«ТОЧКА ЗРЕНИЯ»

Кроме литературных сайтов со свободной публикацией, представленных в нашем журнале ранее, в сети существует немалое число таких, где есть своя редакторская коллегия. Прежде чем опубликовать произведение, его необходимо представить одному из редакторов, от которого и зависит в дальнейшем возможность публикации. Положительными сторонами сайтов такого рода является отсутствие откровенно бездарных текстов и, как правило, возможность получения автором редакторской (более или менее авторитетной) рецензии. Отрицательная сторона сильной редакторской позиции: 1) талантливый автор может быть не опубликован только потому, что его произведения оказались субъективно антипатичными редактору; 2) если всё же тексты пришлись по душе, ждать публикации приходится не менее месяца; 3) довольно ограниченный круг читателей. Однако, на мой взгляд, всё это покрывается качеством рецензий, о котором даже не приходится мечтать на страницах сайтов со свободной публикацией.

На данный момент наиболее серьезными сайтами с сильной редакторской позицией являются литературные интернет-журналы «Точка Зрения» и «Пролог». История обоих журналов связана с именем Алексея Караковского, создавшего и выпустившего в свое время в сеть «Точку зрения» и являющегося сейчас шеф-редактором «Пролога».

Литературный интернет-журнал «Точка Зрения — Lito.Ru» — некоммерческое независимое сетевое издание, посвященное социокультурному феномену сетевой литературы и интернет-ресурсам, предметом деятельности которых является сетевая литература. Журнал создан 28 сентября 2001 года. Управление сайтом «Точка Зрения» осуществляется главным редактором (с 1 февраля 2006 года — Сергей Алхутов) и редакцией. Редколлегия сайта раз в три месяца определяет шорт-лист (короткий список) ключевых произведений сайта. Данный список является официальным отчетом редакции о проделанной работе за квартал. Кроме поэтических и прозаических текстов в журнале часто появляются интересные критические и публицистические работы. Лучшие материалы литературно-публицистического характера дублируются на литературно-образовательном портале «Русский Эпиграф», являющемся частью проекта «Точка Зрения».

Сайт «Точка зрения» в реальной (не сетевой) жизни представляет собой совокупность региональных творческих объединений, как то: «Лито-Москва», «Лито-Петербург» (Санкт-Петербург), «Лито-Белорусь» (Минск) и др., в каждом из которых есть свои принципы и своя субординация. Летом региональные объединения ездят друг к другу в гости, организуются встречи с редакторами сайта. С 2005 года интернет-журналом «Точка зрения» проводятся еженедельные встречи авторов и редакторов сайта в клубе «Мир приключений» (Москва, Старый Арбат) в рамках проекта «Литературные воскресенья». Во время этих встреч проходят выступления авторов (в официальной программе), после чего работает свободный микрофон, когда могут выступить все желающие.

Литературный интернет-журнал «Точка Зрения» сотрудничает с такими изданиями, как литературный журнал «Крещатик», интернет-журнал «Пролог» (победители открытого чемпионата Москвы по поэзии 2005 года), другими сетевыми и несетевыми организациями.

В этом номере «Луча», а также в ближайших номерах мы представим лучших авторов «Точки Зрения», рекомендованных редакторами сайта.

Марат Багаутдинов,

ведущий рубрики

Рахман Кусимов

(г.Санкт-Петербург)

Принимай как есть

Вот он перед тобой — этот мир. Принимай как есть.

Да, не в лучшие, но и не в худшие из времен.

Здесь припишет тебя иностранное слово «next»

К поколению всех, не заставших кафе «Сайгон».

Вот он — ты, дорогой. И покуда еще живешь,

Приготовься, что в срок, отведенный тебе сгореть,

Мир в масштабе тебя не изменится ни на грош.

Мир в масштабах иных поменяется лишь на треть.

Не считающий дней (ну подумаешь, дни. И что?),

Посмотрев в календарь, удивляешься ты весьма:

Неужели и впрямь было столько в минувшем «до»,

Что хватило бы на пару тысяч страниц письма?

И встречая друзей по прошествии многих лет,

Вроде молод еще и всё тот же имея нрав,

На вопрос «ты ли это?» привычно пошутишь «нет»,

Понимая едва ли, насколько ты будешь прав.

