НЕЗАМКНУТЫЙ КРУГ

Случайных встреч на земле не бывает. Княжна Надя Волконская, жена французского атташе по науке, в середине семидесятых едет в Советскую Россию! Она мечтала об этом! Она грезила Русью! Она в тридцать семь лет выучила русский язык, потому что это было страстным ее желанием — говорить на языке своих знаменитых предков. И тайное слово “душа” никогда не было для нее пустым звуком… Судьба словно специально все устроила. Из-за трудностей эмиграции Надя не смогла получить в молодости высшего образования. Но его с лихвой заменили удивительные встречи с удивительными людьми на русской земле. Близкими друзьями стали Андрей Сахаров, Альфред Шнитке, Мераб Мамардашвили, Александр Мень… О последнем и пойдет речь. Детали, штрихи времени, эпизодические воспоминания — всё перетекает с годами из эмоционального потрясения в документальную значимость.

О жизни и смерти отца Меня

Почему на моем жизненном пути встретились люди, которые оказали на меня колоссальное влияние, я не отвечу. Разум пасует перед такой задачей, поэтому я буду отвечать чувствами: душа моя была голодна, и она получила от русских гениев свое питание. Благодарность и удивление от произошедшего не покидают меня до сих пор. Все эти люди считались диссидентами, официальная власть с ними уживалась очень плохо, их так или иначе преследовали, и эти печальные обстоятельства их личной жизни привели к тому, что они… разбогатели. Да, духовно разбогатели, стали великими в себе самих и в своей высокой человеческой воле. Именно эту энергию, этот дух, если хотите, я и получила от них. Объяснить это на обычном языке достаточно сложно. Даже оказаться рядом с человеком, излучающим ясность взглядов и добрую силу, — уже замечательное событие.
С Александром Менем я знакомилась очень постепенно. Издалека. Знаете, во Франции тогда была одна знакомая мне монашка, которая ездила с благотворительными миссиями (тайными, конечно) в Москву. Она помогала бедным старикам и пострадавшим за свои убеждения интеллигентам. Помогала исключительно материально. Молча. Разговоров о боге и духовности никто от нее никогда не слышал. Ни-ко-гда! Именно через нее я разглядела и поняла, чем отличается настоящий проповедник от ненастоящего. Эта монашка была католичкой. Но при том она искренне признавала православие, ходила в Москве на все церковные службы. Французы познакомили меня с ней. Монашка была как-то связана с отцом Александром, но никогда ни слова о нем не говорила — все берегли друг друга, опасаясь недоброжелательной к верующим советской атмосферы.
Судьбы людей ведут себя как ручейки, как реки — текут сами по себе, не зная друг о друге, а потом вдруг сливаются. И чувство такое: да так ведь и должно быть, и по-другому-то и быть не могло. Почему? Удивительно! Каждая судьба течет, наверное, на своих собственных небесах. В каждом одинаковом небе судьбы неизбежно сливаются — в продолжение общего неба.
Другая ниточка, которая повела меня к Меню, — протянулась через философа Мераба Мамардашвили, точнее, через его близких друзей, которые повели меня однажды на службу к Александру Меню. Всё происходило просто, понятно и естественно. После службы мы приятно беседовали с отцом Александром в его очень уютной маленькой комнатке. Позже я много раз бывала в его храме уже одна, без сопровождающих, но вначале одна не ездила. Вскоре мы получше познакомились. Я часто привозила ему книги, которые он издавал на Западе, — была его основным «каналом», по которому неугодная литература могла быть доставлена в полузакрытую страну. Кстати, он был очень большим поклонником Бердяева. Но тогда я еще была далека от сравнительной философии и жила в совершенно другом, своем внутреннем мире, была весьма замкнута, потому что попросту болела. Но я тянулась в ЭТОТ храм, к ЭТОМУ человеку. Здесь чувствовалась особая атмосфера, которая позволяла получать от всем известных банальностей совершенно иные впечатления. А ведь, согласитесь, это и есть чудо. Я именно этим «питалась», поскольку интеллектуальный мой «приемник» был слабоват для слишком умного языка слишком ученых людей. Мне было с ними рядом просто очень хорошо. Как кошке. Тем более что в моем трудном детстве я заполучила неприятный комплекс: «Не твоего ума дело! Всё равно ничего не поймешь!» — так мне, девочке, внушали взрослые. Исцелилась я от самоунижения только в сорок пять своих лет лишь благодаря волшебным встречам с волшебными людьми.
Однажды отец Александр Мень пригласил меня и моих друзей на праздник Пасхи. Но интуиция почему-то подсказывала мне: ехать нельзя. Я загадала: если не должна ехать — что-то меня не пустит. И опять заболела. Очень сильно заболела. Потому и не поехала. Отец Мень после литургии стал спрашивать у моих друзей: «А Надя где? Не приехала? Это очень хорошо для нее сегодня…». Он знал, что за ним уже началась «охота», и старался защитить меня, иностранку с дипломатическим паспортом, от ненужных проблем.
