БРЕЗЕНТОВАЯ ЦАПЛЯ
Хотелось бы сказать несколько слов об авторах, с чьими словесными опытами вы, читатель, можете познакомиться ниже. Вернее, об их сообществе. Но это уже четвёртая по счёту (без перерывов) публикация группы. Поэтому мы позволим себе повториться и приведём преамбулу из прошлого номера:
редакция продолжает наблюдать (и даёт возможность делать это своим читателям) за творческими экспериментами недавно сложившейся литературной группы СИГМА и за их публичными чтениями, приобретающими известность под названием «Брезентовая цапля». Точно так же, как сама группа продолжает свою работу по поиску новых лиц, идей и мыслей. Итак…
Юра БРАЖНИК,
24 года, посёлок Чимишлия МССР
* * *
Идёшь вечером по тёмной улице
А там в окне свет – такой маленький
На восьмом или девятом этаже
Почти на небе
Совсем незнакомый тебе человек
Сидит у окна на фоне зелёной шторы
Что-то пишет, читает или пьёт
Виден только его силуэт
Но такое чувство, что вы знакомы всю жизнь
Вместе рождались
Росли
Учились
Пили чай за зелёной шторой
Шли вечером по тёмной улице
Наблюдали свет в окне
Но никогда друг друга не замечали
Только однажды вечером
Ты увидел его силуэт
Он, наверное, тоже что-то почувствовал
Перестал писать
Прислушался
Подумал: «Наверное, показалось»
* * *
Кричат плечистые грачи
Плечом к плечу, в ветвях вещи.
Рычат пречистые врачи
В тяжёлых снах, в руках клещи.
На линии контроль, на северном кладбище лето.
Пустынных дорог роковая несётся карета.
Лежит параплан на крыле, избита невеста.
Везде обсуждают войну. Играет оркестр.
Заголовок-подзатыльник
Тридцать раз топнул трицератопс
У ковра для форса задрался ворс
Фокус в том, что форс разрешён в мажор
Утконос повесил свой нос в минор
Корабли в растерянности на мели
Лоскуток уверенности не уберегли
Бит за рукоделие кадилом в лоб
Маленький, но очень постельный клоп
Истоптали тапками прекрасный пол
Поиграли в волей-неволейбол
Заменил с апломбом все пломбы мне
Бравый стоматолог с водкой на коне
Вова Степанов,
23 года, Ижевск
* * *
Вскарабкаться по небу
Бесценными столбами
Прикованный грибами
К мицелию земли
Порвав чужую вечность
Подсолнечного моря
Коварный дядя Боря
Взорвал чужой Солярис
Вскарабкаться по небу
По белому прилавку
Стуча о притолоку
Аморфными телами
Белее соли солнце
Чернее соли дали
И горизонт качали
Коряги старой ели…
* * *
у них висели сервера
и туалет гремел во рту,
когда, срываясь в черноту,
летели бомбы на урал
в горах краснеючи шары
мы избегали той норы
вьетнамским посохом сумой
везли калашников домой.
магниты сломанных путей
цвели могилою статей.
кормой врезаясь в водопад
колеса Вагнера несли.
тебя зовут не Натали,
но все же, покажи-ка зад,
порадуй, деточка, солдат -
мы ели топливо ракет,
пилили сны, тушили свет,
сожгли Неведомый Кадат
ноябрь грохотом ночным
сиял звездою Когалым
и Мариуполь с Хатангой
хрустели скромно под ногой,
но будто не было ноги.
мы партизаны из тайги.
мы перепутали бои
отведав времени струи.
вином облитые столы
полвека ждали каббалы.
мы разучились говорить,
вникая в тараканью прыть
под прахом ветхих эполет
мы пережили сотню лет,
текли рекою в перегной
и кисли веником в парной
мы заняли проем дверной.
мы ждали вечный выходной.
Энергосберегающее солнце
Звёзды не бывают энергосберегающими
Дети не бывают энергосберегающими
Они отдают себя без остатка
ни о чём не жалея
ничего не утаивая
Но если у тебя энергосберегающее сердце,
ты можешь продержаться довольно долго
при минимальном потреблении энергии
согреть и даже ослепить кого-то
Свет может быть белым, магнитным, ярким
Но если не весь, это сразу видно
Боится остаться ни с чем
Способный на большее
и ставит фильтр
Бережёного Бог бережёт, -
говорила лампа дневного света
Но звёзды её не слушали
И дети её не слышали
Вопреки
Законам физики
Скакали выше головы
Такая мудрость сгодится
для подвала или подсобного помещения
Планету скупым лучом не согреешь
Большие дела не проходят без риска
Само понятие “энергосберегающее солнце”
лишено всякого смысла
солнца не бывают
ветры не бывают
реки не бывают
такими.