зимнее письмо наташе — 1

здравствуй, моя наташа, девушка-полумиф,

в день, когда снег заносит александрийский столп,

снова пишу письмо я, так и не получив

ни одного ответа на предыдущие сто.

ставим зиме диагноз: снег и орви.

если тебе вдруг станет холодно невзначай,

значит, февраль на свете, где от былой любви

лишь остается привкус, гадкий, как lipton-чай.

значит, лечись настойкой и переменой мест.

это совсем не сложно, главное, не простыть.

как некто цезарь молвил: «алеа якта эст» —

вот тебе зажигалка — на, поджигай мосты.

вижу тебя так ясно, будто бы наяву:

шумный перрон вокзала; всюду, конечно, снег.

вот ты стоишь, сжимая мятый билет в москву,

и обещаешь небу всё «позабыть навек».

страсть к задушевным фразам — это, поверь, беда.

[не говори «навеки», слово назад возьми.]

знаешь, моя наташа, вечность — она всегда.

это как на литейном пробки часам к восьми.

все в этом мире, впрочем, сводится к одному:

выплыть со дна наверх и заново лечь на дно…

что же, моя наташа. вот и конец письму.

жди, ибо очень скоро будет еще одно.

Город, откуда

На что ты надеялся? Видно, на чудо,

Когда, нагулявшись, пришел.

Но «город, в котором» стал «город, откуда»,

И это не есть хорошо.

На улицах прежних, где буквы не любят

Кириллицу, выбрав латынь,

Знакомых не встретишь, но кто эти люди,

Что помнят тебя молодым?

Теперь тут пейзаж поменялся привычный,

И нового нынче сполна —

Есть даже кофейня, где кофе приличный,

Не то что в твои времена,

Но, чтоб не попасть в криминальные сводки,

Лишь днем наблюдай, как народ

Живет не спеша. Умирает от водки

И всё же по-прежнему пьет.

Покуда ничто не должно приключиться,

Покуда один, сам с собой,

Смотри же, дивясь, как меняются лица

От противоречий с судьбой…

Смотри же, как дождь льет на город и область,

Стучит — и сказать бы, что в такт…

Но дождь в данном случае — это не образ,

Нет. Дождь в данном случае — факт.

Весенняя ностальгия

В квартире темно и убого. Сползают обои.

Заказывал оттепель — вот, получи/распишись.

Но ты неприветлив. И, судя по признакам, болен.

Симптом — ностальгия. Диагноз, наверное, — жизнь.

Лови этот воздух, свидетель свержения снега

В эпоху падения марта на город и мир,

Где ты — победитель в борьбе со своим альтер эго,

И сам себе войско, и сам для него командир.

Броди мостовыми, где, как и предсказано, сырость,

С Восстания в прошлое ловко сверни на пути —

И вдруг обнаружишь, что прошлое преобразилось

И стало с годами почти идеальным. Почти.

Вернешься обратно, где злей времена и туманней,

И станет легко позабыть и детали, и суть:

Всего-то и надо, что в перечне воспоминаний

Ненужное вычеркнуть, нужное перечеркнуть.

И хочется память призвать за ошибки к ответу,

И мысли нелепы (но так и томятся в мозгу),

Что «Жизнь» — это просто газета, плохая газета.

А «Юность» — не больше чем фирменный поезд

в Москву.

Не думай об этом, не думай, живи как живется,

Пока не иссохла Нева и на месте мосты.

Гляди, вот и утро. И в небе над городом солнце.

И в городе двое. А именно — город и ты.

Яна-Мария Курмангалина

(г.Белоярский)

Без минуты снег

* * *

В этом тихом городе наших не помнят лиц,

как не помнят запаха ветра, не помнят птиц,

прилетающих каждый год, повторяя круг:

север — юг.

Мы давно уже умерли — двое из здешних мест,

старожилы севера, знавшие всех окрест.

Имена на могилах стерлись сто лет назад,

и не видно дат.

Мы остались только в памяти этих стен,

где прожили долго — каждый был светел день, —

и ушли мы тихо, словно в реке вода,

без следа.

И, как прежде, Время уносит за часом час,

в нашем доме живут другие, счастливей нас,

и всё так же осенью птицы летят на юг,

повторяя круг.

