ритмы по Первопрестольной
Григорий Каракашан
(г.Москва)
По кругу… по жизни… по вселенной…
Добрынка. Страница семнадцать. Звонок:
— Привет, ты давал объявление в omen?
— Давал.
— Ты красивый?
— Читал между строк?
— Да нет.
— Симпатичный?
— Не знаю.
— Ты скромен.
— Возможно.
— Тебе нужен друг?
— Да.
— Я Саша.
— Я тоже.
— Приятно.
— Взаимно.
— Ты думаешь всё не всерьез? Ерунда?
— Не знаю. Но как-то нелепо, наивно.
— Работаешь?
— Нет.
— В институте?
— Студент.
— В каком?
— Это важно?
— Не знаю.
— Я тоже.
— Ты хочешь увидеться? …Да? …Нет? Ну что ты молчишь? Ну ты хочешь?
— А можно?
. . .
Вокзал Павелецкий. Вторая глава.
И снова звонок: неузнанки, приветы.
— Давай полшестого?
— Навряд ли.
— Тогда… давай через два, у ворот Моссовета.
— Давай.
— Ты придешь?
— Не клянусь.
— А без «не»?
— Послушай, тебе я не должен?
— Не должен.
— Какие вопросы?
И вздох в тишине.
— Придешь?
— Обещаю. Мне скучно.
— Мне тоже.
Увиделись. Странно. По пиву. Молчок.
— Впервые?
— Отнюдь.
— Уже было?
— Попытка?
— А сколько тебе?
— 25.
— Старичок!
Искра по зрачкам, и впервые… улыбка.
. . .
Таганская. Тридцать вторая. Сюжет.
Предутренний кофе и сон колоколен.
— Понравилось?
— «Да» будет больше чем «нет».
— Ты этого ждал?
— Не скажу, что доволен.
— А мне даже очень.
— Серьезно?
— Ну да.
— С чего?
— У тебя обалденное тело.
— Возможно.
— Какие «возможно», балда?
— А ты всё с красивыми? Не надоело?
— А разве от этого можно устать?
— А разве нельзя?
— Ну и как, посоветуй?
И жажда продолжит устало кусать
Зубами одну на двоих сигарету.
. . .
И снова вокзальное. Третья глава.
На курской странице неделя молчаний.
Звонок.
— Ты обижен?
— За что? За слова?
— А если?
— Да брось.
— Не скучаешь?
— Скучаю.
— Когда?
— Никогда.
— Я не верю.
— Не верь.
— Увидимся?
— Нет.
— Я хочу тебя.
Тихо… занервничала из квартиры дверь,
Боясь загораживать вход. Или выход?
— Звони. Передумаешь, сразу звони.
— Мне нужно подумать.
— Ок. Но не долго.
— Пришли фотографию.
— Не до возни.
— Пришли.
— Ты порвешь.
— Я поставлю на полку.
. . .
Вокзальная площадь. На сорок седьмой
Чужие квартиры, балконы и кухни.
— Надолго решил оставаться со мной?
— Надолго.
— А если всё рухнет?
— Не рухнет.
— Ты раньше любил?
— Никогда.
— Почему?
— Вопрос риторический.
— Всё же?
— Ты знаешь… Да я и сейчас не люблю.
— Не пойму.
— Плыву по течению.
— Зря. Не дотянешь.
Синица черкнет голубой каравай
Не ночью, не утром — едва ли заметно.
— А может, ко мне переедешь?
— Давай.
— Купи молока.
— Сигарет?
— Непременно.
. . .
Четвертая. Краткая. Мира проспект
Наносит разметку на будни и судьбы.
— Читаешь?
— Стараюсь.
— Учеба?
— Конспект.
— Давай-ка по кофе?
— О да, не уснуть бы.
— Экзамены скоро?
— Неделя.
— И всё?
— Увы.
— Не завалишь?
— Я буду стараться.
— А препод?
— Скотина.
— А не повезет?
— 100 баксов.
— Не жалко?
— Придется расстаться.
И вроде бы гладко, и вроде легко
Молчать, понимая, что вроде бы рядом.
— Прочел?
— Издеваешься?
— Что, не легло?
— Поедем в кино?
— Надоело?
— Порядком.
. . .
Туман. Ни страниц, ни абзацев, ни строк.
Над Новослободской размытое утро,
Которым опять застрелился игрок,
И снова был «мизер», и снова немудро
Трефовая дама осталась жива;
Разряды по пальцам и по барабану.
Звонок:
— Почему не пришел ночевать?
— Ты бросишь меня?
— Объяснишь, я не стану.
— Я думаю, в меру понятно без слов.
— И все-таки?
— Что? Ты не любишь догадки?
А голуби помнят, как мимо несло:
И вроде не трудно, и вроде бы гладко…
. . .
Вокзал. Середина уже позади.
И по-белорусски ступает нарядный
Московский апрель.
— Ты куда? Не ходи.
— Нужны сигареты.
— Потерпим.
— Навряд ли.
— Тогда и от кашля возьми что-нибудь.
— Сироп?
— Не люблю, ты же знаешь.
— Я скоро.
А ветер ночами кричит: «Не забудь,
Как выглядит снег, обезумевший город!»
Куда там! Москва забывает про всё
И времени раньше спешит оголиться.