Саша Митряков,
26 лет, Ижевск
Кемская частушка
Обогнув бугор на «-чорр»,
Ходит по морю помор.
Позабыв свою тоску,
Ставит сети на треску.
Чайка серая кричит
Откупившись от печи
Тиражом священных книг,
Инок ставит четверик
На прибрежном валуне.
В набегающей волне
До установленья льда
Отражается звезда.
Ионическая частушка
Рыбохвостый пентеконтор
Бьёт по морю плавником.
Басилеи и архонты
Машут с берега платком.
Музы, нимфы и сатиры
Голосят, увезены
Мимо острова Керкиры
На простор морской волны.
Он видал Коринф и Трою,
Дельфы, Феспии и Книд.
Пены за его кормою
На двенадцать афродит.
Солнце. Блики. Крики чаек.
Бьёт копытами Пегас.
Брызги на носу встречает
Богоравный свинопас.
Свинопас. Никто. Невесел.
Взгляд угрюм, слова скупы.
Начертил на карте крестик -
Геркулесовы столпы.
Изпереписки
Where the waves grow sweet,
Doubt not, Reepicheep
К.S. Lewis
Юга нет, всё позволено. (с)
Г и л ь г а м е ш – О д и с с е ю: Сегодня, бро,
я впервые ночую в кедровой роще.
По сравнению с этим и серебро,
и наложницы – прочее. Всё короче
отведённый мне срок, и чудес земли
я немного видел, живя в пустыне.
Заклинаю: направь свои корабли
в те широты, что не было и в помине
у певцов, прославляющих наш удел.
Раз воспетое, чудо теряет силу,
потому, даже если найдёшь предел -
не рассказывай им, где тебя носило.
О д и с с е й – Г и л ь г а м е ш у: Твоё письмо
я спалил, израсходовав на самокрутки.
так надёжнее. Кроме того, у мо-
ря здесь странные свойства: седьмые сутки
не заходит светило. Лишившись сна,
я курю на носу, экономя силы.
Впереди горизонт. Он белее лилий.
И – гребцы говорят, что вода пресна.
Dec.
В общем, смотри, дружок:
Это летит снежок.
Можешь его поймать,
Можешь на грудь принять,
Можешь отбить ногой.
Можешь слепить другой.
Дети среди зимы
Знают больше, чем мы.
Андрей Гоголев,
22 года, Можга
Р.М.
я выхожу из подъезда. Можга.
валяются банки пивные.
сухо во рту и болит башка.
и мысли – как зубы вставные.
мне восемнадцать. иду домой.
я ночевал у Серёги.
зима продолжается этой весной.
переставляю ноги.
вы знаете, что такое Можга?
нет, ребята, не город.
Можга это стекла и рельсы в кишках.
Можга это твёрдый голод.
Можга это кровь проходящая над.
пот проходящий через.
Можга это молот тому кто млад,
соль кому мало, и перец.
размесят по тесту, хвались, что твёрд.
расслоят по оси, на части.
плюнуть бы в рожу тому, кто спёр
у нас культуру и счастье.
обидишься, значит, отпустишь штурвал.
подохнешь и подытожат.
что ж ты дурной, чего ж ты плевал
собственной роже в рожу?
уехал с чувством, что я самострел.
с гордостью шёл обратно.
мне девятнадцать. не повзрослел.
но постарел изрядно.
бросил пугаться и бросил пить.
(наверно, одно и то же)
Можга, ну кому и за что набить,
собственную-то рожу?
Можга, я не верю слезам и глазам,
не верю в пыльные флаги.
я думал, что город построился сам,
а он из кубиков магги,
а он из кровавого кирпича,
из твёрдых и мягких отходов,
из слов: «ну давай, но давай, не сейчас»,
и прочих тупых анекдотов.
двадцать. уехал, туда, где поют.
была плохая погода.
и в этом счастливом жару кают
жил примерно полгода.
в Питере было свободнее, злее,
кормили, некуда слаще.
но вот опять потянуло к земле.
к моей земле. настоящей.
идти по верхам, не удел плохих,
но точно удел нижних.
я всё это время писал стихи.
питался словами в книжных.