* * *

Пусть река не море, но тот же легчайший бриз,

тот же ветер, тот же в песне морской мотив.

Ты всё чаще стоишь на пристани, глядя вниз,

а ворона в небе похожа на негатив

белой чайки. Осень, темный вечерний свет,

двадцать пятый кадр, ливневый диалект.

В полукруглом небе птицы растаял след.

На часах — без минуты снег.

* * *

Снова осень — время сменить пароль,

не ее ли эхо во мне: «очнись»?

У реки сегодня большая боль —

берега болят, осыпаясь вниз.

Берега сползают к своей воде,

где их стон от ветра неотличим.

Осень, осень, где ты живешь? «Нигде».

Осень, осень, скоро ль зима? «Молчи».

Мне б узнать, большие грядут снега

и надолго ль сердце замедлит бег?

Осень, осень, падают берега,

под водою прячутся. Будет снег.

Алексей КараковскиЙ

(г.Москва)

Синицы

Москва семидесятых навсегда осталась в моей памяти

при хорошей погоде — зимой и, особенно, летом.

Синицы и жуки были частью нашей большой общности.

Мы жили на одних и тех же одуванчиковых полях,

гуляли под одними и теми же деревьями.

Обезжиренная поверхность серых проспектов,

насильственное трудоустройство и безлюдье —

все это было где-то далеко, на Волгоградском проспекте,

между автобусных остановок и добрых бабушек.

Ветки растущих у окна деревьев казались ближе —

до некоторых можно было дотянуться рукой.

Потом впервые наступила плохая погода,

семидесятые закончились и улетели в небо

вместе с Олимпийским медведем, синицами и жуками.

Я смотрел на них, как смотрят на воздушные шарики,

и махал правой рукой, левой размазывая слезы, —

еще не зная, что жизнь, хотя и приходит один раз,

но никогда не заканчивается так просто.

Буквально на следующий день пришли восьмидесятые,

и моему детству разом пришлось потесниться,

торопливо пряча игрушки и фантазии под кровать,

чтобы не дай Бог не остаться беззащитным в мире,

где синиц и жуков сменили очереди в магазинах,

талоны на сахар и визитные карточки покупателя.

Советская школа блюла свои пионерские галстуки —

именно их и запах старых газет я помню лучше всего.

Отсутствие хоть какой-нибудь вентиляции в раздевалках

прививало любовь к спорту, а плохое зрение

заставило перейти с вратарской линии в защиту.

Все свободное время отдавалось войне за выживание.

За свое детство я изготовил и применил столько оружия,

что уже давно должен был получить максимальный срок

в этой огромной камере хранения дурных воспоминаний.

Постоянная готовность к бою стала привычкой,

и то, что началось в восьмидесятых избиением слабых,

закончилось уже в девяностых — районом на район.

Москва девяностых вернула хорошую погоду летом,

и я снова встретился со старыми друзьями.

Синицы, покинувшие город десятилетием раньше,

еще не вернулись, но деревья снова зазеленели,

и улицы, в целом, настраивали на хорошее настроение.

Свободу усугубляла дешевая выпивка и полное отчаянье,

при котором будущего не предполагалось просто

потому,

что наше время тогда еще не совершило ничего,

что могло бы предполагать у него добрые намерения.

Каждый день был прожит как единственный шанс,

и рок-н-ролл спасал мир — практически до самого

вечера.

Учебники не врут: это была настолько горячая эпоха,

что зажигались и гибли целые политические режимы,

а зимой не хватало снега для празднования Рождества.

Иногда я изучаю ожоги на своих ладонях и думаю:

«А все-таки как хорошо, что мы успели тогда согреться».

От этих лет в сущности ничего не осталось —

разве что поганое здоровье и старые фотографии.

Двухтысячные года, или как их там принято называть,

прожиты мной пока еще наполовину, но я уже вижу,

что пропустил начало этой эпохи и теперь

могу лишь настороженно оглядываться по сторонам

в автобусе или переходя пешеходный переход

где-нибудь в центре или даже здесь, на окраине.

Откуда-то взялись красивые, удобные магазины,

коротко стриженные девки в солдатских ботинках,

мальчишки, гордящиеся лишь мобильными телефонами,

мода на юных нимфоманок с фальшивыми педерастами

и человеческое отношение лишь со страниц рекламы.