Работа мужа в роли атташе закончилась, в конце восьмидесятых мы уехали обратно во Францию. Думали, что уже навсегда. Но в начале перестройки мы (к моей великой радости!) вновь оказались в Москве. Я уже свободно стала ездить на службы к отцу Меню — идеологическая истерия постепенно истощалась. Чувство неприятного постоянного слежения и опасности отступало. Но всё равно, всё равно… Когда Мень поднимался на алтарь, он внимательно осматривал собравшихся людей — отмечал недругов, что ощущалось по его внимательным глазам. Мне было понятно, что он постоянно тревожится, боится чего-то. Он словно торопился, что называется, отдать себя другим. Наверное, он был не только хороший философ и проповедник, но и провидец, и целитель. Я отчетливо помню то необычайное состояние, которое возникало от его руки, возложенной на голову, — меня пронзал сильнейший поток тепла. Верующие в церкви рассудительно объясняли мне, что так он лечит, что, как более сильный, принимает на себя чужие болезни.
Он, разумеется, не был человеком конфликтным, но убеждения его при любой ситуации всегда оставались твердыми и ясными, свободными от устаревших канонов и предрассудков. Он очень хотел очистить христианскую церковь от пагубных излишеств, «мороков», как он говорил: человек должен верить в Бога, а не в религиозные приемы. Поэтому религия может быть какой угодно.
Русские православные ортодоксы его всегда обвиняли в близости к католикам. Я знаю, что его постоянно вызывали на специальные беседы, допросы по сути. Он пострадал в какой-то мере и из-за меня, хоть я и старалась маскировать свои приезды к нему, специально одевалась иначе… Тщетно. Всегда рядом оказывался кто-то следящий! Русь, впрочем, всегда загадочна: выяснилось, что один молодой человек, чекист, который мне не нравился и являлся моим постоянным «хвостом», — он также с Менем тесно общался, но скорее охранял его, чем мешал жить. Он ему помогал, это чистая правда.
Мень много писал о религии, формулировал мысли очень коротко, только самую суть, он торопился — ему казалось, что каждый день может произойти арест. Он почему-то думал именно об аресте. Литературно-философский дар его был удивителен: он писал так, что переделывать и редактировать было нечего — все работы делались сразу и набело.
Как-то мы сидели вдвоем, и я спросила его о Евангелии: «Как можно доверять книге, которая написана ПОСЛЕ смерти Иисуса?» Он согласился с правомерностью моего вопроса. Он сказал так: «Единственное, чему можно доверять полностью, — это причастие, крещение». Всё остальное — производное от главной силы.
Мень был связан с Парижем задолго до нашего знакомства. Уже лет двадцать с прогрессивным русским священником дружили и ученые из Парижа, и здешние священники. Я просто «пришлась ко двору» в последний, самый трудный и трагичный период жизни отца Александра. Он действительно мечтал объединить православное и католическое христианство на земле. Идея элементарна: объединяться, чтобы властвовать над собой, а не разъединять миры, дабы властвовать над другими… Мысль понятная и благородная. И — побеждающая. Вслед за ИНОЙ мыслью совершались ИНЫЕ поступки. Это многим не нравилось — до агрессии, до угроз. Время перемен! Резко трансформировалась жизнь. Но всевозможные властители на Руси, увы, не изменились, качественно они остались теми же следящими тиранами, какими и были всегда. Зачем им какие-то «иные» люди, которыми управлять по-старому уже не удастся?! Это очень серьезный конфликт. Смертельный, как оказалось.
В Париж его приглашали. Но он туда не приехал. Не успел.
Он был очень земным человеком, прекрасно готовил. Вкусно! Красиво! Дом его, куда он нас приглашал, был замечательным образом убран, уют создавало всё: и каждая деталь дома, и все вещи целиком. Он не относился с презрением к мирским радостям. С ним можно было говорить, и говорить позитивно и компетентно, на любую «острую» тему. Он был человеком очень веселым, с развитым чувством юмора, очень тонкого юмора. Он очень много читал, интересовался музыкой.
Я присутствовала на одной из официальных пресс-конференций отца Меня в Москве. Начиная с 1988 года он постоянно выступал перед громадными аудиториями. Популярность оказалась очень кстати, она помогала держаться на виду и не так бояться угроз в свой адрес, которые участились. Официальной русской церкви всё это очень не нравилось. Почему? Ему бросали реплики: «Ты католик! Ты еврей!» Хотя в русском православном мире евреев очень много. Забавно, не правда ли: евреи обвиняют еврея в том, что он — еврей. Разумеется, национальность ни при чем. Били новатора и его свободу. Он с удовольствием ходил даже по квартирам, «по вызову на дом», крестил детей, с одинаковой силой говорил особенные свои слова и над головами младенцев, и над головами толпы.
Он не называл имен, но он говорил «они». Так вот, ОНИ неоднократно предлагали ему уехать, но он не согласился. ОНИ прозевали момент, когда его можно было посадить в лагерь, — наступили новые времена, и популярность сделала его неуязвимым. Его знали за границей, и ОНИ его не трогали, боясь потерять перед Западом свое новое поддельное лицо.