гудела политика, время, башка,
и ветры дули иные.
опять из подьезда. опять Можга.
опять поллитрухи пивные.
а сколько мы времени в очередях?
а тут ведь, поэта слушай.
как голуби где-то там, что-то летят.
а детям хочется кушать.
в Можге запретили. пошёл в рунет,
не бросил драное знамя.
ничего не меняется. спору нет.
давайте меняться сами.
двадцать один, как шутят, очко.
честно, было очково.
а всем отвечал: ничего, ничего,
ну ничего плохого.
ничего плохого в том, что менты
месят тебя в машине,
виноват, объясняли, как бы не ты.
но именно ты – причина.
а другие сказали: в свободной стране,
да ну.. да ты что.. да брешешь..
никому ты не нужен, ни им, ни мне,
поэзия.. ей не врежешь.
- позвольте, помилуйте, а за что,
зачистили Гумилёва?
- Гумилёва? Сказал может что не то,
повёл себя как-то не клёво,
да тебе до него – до Китая ползком, -
говорили и были правы.
но вот я ползу, мне и вид знаком.
Хуанхэ, Янцзы, переправы.
двадцать два, поворот, институт, Москва.
вышло почти случайно.
и по сердце себе закатав рукава,
до сих пор провожаю-встречаю.
ведь не я в городах, а они во мне,
громоздятся советской картой.
ведь не я по ним, а они по мне
ходят толпой нестандартной.
ведь какое сердце, такая башка.
так товарищи, люди, панки,
строители, гопники, дети, Можга:
уберите проклятые банки!
Таня Репина, 20 лет, Ижевск
МАРИНА
пролог-эпиграф:
особенность циклического мышления древних славян, которые располагали глаголы будущего времени после глаголов прошедшего времени, имея перед собой одно сплошное настоящее.
МАРИНУ ГОНЯТ УЧИТЬСЯ
Марина строила храм. У неё не было в голове ничего кроме храма. А ей говорили: иди учись. Марина умерла внезапно – на неё свалился книжный шкаф.
МАРИНА УЧИТСЯ
Марина строила храм. К вечеру она намозолила руки, поплакала и пошла учиться. Мозоли исчезли все, кроме одной – на среднем пальце.
СТО ЛЕТ ОДИНОЧЕСТВА
Марина строила храм. Через сто лет помещение отдали под секс-шоп.
МАРИНА РАБА БОЖИЯ
Марина строила храм. Говорила: «В храм надо верить». А ей говорили: надо верить в Бога. Марина умерла внезапно – её убило Библией, когда на неё свалился книжный шкаф. Это оказалась самая тяжёлая и толстая книга.
ТОЛПОТВОРЕНИЕ
Марина строила храм. Остальные – Вавилон.
МАРИНА ЦАРСКАЯ ДОЧЬ
Марина строила храм. Она не сидела без дела, как какие-нибудь царевны, заточённые в башню, которую они даже не строили.
КАМЕНЬ МАРИНЫ
Марина строила храм. Через двести лет камня на камне не осталось.
ПОЛЁТ МАРИНЫ
Марина строила храм. Марина думала, что будет там одна, а Экзюпери взял и привёл туда толпу людей, похожих на цыган.
ЭМИГРАЦИЯ
Марина строила храм. Храм у неё конфисковали и приговорили к расстрелу.
МАРИНА И АЙВАЗОВСКИЙ
Марина строила храм. Айвазовский сидел напротив и рисовал. Марина думала – рисует храм, оказалось – Марину.
МАРИНА И ФРЕЙД
Марина строила храм. А ей говорили: «Иди лучше люби мужчин». Марина умерла внезапно – её убил мужчина, опрокинув на неё книжный шкаф.
МАРИНА И ПЁТР
Марина строила храм. Пока она строила, священники растили бороды. Тут пришёл Пётр Первый и сбрил священникам бороды, а храм велел перекрасить. Марина расплакалась.
КОММУНИЗМ
Марина строила храм. Храм строил Марину.
МАРИНА И НЕМЦЫ
Марина строила храм. Ей говорили: будет война, всё равно разрушат. Марина умерла внезапно – её убили немцы, заставив её любимого мужчину уронить на неё книжный шкаф. Немцы знали толк в смерти.
ЭГОИЗМ
Марина строила храм. Снаружи она обила его зеркалами. Люди шли мимо храма, так его и не увидев.
ВОЗДУХ
Марина строила храм. Хлебников – писал.
