего не выйдет, обреченно садилась и съедала подлый бутерброд. Ведь иначе он расскажет маме, что я опять не позавтракала.

 

Бутерброд падает маслом вбок

 

У меня свалился бутерброд. Но упал он абсолютно неправильно. Маслом вбок. Я повертел головой, протер глаза. Наглец лежал на боку и не думал переворачиваться. Тогда я уронил его еще раз. Посмотрел. То же самое. Зато теперь от бутерброда отвалилась колбаса. Колбасу тут же сожрал невесть откуда взявшийся кот.

Я плюнул на неправильный бутерброд и сделал себе другой. Потом не удержался и кинул его на пол. И понял, что бутерброды сговорились — этот тоже лежал на боку. Правда, уже на другом. Я ринулся к телефону.

— Володька? Привет, я. Слушай мою команду: идешь на кухню… Я сказал: на кухню! Так… И делаешь себе бутерброд. Какой-какой — обыкновенный! Берешь хлеб, намазываешь маслом. И роняешь. Как-как — вниз кидаешь! Так, что видим? Ну, куда он маслом упал: вниз, вбок?.. Куда?! Вверх? Ты не ошибся? Ага… Ну, пока.

Я повесил трубку. Оглядел кухню, выгнал вконец обнаглевшего кота, сложил злосчастные бутерброды в пакет. Потом оделся, взял пакет и ушел. Туда, где всё по-человечески. И бутерброды падают по всем правилам. Маслом вниз.

 

ПЫЛЬНОЕ НЕБО БЕДНОГО ГОРОДА

 

— Привет. Спорим, ты не местная, — девчонка моего возраста делает шаг навстречу.

— Спорим, я знаю, почему ты угадала, — протягиваю руку и улыбаюсь той улыбкой, которую принято называть вызывающей.

— Даже спорить не буду, — ответное рукопожатие. Ладонь она держит прямо, четко по горизонтали. — Здесь сложно встретить улыбающегося человека. Да еще который не шарахается в испуге от таких, как я.

Недоуменно смотрю на новую знакомую. Ничего особенного на первый взгляд. Джинсы, кроссовки, длинные прямые волосы. Я выгляжу точно так же, только у меня еще рюкзак за спиной. Решаю уточнить:

— И что? Там, откуда я, все так ходят.

Она усмехается в ответ:

— Сразу видно, что ты у нас недавно. Смотри, — девушка рукой указывает на толпу молодых людей, проходящих мимо.

Удивленно распахиваю глаза: черные очки, широкие штаны и шорты у парней, каблуки и юбки у девчонок, пиво, сигареты. У них тут что, джинсы принципиально не носят?

— Стандартный набор, — откликается моя спутница, кивая на гуляющих.

Один из молодых людей искоса взглянул сначала на меня, потом на мою новую знакомую и бросил сквозь зубы:

— Что, нашла еще одну чокнутую?

Девчонка обернулась и ответила что-то резкое. «Общество» прошествовало мимо нас. Моя знакомая пробормотала:

— Хорошо еще, что драться не пришлось…

— Чего-о-о? — я округлила глаза уже во второй раз. — Это как?

— Кулаками, — спокойно пояснила она.

— Погоди, но нельзя же так сразу. И потом, за что?

— За то, что думать пока еще не разучилась, — она презрительно сплюнула на землю. — Всё, давай закроем тему. Пошли, я тебе лучше город покажу.

Мы шли по грязно-желтым улицам и о чем-то оживленно болтали. На нас раздраженно косились из окон, оглядывались хмурые прохожие, пару раз пытались задавить забитые под завязку автобусы. Мы с хохотом уворачивались, чувствуя, что опасность какая-то ненастоящая.

— Душно тут у вас, — сказала я и посмотрела на солнце, не прикрывая глаз.

— Здесь всегда так, — откликнулась моя собеседница.

— А дождь хоть иногда бывает?

— Редко. Его тут не жалуют. У нас вообще воду не переносят.

— А ты?

— А я люблю, — торжествующе ухмыльнулась она. — У меня всегда всё наоборот. Расскажи, откуда ты приехала.

— У нас замечательный город, — мечтательно улыбнулась я. — Небольшой. Все друг друга знают…

— Клетка… — разочарованно протянула мои знакомая. Я поспешила ответить:

— Нет-нет. Я в том смысле, что, если что случится, тебе всегда помогут. И поймут, кстати. Я же говорила, там все такие, как мы с тобой.

— Утопия какая-то, — недоверчиво пробормотала она. — И что же ты тогда оттуда уехала, раз он такой распрекрасный?

— Ну-у… — я замялась и перевела разговор. — Куда теперь?