— Смотри, этот город расцвел.
— Как расцвел?
— В толпе проплывают счастливые лица.
. . .
Сто двадцать вторая. Открыт зоопарк,
От клетки до клетки гуляют неспешно
Приезжие, местные и детвора.
— А может, на юг?
— Ты так хочешь?
— Конечно.
— Не дешево.
— Можно занять.
— Не вопрос.
— А как на работе?
— Оформлю больничный.
— Побрейся.
— Не хочется.
— Ты же зарос.
— Не страшно.
— Не страшно, но и неприлично.
Порою мы сами не в курсе ветров,
Которыми бьем от души парусину;
И, как в океане, снуем по метро,
Себя зачехлив, но… себя, а не спину.
. . .
Не верится — сколько вокзалов! Тепло.
А здесь неуютно, прохладно, голимо.
Эх, сука ты, стрелочник-май, всем назло
Пускать поезда только мимо да мимо.
И снова молчание. Он не пришел.
Звонок.
— Это ты?
— Это я.
— Ты откуда?
— Мне, кажется, я поступаю грешно.
— Ты раньше об этом не думал.
— Не думал.
— Один?
— Не один.
— Не придешь?
— Не приду.
— Я знаю его?
— Перестань.
Полминуты несутся навстречу в оконном ряду
Составы, перроны, винты, парашюты.
. . .
Весна. Оглавление. End. Завиток.
Угрюмое солнце старается сбиться
Со счета и втиснуть себя в уголок,
В октябрьской ржи покатать поясницу.
Звонок.
— Я люблю тебя.
И тишина.
Звонок.
— Я люблю тебя.
Вечные сумерки проводом вьются, худеет мошна.
Звонок.
— Я люблю тебя.
— Кто это?
Зуммер.
. . .
Уже не весна. Но еще сизарей
На площади кормят остатками хлеба.
Открытка. Два слова. Хотя не елей,
Но в сердце пахнуло кусочками неба.
Звонок.
— Ты один?
— Я один?
— Ну и что?
— Не знаю.
— Я тоже.
— Жалеешь?
— Жалею.
— Ты зол?
— Я обманут.
— И кем же?
— Мечтой.
— Приедешь?
— Приеду.
И двери живее спешили открыться, склониться пред тем,
Кому удалось дозвониться до рая.
Добрынка. Страница семнадцать. Рефрен.
Страница семнадцать. Но книга вторая.
Дарья Арива
(г.Москва)
* * *
мой город остался в граненом стакане,
мой воздух смешался с промокшею солью,
мой голос всё тише, мой образ растаял
в твоей темноте. только слишком не-больно
молчать. переплавиться. черные камни
на братской могиле — мой памятник. чести
хватает. уйти. позабытое «я не…».
проклятая роль. только слишком не-вместе —
по разным стаканам, где разные бури,
но солнце — одно — ошалевшее светит,
и хочется плакать не-умершей дуре
в прокуренный ветер, в просоленный ветер,
который смеется, поет, разрывает
слова панихиды — всё в клочья, всё насмерть.
страница вторая, гвоздика вторая
ложится на сердце. не больше. а разве
не проще заткнуться, не помнить, не верить,
отстукивать ритмы по Первопрестольной,
начать оживать за секунды до смерти,
искать в ожиданиях «смирно» и «вольно»?
мой город растаял под звуки не-маршей,
меня отпевали вчера на рассвете,
мои отголоски нелепы (как шаржи)
в прокуренный ветер, в просоленный ветер…
* * *
осталось немного:
какие-то капли весны
и черствые сны,
словно крохи вчерашнего хлеба.
я честно менял свою жизнь
на бездарную небыль,
я честно искал свою боль
на скамье запасных.
осталось немного:
какие-то капли тепла
и черная тень-
чья-то-память лежит на асфальте.
не веришь — не надо,
мне больше не хочется плакать,
я — смытый дождем,
ты — завернута в шелковый плащ —
промокла, родная,
стекаешь с моей мостовой
и речкой шуршишь по листве —
неестественно-сонной…
не бойся, родная,
в моих городах межсезонье…
* * *
…и мне проще ломать карамельные пальчики лета,
шоколадные мысли стекают по тающим крышам.
прижимается ближе, как будто не может согреться,
в запотевшие стекла всё более яростно дышит…
я скучала полжизни, почти позабыла твой номер,
отвечая бессовестно-сухо на бред нелюбимых.
(меня помнят, наверное, все проводницы со скорых
поездов, проезжающих, знаешь ли, мимо да мимо…)
…и сейчас мне хотелось бы взять и подняться с кровати,
только страшно чуть-чуть потревожить ту-спящую-рядом,
позвонить бы тебе, написать и… наверное, хватит…
вот и та-что-под-боком посмотрит насмешливо-
приторным взглядом…
не поверишь, на днях мне вдруг стало больнее и слаще
говорить о тебе, несмотря на масштабность истерик,
а потом выяснять, мол, чего она долго так плачет,
и отпаивать чаем, рассказывать сказки… что делать?..
я мечтаю сейчас, как тогда, — вспоминай — о париже,
разбавляя зашторенность окон искусственным светом,
шоколадные мысли стекают по тающим крышам,
и мне проще ломать карамельные пальчики лета…