*отсутствующий фрагмент:
ТРУП МАРИНЫ
Марина строила храм. Хармс – писал.
Александр Колногоров,
23 года, Глазов
Три сестры
Как мы их встретили, я сейчас уже и не вспомню. Каждый потом рассказывал, что он знал их до этого не то лично, не то через знакомых. Серёга говорил, что они с Ваней наугад набирали номера и попали к ним, и договорились встретиться после двенадцати, уже в новом году. Ваня говорил, что встречал их ещё до этого. Богдан впоследствии упоминал, что они были знакомыми его знакомых. Остальные настаивали на том, что мы вообще встретили их случайно, будто бы кто-то из них, проходя мимо, задел кого-то из нас плечом. Но в действительности, похоже, никто их не знал и прежде никогда не видел.
Гриша появился позже. Сначала нас было шестеро.
Их было трое.
Самую старшую звали Наташей. Она была выше остальных, с тёмно-русыми волосами до плеч, простоватыми и добрыми зелёными глазами и тонкими, почти прямыми, бровями. Катя была одного с Наташей возраста и была поразительно на неё похожа: такой же послушный взгляд, такая же причёска, та же манера разговора - негромко, растягивая слова – даже голоса их были одинаковы, и если ты стоял к ним спиной, то невозможно было определить наверняка, кто из них говорит. Единственное различие между ними заключалось в том, что Катя была блондинкой. Каждый, кто видел их вместе – а по отдельности их не видел никто – думал, что они близняшки. Но Катя не была сестрой Наташи.
Сестрой Наташи была третья девушка – Юля. И она была совершенной её противоположностью. Юля была младше, невысокого роста, со сверкающими и хитрыми глазами, которые становились то серыми, то голубыми. Волосы её как будто тоже постоянно меняли цвет: со светло-русого на рыжий, с рыжего на тёмный. Даже длина её волос время от времени казалась разной. Но всё это не имело никакого значения по сравнению с её носом с горбинкой.
Юлю как будто совершенно не интересовали те, кто был рядом с ней, и ей было безразлично происходящее вокруг – она думала о чём-то своём, иногда говорила о чём-то своём, вероятно, прекрасно понимая, что все смотрят только на неё и слушают только её.
- Ну, с Новым годом! – весело выдавил из себя Ваня.
- И вас!.. С Новым годом, – неестественно хихикнула Катя.
- Ну что, пойдёмте к нам? – спросила Наташа.
- Зачем ему вообще этот синтезатор? – не то радостно, не то злобно, не обращаясь ни к кому, сказала Юля.
И мы пошли к ним.
Был где-то час ночи, или, может быть, два. Небо было светло-тёмным, как бывает летом, когда ночь совсем короткая, и ещё не успело стемнеть, а уже светает. Мы шли по центральной улице города, хрустя утоптанным снегом. Фонари непривычно работали, и мелкий снег искрился под самыми фонарными лампочками.
И тут Ваня сказал:
- Я чувствую, что Гриша сегодня появится.
Гриша всегда появлялся, когда мы собирались выпить. Иногда по праздникам – чему ещё можно было найти объяснение; иногда – в будние дни, что уже было совершенно непостижимо. Неизвестно, как он узнавал о наших намерениях, как он узнавал, где мы находимся – но он всегда бил точно в цель. И никогда не промахивался.
- Гриша сегодня появится, – сказал Ваня.
И почти тут же нам навстречу из-за поворота выскочил Гриша.
- А я чё, шёл, думаю, ну и вот! – как смог объяснил Гриша.
Однажды Гриша, учась в девятом классе, сварил самогон и принёс его в школу. В автомобильном огнетушителе.
Мы шли, выстроившись в шеренгу. Впереди шёл Ваня с Серёгой и Богдан, за ними шли девушки, так, что Ване – остальные шли молча – приходилось разговаривать с ними, иногда поворачиваясь к ним и шагая спиной вперёд; позади них шли мы с Джеком и Гариком. Гриша забегал то вперёд всей колонны, то назад. Джек шёл, задрав голову, и ловил ртом таявший на самом подлёте снег.
Разговор шёл непросто.
- Ну, как встретили Новый год-то?
- Да нормально… Сидели, вот.
- А-а, понятно.
- А вы?
- Да вот, посидели…
- М-м…
Сёстры жили в старой части города, в маленьких уютных двориках, в архаичном сталинском малоквартирном трёхэтажном доме с высокими потолками, узкими подъездами и длинными лестницами с высокими ступенями. Краска на доме облупилась и облезла, и казалось, что она начала облезать сразу же после постройки, и делала это непрерывно и не торопясь последние лет шестьдесят.