Отец Мень в последние годы своей жизни находился под сильным нервным напряжением. Он иногда позволял себе своеобразно жаловаться на это: «Мое рабочее место находится в России, а не за границей! Я тут весь, как медведь… А медведь не может выйти из своего леса!»
Два раза у него были обыски. Официальные или нет — не знаю. Факт тот, что ОНИ лезли и рылись.
Конечно, формально он был послушен. Он действовал в рамках своей епархии, оглядываясь на соответствующие разрешения своего начальства, как и положено служащему системы. Но внутри себя он был свободен! ОНИ не могли контролировать его внутреннюю свободу. Вот что бесило.
Он стал получать письма с угрозами, что его убьют, каждый день. Каждый день!!! В дружеском кругу он скрывал свою нарастающую тревогу, но по лицу можно было судить: ему страшно. Это не обсуждалось. Он продолжал свою большую и разнообразную деятельность — теперь уже не только проповедника, но и набирающего силу обожаемого общественного лидера. ОНИ это понимали. А я каким-то мистическим образом стала «видеть» смерть на его лице, и мне тоже стало страшно. Молчали все: и я, и ОНИ, и он. Всякий раз, когда я от него уезжала, казалось, что всё, что больше я его не увижу. Время еще оставалось, но смерь уже завела свой отсчет, и мы, как колесики в часовом механизме, крутились и чувствовали ее приближение.
Так и случилось.
Я называю себя духовной дочерью отца Меня. Мои исповеди перед ним создали это родство. И я знаю, что он за меня много молился. Что ж, вот я произношу сейчас эти слова и понимаю: слова ничего не значат — чувства мои бессловесны!
Наша смерть — плата за веру. Высокая вера — высокая смерть! Мень привел души тысяч людей к одухотворенному, зрячему состоянию. Он заплатил своей смертью за спасение других душ. Других способов сделать это на земле, по-видимому, нет. Наверное, когда духовный лидер достигает своей зрелости, понятие выбора исчезает из его жизни. Всё происходит словно само по себе. Отец Александр был готов к испытаниям.
Портфель с самыми важными записями и документами Мень всегда носил с собой. Что выглядело немного наивно, но другого способа сберечь от гибели или воровства свои главные ценности — философию, записи, мысли — не было тогда, наверное.
От удара по голове он не умер сразу. Нападавший скрылся. Говорят, что раненого даже видели соседи по поселку, идущие через лес к электричке. Предлагали помочь, но он отвечал: «Спасибо, я сам». У отца Меня открылось обильное кровотечение, однако он дошел до калитки своего дома — сил отворить ее уже не хватило. Он упал перед входом в дом. Его собака почуяла хозяина и стала лаять. Этот лай услышала жена, вышла на улицу и… не признала мужа. В таком он был виде. Вызвали милицию. Время ушло на глупую сумятицу, хотя если бы действовать решительно и сразу, то его еще можно было бы спасти, был шанс. Печально всё получилось. Родственники, я знаю, проповеднический риск отца Меня и его подвижнические стремления не поддерживали и не понимали. От этого в личной жизни он был очень одинок.
Документы и письменные работы, насколько я знаю, все сохранились.
Отца Меня нет, но он есть. Его труды напечатаны за границей, они известны в России. Он продолжает представлять опасность для застывшей в своих догмах старой церкви. Я расскажу один неприятный эпизод. Через сорок дней после смерти Меня удалось поехать в Псков, в монастырь. Прекрасное место! Я была настроена очень возвышенно. Тем контрастнее получилась встреча с местным старцем. К нему люди шли за мудростью и за советом. Толпа была большая, поэтому старец выходил и сам выбирал кого-то для беседы, тыча в него пальцем: «Ты иди! Ты! Ты!». Выбрал он и меня: «А, так ты духовная дочь отца Александра? Я его не жалею! Он получил то, что заслужил». Я была от его слов в ужасе. Инквизиторское торжество вместо христианской добродетели и просто человеческого сострадания. Шок.
Что вообще происходит? Верить люди будут всегда, потому что они испытывают в том сильнейшую потребность. Значит, вера всегда будет местом битвы, побед, поражений и спекуляции. Вера как воздух. Им сообща дышат и преступники, и святые. Вера абстрактна, и мы вынуждены опираться на абстракцию. Однако правду от лжи отличить можно даже в невидимом. Верующий в Бога бесстрашен во всем. Человек же, превращенный в «раба божьего», запуган до паралича. Вера и фанатизм несовместимы.
Что уж говорить о собственной вере, если даже на собственное мнение у многих людей не хватает ни силы, ни желания, ни дерзости духа?!
Европа убрала границы между государствами. Мень хотел убрать границы между религиями и людьми. Не получилось. Потому что вера — это свобода, а религия — это власть. Власть убивает свободу. Так было всегда.
Ижевск—Arles (Франция)

Подготовка публикации и предисловие
Льва Роднова