— Да хоть на мост! — она тоже не стала настаивать на ответе. — Посмотришь на нашу дырку с высоты, как говорится, птичьего полета.

Мы направились к мосту.

— Бедный город, — заключила я на ходу.

— Да нет, вполне состоятельный, — кажется, она впервые не поняла меня. Я улыбнулась:

— Да я не про то. Бедный — в смысле несчастный. И люди, которые здесь живут, тоже бедные.

— Ты мне это говоришь? — она тоскливо усмехнулась. — Сколько себя помню, мечтаю свалить отсюда. Куда-нибудь. Да хоть к тебе в город.

— Поверь, это не лучшее место…

Облокотившись на перила моста, мы хором уставились вдаль.

— А небо-то какое пыльное, — присвистнула я. — У вас тут что, трубы коптят?

— У нас тут люди коптят! — откликнулась она. — Вся злость, ложь и недоверие на горизонте оседают. С каждым годом — всё больше.

— А мыть вы его не пробовали?

— Кого? Небо? А смысл? Зла ведь всё равно меньше не станет.

— Подожди, ты не права сейчас. Если попытаться…

— А кто пытаться будет? — перебила она. — Ты? Я?

— А разве мало? Вот ты возмущаешься, что город недобрый, люди глупые, а сама-то сделала что-нибудь, чтобы это изменить?

Мы замолчали. После долгой минуты она неожиданно весело сказала:

— А знаешь, почему бы и не попробовать? Только, чур, ты мне поможешь!

— Не вопрос, — с готовностью отозвалась я. — Зачем я, по-твоему, сюда приехала.

— Тогда идем, — кивнула она.

Мы шли отмывать небо, и каждая из нас думала, как мы его будем делить.

 

ЗАБОР

 

Забор был кованый, очень красивый. Вернее когда-то это были ворота, но огромный замок навсегда сомкнул железные створки, превратив их в непроходимую стену. От таких замков ключей не бывает. Разглядеть, что же там, на другой стороне, мне тоже не удавалось.

Я тронула заржавевший замок, провела рукой по изгибам ограды. Нужно очень долго мучить железо, чтобы превратить его в такой сложный узор. Мерещилось, будто он меняется на глазах, превращаясь то в геометрическую композицию, то в изображение шипастых растений, то в изогнутые фигуры людей. Казалось, что, когда ковались эти ворота, рядом с кузнецом стояли Дали и Босх, демонстрируя свои картины с расплавленными часами и садом земных наслаждений.

На замке висела картонная табличка. Надпись на ней была сделана мелким корявым почерком, все буквы разъезжались, словно ноги человека, впервые пришедшего на каток. Так пишут дети или мужчины. Хотя нет, у парней почерк тверже, а здесь каждое слово будто извинялось за свое присутствие. Я задумчиво повертела табличку испачканными ржавчиной пальцами. На обратной стороне стоял отпечаток маленькой ладошки, сделанный то ли чернилами, то ли обыкновенной грязью. Снова перевернув картон, я перечитала еще раз. Так всегда делают, когда надеются, что смысл надписи может измениться. Удивлению моему не было предела. Табличка гласила: «Здесь никого нет!».

Да, не завидую я тому, кто еще рискнет заглянуть в мою голову.

 

ПРАЗДНИК ЭКОЛОГИИ

 

Квартира была пустая и грустная. Телефон и дверной звонок сговорились, притворившись глухонемыми. В воздухе привычно воняло бензином, но я неожиданно поняла, что уже не придаю этому значения. Я сидела на стуле, уставившись в одну точку, и думала: отчего же так невесело?

Я сидела на стуле, подобрав ноги, потому что на полу прибывала вода. Вокруг меня плескались различные вещи и красивые трупики рыбок. Откуда они взялись, не знаю, но искренне надеюсь, что приплыли, чтобы навестить меня. Любимая книжка очень просила, и я тоже отпустила ее поплавать.

А воды становилось всё больше.

Она была похожа на разведенные чернила и оставляла на мебели грязные сиреневые разводы. Так что представить, будто я сижу у реки, не получалось.

Наверное, у меня плохая фантазия.

 

ТАК НЕ БЫВАЕТ

 

Я шагаю по карнизу. Просто иду, засунув руки в карман джинсов и ссутулив плечи. Меня всегда ругают за это. Не за то, что по крышам гуляю, а потому что позвоночник будет кривой. Я ни о чем не думаю, потому что думать вредно, а иногда даже опасно для жизни. В голове у меня звучит музыка. Она всегда со мной, и я к ней давно привыкла и уже почти не обращаю внимания.