- Ну, заходите, – Наташа открыла подмёрзшую скрипучую дверь и пустила нас в подъезд. – Третий этаж.
Катя щёлкнула выключателем. Где-то на верхнем этаже как будто зажгли плохо горящую спичку. Мы по-прежнему стояли в темноте.
- Какой этаж? – спросил Гриша.
- …Э-э-э-ге-ге-ге-е-е-й, бля!!!
Не успели мы подняться на лестничную площадку, как нас чуть не сбили с ног.
Это был появившийся из ниоткуда, проехавший с верхних этажей по лестницам, как-то слишком ловко перескочив с одной лестницы на другую, совершенно пьяный мужчина на детских санках. Он был одет в зелёное трико и полосатую тельняшку с вытянутым воротом. Одной рукой он держался за верёвку, привязанную к санкам спереди. Второй рукой он крепко прижимал к груди синтезатор. Съехав с лестницы, он врезался в стену и обмяк. При взгляде на него могло показаться, что он просто слишком устал в дороге и уснул за секунду до столкновения. На его лице тихо сияла детская безмятежная улыбка.
- Формула-один, – сказал Гриша и одиноко засмеялся.
- Эх-хе, – не то вздохнула, не то тихо вскрикнула Юля.
- Ребята, помогите его, – обратилась к нам Наташа. – Вон туда, на третий и сразу направо.
Юля наугад нажала несколько клавиш на синтезаторе. Он работал. Получилось что-то похожее на начало из «Крёстного отца».
Я взял санки за верёвку и со скрежетом потащил их по бетонному полу. Ваня с Богданом взяли мужчину подмышки и поволокли его наверх. Несмотря на то, что мужчина был без сознания, синтезатор он держал мёртвой хваткой. Юля шла за ними и пыталась из-за их спин протянуть руку и нажать на какую-нибудь клавишу. Позади остальных шёл Гриша и, усмехаясь, повторял:
- Пит-стоп!
Поднявшись на третий этаж, Катя нажала на звонок, а Наташа почти одновременно с ней стала колотить в железную дверь.
- О-о-о! – раздался радостный голос из-за двери. Замок щёлкнул, и нам открыла женщина сорока с лишним лет, невысокого роста, полная, с короткой стрижкой. Она улыбнулась нам всем и ещё раз повторила:
- О-о-о!
Ваня с Богданом держали мужчину, который своими безвольно болтающимися руками и ногами напоминал паяца. Он крепко прижимал к груди синтезатор, и тонкие губы его удовлетворённо шевелились во сне. Рядом стояли Серёга, Джек и Гарик. Я держал в руках верёвку, привязанную к санкам, и когда я обернулся в поисках Гриши, я увидел, что он уже сидит в них.
- Мальчики пришли! Проходите, проходите! Раздевайтесь!
Женщина распахнула дверь, пропуская нас в квартиру.
- Вон можете туда его куда-нибудь, в ту комнату. Пусть спит, – махнула рукой она. – Да не снимайте! Так идите.
Ваня с Богданом сначала попытались развязать шнурки ботинок одной рукой, другой поддерживая отца, но затем передумали и прошли прямо в ботинках, оставляя на паркете следы грязного снега.
Мы сняли куртки, разулись и прошли в прихожую.
Комната, как и было видно из прихожей, оказалось действительно большой. В самой середине стоял высокий раздвижной стол, уставленный тарелками с едой: с салатами, бутербродами, рыбой, нарезанной колбасой, огурцами, помидорами, соленьями и всем прочим. У левой стены стоял диван. Подушки с его спинки были сняты и положены для сиденья, чтобы было повыше, и можно было бы, сидя на низком диване, дотянуться до стола. Правую стену занимал книжный шкаф и старое чёрное пианино, на котором лежали несколько журналов и, бывший тогда ещё роскошью, мобильный телефон. Рядом с пианино стоял туалетный столик с зеркалом. Возле столика, в углу, на тумбочке стоял телевизор.
- Ну, садитесь, мальчики! Наташ! Наташ! Стулья принеси с кухни!