Когда я хочу поговорить со знакомыми деревьями,

я выхожу из дома и отправляюсь в старый парк:

не так давно сюда вернулись синицы, а на окраине города

были найдены останки Олимпийского медведя.

Мне кажется, этого вполне достаточно, чтобы понять,

что время на самом деле никого не предает, и потому

следующие десятилетия вряд ли погубят наших детей.

Под землей

Глотаю холодный воздух

типичной московской осени,

боюсь не добраться вовсе,

но еду последним поездом.

Эти осенние девушки в метро

читают Дэна Брауна и Шопенгауэра.

Длинные пряди их волос не достают

до страниц,

обнажая волнующее пространство

между книгой и собой.

Прижаться к двери вагона,

наверное, было б здорово —

фотографов и спецкоров

в метро всегда было поровну.

Мне кажется, детей стало так мало,

что их никому уже не показывают,

они живут далеко-далеко, не подозревая,

что под землей тоже есть жизнь —

и я снова чувствую себя обворованным…

Угроза личной свободе —

когда не уверен полностью,

но сверхпоездная скорость

важнее под этими сводами.

Когда я состарюсь, я вряд ли

буду так же мобилен, как прежде.

Но иногда я невольно мечтаю умереть

именно здесь, чтобы уравновесить

годы жизни, проведенные под землей.

Подняться, как птица в небо,

по трубочке эскалатора —

конечно же, крайне чревато

стать чем-нибудь вроде небыли…

Птицы ни для чего

Священное писание льется и по сей день

своим хрустальным верлибром,

священное писание осчастливит всех тех,

кто удачлив наполовину,

устранит обидчиков и бывших мужей,

детям даст кусок хлеба и зрелищ,

на перекрестке со сломанным светофором

укажет дорогу заблудшим таксистам…

Но знаешь, эти птицы здесь ни для чего,

им не нужны священные книги,

и что бы ни случилось — знай лети —

да береги свои яйца.

Калитниковского рынка невидная ось

словно проходит в центре гончарного круга.

Солнце без устали шпарит под Карачаровский мост.

Люди шляются, топча и толкая друг друга.

Где им прочесть токи нашего мозга,

где им расслышать голос из голосов!

Отпусти меня, человече, хоть это не просто,

отпусти, я хочу лишь освоить то, что не довелось:

небеснокрылый, воздухоперый

нежным турманом выгнусь в дугу…

А знаешь, это особенно здорово —

целовать крылышки на бегу.

Я черноокий Аврелий, я без апреля маюсь,

я серокрылый тосканец, таскаю свои потертые крылья,

нож из-под плаща — коготь страш-шный!!!

Берегись, душа, брата нашего, мы — безбашенны!

Наши женщины — в вечном трауре,

черных крыльев подолы волочатся по ветру.

Здрравствуйте, очень прриятно! Мы питаемся падалью!

До гортани откроются взгляду старушечьи вопли,

берегись, случайный прохожий, ворона одичавшего,

огрубевшие за зиму, мы вымерзли тыщами,

чтоб сейчас, пролетая над антропогенными башнями

прокричать тебе: ТВАРЬ, ТЫ ГОДИШЬСЯ В ПИЩУ!

Небесные конструкции покрыты

строительным лесом, строительным мясом,

небесные конструкции — это гостиницы

для перелетных переселенцев.

Конференция на телефонных проводах

никогда не будет понята теми,

кто изобрел телефон —

конечно, для нас, для кого же еще…

Дебаты, дебаты на солнечных пятнах —

о чем можно говорить у стадиона «Динамо»,

когда весна так пьяняща и счастье почти настоящее?

Конечно, о бабах.

Пошли на дело, солнце светит ахо-

во, пошли на дело, на крыль… ййахх! Овод,

сгони его! Хлеб — преломи его!

Вина вина, благословение блага,

и знаешь, мой добрый бродяга,

всё еще будет, ничего не закончится,

по воображаемым параллелям

лети, моя летчица-самолетчица!

бес в ребро, сон в руку, середина июля,

и твоя голубка останется с тобой навсегда —

просто сунь голову под крыло,

пора спать.