Я шагаю по карнизу. Это уже когда-то было, не я первая, и последняя тоже буду не я. Но мне почему-то хочется всё повернуть по-своему. Ведь я так не люблю повторять чужие ошибки.

Иногда я останавливаюсь и смотрю вверх. Там небо и солнце. Я не люблю солнце. Но всё равно жмурюсь и радостно улыбаюсь. Так надо. А вниз даже смотреть не хочется. И не потому, что голова кружится, а потому, что неинтересно.

Я шагаю по карнизу. Я не упаду, не сорвусь. Потому что так не бывает.

 

СКАЗКА О ВРЕДЕ КУРЕНИЯ

 

Честное слово, они лежали у меня на полке и никого не трогали! И я не имею ни малейшего понятия, откуда они взялись. Нет, ну правда, зачем мне пачка сигарет? А спички? А зажигалка? И тем более всё сразу. А прикурить при желании и у прохожих попросить можно… Так зачем мне тогда этот хлам? Правильно, на фиг надо…

Я решительно сгребла упирающиеся табачные изделия. Одно из моих главных достоинств (а они есть, не сомневайтесь!) то, что я не имею вредных привычек. Ну, это если не считать мерзопакостного характера и способности отравлять жизнь окружающим… По крайней мере, так утверждают сами окружающие…

Сейчас пойду и выброшу. И плевать, что сигареты относительно хорошие, вполне даже престижной марки… Интересно, а откуда я разбираюсь в марках сигарет? Но это неважно, ведь как представишь, сколько эта никотиновая дрянь может перебить бедных лошадок, безвинных хомячков, несчастных тушканчиков… Хоть сейчас вступай в «Гринпис»!

Нет, с этим надо как-то бороться. Готовьтесь к смерти, мои маленькие друзья! И как только люди курят, да еще и годами? А ведь действительно, как? Где там, говорите, была зажигалка?

«Начну курить и умру. Нет, даже не так. Сначала заболею раком легких, а потом умру. А всё почему? Потому что экология в городе ни к черту, и дышим мы все чем попало», — удовлетворенно думала я, чиркая спичкой. Зажигалкой почему-то не получилось, только натерла пальцы о непослушное колесико.

Ну вот, зато теперь мы будем усиленно пытаться бросить курить… когда-нибудь… Что у нас там следующее в списке вредных привычек?

 

РЕВОЛЮЦИЯ

 

Я вежливо постучалась и вошла. В комнате было очень много людей. Они ели, курили, громко о чем-то разговаривали. Дверь за спиной оглушительно хлопнула, и все тут же уставились на меня. А как хотелось пробраться сюда незаметно!

— Ты кто? — окликнул меня один.

— Революция! — смущенно пискнула я, пытаясь спрятаться за шкаф, который стоял рядом со входом.

Ответом мне был здоровый жеребячий хохот.

— Ты смеешься? — хихикая, спросил меня низенький сутулый человек с правильными, но отчего-то неприятными чертами лица. — Таких революций не бывает.

— А почему? — совсем стушевалась я.

— Видишь ли, — тоном учителя начал он, — революция должна быть яркой, внезапной, нахальной, если хочешь. А не такой, как ты, скромной и неприметной. Ясно?

— Да, — едва прошептала я.

— Иди девочка, здесь не место для игр, — заключил мой собеседник, театрально указывая на выход.

— Уходи, уходи! — хором поддержали его остальные.

Мечтая провалиться сквозь землю, я юркнула за дверь. «Ну почему всегда так, — думала я, глотая слезы. — Хочешь по-человечески, спокойно, а их не устраивает. Почему он сказал, что такой революции не бывает? Ведь я же есть».

«Ну хорошо, — решила я. — Завтра я войду сюда по-другому».

 

ЕРЕСЬ

 

Всю жизнь его окружала ересь. Она стояла у него в баночках на полке, дремала под переплетами толстых книг, мерзла в холодильнике. Он любовно выращивал ее на подоконнике в горшочках, высушивал в духовке и выносил в мир. Именно там он раскрывал ересь во всей своей красоте и глобальности, скармливая ее людям.

Сначала он был один, но потом к нему стали приходить ученики, которые долго слушали его, а потом отправлялись вкладывать его учение в головы другим людям. Были среди них те, которые выросли на ереси, жили ей, но были и такие, которые сами хотели, подобно ему, растить свою ересь и придумывать новую. Но таких было очень мало.

Он гордился своим делом. Он чувствовал, что ересь нужна, он ощущал это каждый раз, когда включал телевизор, раскрывал газету или просто говорил с людьми. Каждую ночь он засыпал с уверенностью, что всё делает правильно.

И твердо знал, что Бог есть.