Квартира была трёхкомнатной. В прихожей на стене висело зеркало во весь рост с несколько искажённой перспективой. Глядя в него, казалось, что у тебя слишком короткие ноги и слишком длинная шея. Большая комната была сразу справа – за двумя широкими распахивающимися дверями. Дальше по коридору – раздельные ванная с туалетом. В конце коридора, налево, была просторная кухня. Направо – вторая комната, куда отнесли и положили отца. Дверь в третью комнату – налево из прихожей – была заперта.
- Сколько надо? – крикнула Наташа из кухни.
- Все, сколько!
Богдан вызвался помочь, но мать взяла его за плечи обеими руками и усадила на диван:
- Сами притащат!
Гарик уже развалился на диване, ухмылялся, и с хитрым прищуром возил взглядом по столу. Богдан продолжал сидеть там, куда его посадили, при этом постоянно ёрзая и привставая. Серёга деловито рассматривал книги в шкафу, засунув руки в карманы брюк. Джек стоял рядом с выходом на балкон, замерев, как будто в ожидании подходящего момента, чтобы сказать что-то очень важное.
- Что вы копаетесь там, мальчики стоят! – закричала мама и ушла на кухню.
Гриши в комнате не было.
- Чё может это… То-сё? – начал Джек, когда мама вышла.
- Как-то так! Надо бы уже, надо! Дело верное, считаю! – оживился Гарик.
- Доставай, – резюмировал Серёга, отвернувшись от книжного шкафа, достал руки из карманов и хлопнул в ладоши.
- Так чё, подождём, может?.. А то как-то… – замялся Богдан.
Он опять чуть привстал с дивана и замер в нерешительности.
- Ну чё вы как эти-то? Давай-давай-давай! – в комнату вошла мама, неся два деревянных стула. – Разбирай и садись!
За ней зашли Наташа с Катей – каждая несла ещё по две табуретки. Мама поставила стулья, отряхнула руки и вышла из комнаты. Наташа с Катей на несколько секунд остановились, поглядывая то на нас, то в прихожую, и затем вышли вслед за мамой.
- Ну чё, доставай! – сказал Гарик.
Богдан, уже было присев, опять поднялся.
- Где у тебя?
- В пакете в коридоре.
- Тащи.
Богдан окончательно встал, вышел в прихожую и вернулся с бутылкой водки в одной руке и бутылкой шампанского в другой.
- Да что ж ты всё скачаешь, кузнечик? – услышал он за своей спиной и тут же почувствовал на плечах сильные руки, пытавшиеся усадить его обратно на диван.
- Гхе-гхе-гхе – засмеялся Гарик своим раздражающим смехом.
Богдан развернулся.
- Это вам, – сказал он, видимо по ошибке протягивая маме бутылку водки вместо шампанского.
Джек, продолжавший стоять у балкона, грустно вздохнул.
- Или это, – исправился Богдан, убирая водку назад за спину и протягивая шампанское.
Мама расхохоталась.
- На стол ставь! И ещё вот, – сказала она, доставая из-под стола ещё одну бутылку.
- Так у нас тоже ещё есть, – сказал Богдан, привставая, ещё не успев сесть.
- Ну так и хорошо! Вечер длинный, – ответила мама, уже разливая. – Ну, давайте, ребятушки. За Новый год, что ли!
Мы выпили. В груди потеплело. Наташа с Катей разложили всем салат по тарелкам, и мы принялись есть.
- Оба-на! Вот так раз! А чё это.
В дверях стоял Гриша.
- А чё это вы без меня-то?
- Так ты где был-то? – негромко спросил Богдан, находящийся к нему ближе остальных.
- Ну, предположим, был. Ну, в туалете, допустим. Или там, в ванной руки мыл. Освежился. Батя у вас мировой! – на ходу бормотал Гриша, садясь на свободное место на диване и не отводя глаз со стола. – Давайте, что ли уже, штрафную! – сказал он, облизнувшись, и оглядел стол, потирая ладони.
Налили ещё. Выпили. Наташе, Кате и Юле налили шампанского.
- Ну, давайте мальчики, кого как зовут? Я Мария Сергеевна. Можно просто Мария. Как в сериале! – сказала мама и громко рассмеялась.
По всему было видно, что шутка заготовлена давно, использовалась уже далеко не в первый раз, была тщательно отрепетирована и в некоторых компаниях наверняка имела определённый успех.
- А я просто Гриша! – ответил Гриша, - Давайте-ка, Марья Сергейна, за знакомство с вами!
Гриша налил полную себе и Марии Сергеевне.
Ваня оглядывался по сторонам. Гарик, уже зарумянившийся, наоборот, смотрел то на Гришу, то на Марию Сергеевну, и, как обычно, ухмылялся.
- Что ж ты нам-то, всем давай, – предложила Мария Сергеевна.
Юля встала из-за стола с бокалом шампанского и вышла из комнаты.
- Ишь. Шалит! Ну давайте. С Новым, что ли, годом хоть! – произнёс Гриша бесхитростный тост и тут же выпил.
- Наташ, положи салатик ребяткам. Вы кушайте, вот тут всё, колбаска, рыбка красная вот, ешьте, по бутербродику берите, с икрой! – слово «икра» она особенно выделила. – Телевизор может включим давайте?
- Куда ушла-то она? – спросил Гриша громким шёпотом, наклонившись к Марии Сергеевне.
- Да и пусть её! Наташ, где пульт? – ответила Мария Сергеевна.
- Откуда я знаю.
- Ничего не знаешь ты, под диваном посмотри.
- Ага, сейчас полезла.
- Ну тогда так включи.
- Так ты и включи, ты рядом сидишь.
- У-ух ты! – погрозила ей Мария Сергеевна кулаком и, наклонившись на стуле так, что он громко скрипнул, дотянулась рукой до телевизора и включила его.
По телевизору шёл какой-то новогодний концерт. Мы попросили сделать звук потише, чтобы не мешал. Налили ещё. Достали новую.
Гарик взял из стоявшего на столе блюда нечто похожее на рафаэлло и начал крутить в руках.
- Да, да, это рафаэлло! Попробуйте, попробуйте, вкусно! – сказала Мария Сергеевна.
Гарик хихикнул и отправил рафаэлло себе в рот. Его и без того румяные щёки покраснели ещё сильнее. Он быстро прожевал конфету и проглотил. Мне показалось, что на глазах его сверкнули и тут же исчезли две маленькие слезинки.
- Ну чё, как, чё? – толкнув Гарика плечом, тихо, почти на ухо спросил его Джек.
- М-м-м, офигенски, офигенски! Попробуй сам, попробуй, возьми. Всем рекомендую! Ещё возьму!
Гарик взял ещё одну штуку, мы с Джеком и Гришей тоже. Гриша ловко забросил себе её в рот и с довольным видом проглотил, почти не жуя. Джек сначала понюхал её, потрогал пальцем, затем осторожно начал есть. Я откусил половину, чтобы посмотреть, есть ли внутри орешек, и очень удивился, что вместо орешка внутри – маслина, даже не успев обратить внимания на необычный вкус конфеты. И только тут я заметил, что Гарик смотрит на нас, прищуриваясь, открыв рот, и притворяясь, что хочет положить туда вторую «рафаэлло».
- Ггхххаа-гхааа! – засмеялся он, увидев, как Гриша начал резко дышать, выдыхая через рот, и обмахиваться ладонью.
- Ы-ааа! Ы-ааа! – зарычал Гриша. – Я дышу огнём! Что это, что это? Ы-ааа! Я динозавр! Я динозавр!
Женя весь сморщился, схватился за стакан с соком и начал жадно пить, одновременно ища глазами свободное место на столе, куда бы незаметно можно было спрятать откусанную «конфету».
Мама тоже засмеялась.
- Да, самодельные рафаэлло это, ага! Крабовые палочки там, сыр острый, чеснок, майонез, перец и горчица!
Я откусил ещё небольшой кусочек и положил остаток на край тарелки.
- Ну, давайте, рассказывайте, – сказала Мария Сергеевна.
- Это, значит, как дело было, – начал Гриша, не давая неловкой паузе повиснуть в воздухе. – Иду я, и вот, встретил этих-то! Ну и вот, сразу к вам, как узнал – сразу к вам! Давайте за Новый год по Москве!
- Так ведь он уже был, – робким голосом возразила Наташа.
- Ну тогда за китайский Новый год! За мой любимый праздник! Не чокаясь!
И Гриша выпил не только не чокаясь, но даже не налив всем остальным…
- …Я это, значит, потому говорю, что уже пора! Вот Катька мне как дочь третья! Правда же, Катька?
- Правда, – тихо сказала Катя, улыбаясь, и пригубила из бокала шампанского, который был всего наполовину пуст, хотя его налили в самом начале вечера.
Наташа сидела рядом с ней, и я смотрел на них, уже окончательно запутавшись, кто из них кто.
Достали ещё одну.
Потом ещё.
Затем Джек, сидевший до этого спокойно, вдруг чуть привстал, облокотившись на стол, и обратился Марии Сергеевне, как будто наконец решился после долгих и тягостных раздумий.
- А скажите, мадам, а куда исчезла наша мадмуазель?
- Это которая это? Это Юлька что ли? Юлька! – крикнула она через плечо в другую комнату. – Юлька, ты чё там, иди сюда!
Юля что-то неразборчиво и негромко ответила.
- Вот же ж свиристелка! Опять сидит там, – резюмировала Мария Сергеевна. – Я там все провода у тебя выдру! – она ещё раз крикнула напоследок через плечо, повернулась к столу и тут же забыла обо всём.
- Вы взрастили своим молоком прекрасную дочь! – сказал Джек, сделав даже, как мне показалось, небольшой реверанс.
- Нормальную, – подтвердил Богдан, откусив бутерброд с копчёной колбасой.
Гарик опять захихикал, от чего я почувствовал, будто кто-то несколько раз провёл по стеклу тупым ножом.
Гриша, сидя всё это время с полузакрытыми глазами, почувствовал, что на него уже давно никто не смотрит, и, не открывая глаз, взял со стола бутылку и спрятал её в диван между подушками. Плавность и отточенность его движений явно говорили о том, что действовал он повинуясь инстинкту.
Первым и громче всех засмеялся Серёга. Мария Сергеевна сложила руки на груди и хохотала. Наташа с Катей одновременно пригубили из непустеющего бокала.
Ваня достал сигарету, засунул её в рот и встал. За ним поднялись все остальные.
- В подъезд? – спросил Ваня, указывая пальцем в сторону прихожей.
Наташа с Катей кивнули. Все вышли.
Гриша продолжал сидеть совершенно прямо, не откидываясь назад, с закрытыми глазами.
- Чаю может, а? – спросила Мария Сергеевна. – Наташ, поставь.
- Юля-а-а! – крикнула Наташа. Поставь чайник!
Юля на кухне громко рассмеялась.
- Чё ржёт? – риторически пожала плечами Мария Сергеевна.
Мы встали и, оставив Гришу спать за столом, вышли из комнаты.
На кухне на лавке сидела Юля, подобрав под себя ноги в цветных шерстяных носках. На столе стоял ноутбук, а сама она смеялась и не могла остановиться. Перед ней, опустившись на одно колено, стоял Джек с сизой поволокой в глазах.
- Он меня назвал, – сквозь смех пыталась говорить Юля, – как, скажи?
- Принцесса, вы обворожительны! – повторил Джек.
- Ка-а-а-кой! – услышал я крик сзади и тут же почувствовал, как на моё плечо опустилась чья-то широкая ладонь. – Она моя!
Я обернулся. Это был Гриша. Он выглядел скорее уставшим, чем злым. В его ярости было что-то педагогическое.
Джек встал с колена и обнял Гришу.
- Люблю тебя, – сказал он.
На секунду мне показалось, что губы Гриши задрожали.
- Пойдём, – ответил Гриша с отеческой нежностью и, обняв Джека в ответ, отправился с ним в комнату.
Я зашёл в ванную, умылся холодной водой, посмотрел в зеркало и, не вытерев лицо, вернулся к столу.
Гриша сидел на стуле в центре комнаты, и все молча смотрели на него. Он щурился, ухмылялся, оглядывал всех и как будто готовился что-то сказать. Наконец он вздохнул и сообщил:
- Ну что, блевать сейчас буду. Тазик тащите хоть.
Мария Сергеевна стояла у него за спиной и гладила его по голове.
Наташа с Костей принесли таз и поставили его рядом с Гришей.
Гриша подвигал челюстью, будто разминая её, набрал слюны и плюнул мимо таза прямо на ковёр. Затем икнул, набрал ещё, и снова выпустил слюну мимо таза.
- Ну всё, чё, – сказал он и, опершись руками на колени, подался вперёд и попытался встать, но, не устояв на ногах, покачнулся и упал, ударившись головой о фортепиано.
За окном скоро должно было начать светать.
Мы все поняли, что пора расходиться.
На улице не было ни души. Мы шли молча, постепенно расходясь по своим дворам и квартирам. Джек с Гришей остались там – им расправили диван в большой комнате.
Вернувшись домой уже утром, я лёг в постель и, несмотря на усталость, долго не мог заснуть.
А в это самое время отец Наташи и Юли проснулся в Новом году с головной болью и жаждой и никак не мог найти свой новый синтезатор.